Помнят польские паны. Прелюдия - Александр Викторович Горохов
Да, генерал фон Баухич и его так называемое правительство бросили жителей Берлина на произвол судьбы, а сами сбежали под защиту корабельной артиллерии, поближе к Кильскому каналу, по которому у них, когда и там запахнет жареным, есть надежда драпануть в Северное море, а из него в какую-нибудь Аргентину или Парагвай. Но даже если это им удастся, то никакой опасности они представлять не будут. А позже можно будет потребовать их выдачи как военных преступников, разжигателей войны в Европе.
Польша никогда не простит им того, что именно из-за них нам пришлось менять наши планы. А ещё — проливать польскую кровь, забирая себе то, что вот-вот должно было упасть нам в руки само: Латвию и Эстонию. Эти продажные прибалты, едва мы были вынуждены переключить внимание на остатки Германии и подавление немецких бунтов в Силезии, Померании и Восточной Пруссии, тут же спелись с москалями и впустили большевиков на свою территорию. Особенно — московский агент Пятс, ещё с 1905 года симпатизировавший коммунистам. Когда польские войска займут Ревель, его следует повесить на фонарном столбе.
Я не зря вспомнил про немецкие бунты на недавно присоединённых землях. Эти чистоплюи из Лиги Наций «выразили возмущение жесткостью польских солдат при подавлении протестов гражданского населения». Стреляли и будем стрелять во внутренних врагов, жгли их дома и будем жечь, отправляли в лагерь в Берёзе Картузской и будем отправлять.
Нет, одной Берёзы Картузской уже не хватает для всех смутьянов. Пока мы в ней содержал только коммунистов да некоторых украинских террористов из Кресов Всходних, лагерь ещё справлялся со своим назначением. Ничего, у нас есть хороший опыт 1919−23 годов, и восстановить лагеря с очень хорошо знакомыми русским названиями «Тухоля», «Домбе», «Стшалково», «Щипёрно», «Вадовице», «Брест-Литовск», «Пикулице» недолго. Тем более, не так уж и много времени осталось до того момента, когда они снова наполнятся краснозадыми москалями.
Пусть Лига Наций сколько угодно марает бумагу своими, «коммюнике», «заявлениями» и «возмущениями». Размещение смутьянов в той же Берёзе Картузской не есть тюремное заключение, применить которое можно лишь по приговору суда, а пребывание в лагере не есть наказание за совершение преступления. В постановлении о его создании прямо прописано право направлять кого-либо на исправление по представлению начальника полицейского околотка или главы воеводства без всякой судебной волокиты. Всего-то на три месяца. Правда, эти три месяца можно, хе-хе, продлять на новые три месяца. Вплоть до бесконечности. Пока смутьян либо не перекуётся, либо не отдаст Богу душу.
Да, надзиратели иногда перебарщивают, забивая до смерти тех, кто, например, недостаточно низко им кланяется или, несмотря на категорический запрет, пытается разговаривать друг с другом. Но воспитательные меры, такие, как требование передвигаться исключительно бегом даже при переноске тяжестей, запрет сидеть (для этого бетонный пол камеры зимой заливается водой), ограничение сна (половину ночи разрешается только стоять, а не лежать), помывка в бане не чаще раза в полгода, очень хорошо помогают понять, кто пан, а кто холоп. А для особо непокорных существует «красная дорожка»: раздетым догола ползать по камням от столба до столба. Плохо ползёт или жалеет собственную шкуру — помочь дубинками, чтобы дорожка ярче от его крови покраснела.
Кое-кто из немецких «гражданских лиц», схваченных во время городских боёв (никто не разбирается, на самом ли деле он был в этот момент с оружием в руках или кому-то это только показалось), уже «исправляется» этими методами. Причём, как я слышал, отношение к ним со стороны надзирателей даже хуже, чем к тем коммунистам, с которых начинался лагерь в Берёзе Картузской. И я понимаю этих простых поляков: ведь кое-кто из них либо сам долгие годы жил под германским игом, либо имеет родственников, которых чванливые немцы не считали за людей. Пусть надзиратели тренируются: меньше года осталось до того момента, когда «Берёза» и прочие лагеря, указ о воссоздании которых уже издал пан Игнаций Мосцицкий, снова наполнятся москалями, среди коих немало коммунистов.
42
Дмитрий Новиков, 14 ноября 1939 года
Зима, как всегда, пришла совершенно неожиданно. Не помню уже, кто из юмористов сказал эту фразу, но ведь так оно и есть!
Нет, речь не о моём «полусемейном» быте (с Федотовой мы продолжаем жить «нерасписанными», но вместе). В этом плане общими усилиями у нас всё более или менее налаживается, хотя, конечно, приходится привыкать к трудностям конца 1930-х, просто несравнимых по удобству с уже привычными нами реалиями постсоветского или даже позднесоветского времени. Никаких тебе стиральных машин, электроплит, электроутюгов и холодильников. Не говоря уже о телевизорах и магнитофонах. Никакого центрального водоснабжения и отопления, только печка, греющая две соседних комнаты в бараке, да бочка с водой на общей кухне. Да даже с тёплыми вещами есть вопросы: мы ведь в 1939-й год переходили летом, когда зима казалось чем-то очень далёким.
Выручает то, что у старшего лейтенанта, пусть и в должности не командира роты, а «взводного» учебной воинской части, довольно неплохая по местным меркам зарплата. Плюс доплата 15% «за особые условия службы», которую назначили всем «пришельцам из будущего». У меня «на круг» выходит почти 700 рублей. Часть питания — «казённая», зимнее обмундирование бесплатное. У Инны, конечно, всё намного скромнее: и зарплата вдвое ниже, и никакой формы, поскольку она работает на гражданской должности, и питаться приходится за свой счёт. Но прикупить вещи к холодному сезону помогли остатки «подъёмных» в размере двух месячных зарплат (свои я ей, естественно, отдал, так что ей пришлось не очень сильно ужиматься в «хотелках»). И даже кое-что купила не в магазине госторговли, а в «коммерческом», производства частников. Так что, по большому счёту, и она, и я к зиме более или менее готовы.
Сетования о «неожиданно наступившей зиме», по большей
