Мы, Мигель Мартинес. Война - Влад Тарханов
К десяти часам утра я вместе с боевыми камрадами подъехал в дворец Бельвью, где собралось всё правительство Отто Брауна. Там же обнаружился и представитель Гинденбурга — генерал-майор Вильгельм Кейтель, будущий палач Советского Союза, в МОЕЙ версии истории повешенный по решению Нюрнбергского трибунала. Конечно же, мелькнула мысль тихонько придушить его, раз попался мне в руки, но сейчас было намного важнее установить размежевание воюющих сторон, а не заниматься местью за еще не свершенные злодеяния.
— Кто вы такой, и что вам надо?
Прекрасно узнавший меня Отто Браун (я не раз по важным вопросам бывал у него на приеме) решительно ломал комедию, делая вид, что не узнает. Ладно, поговорим и в таком случае нам тоже есть что сказать.
— Господа, мне есть что сообщить вам. Сегодня, в восемь часов утра в городе Росток провозглашено создание Германской Демократической республики в составе трёх провинций: Восточная Пруссия, Силезия и Шверин-Мекленбург. Я уполномочен руководством республики во главе с камрадом Эрнстом Тельманом провести переговоры об окончании боевых действий, и устройства цивилизованного развода между правительством Веймарской республики и ГДР.
— Веймарской республики больше не существует. — жестко ответил Браун. — Принято решение о признании правительства Четвертого рейха германской нации единственным законным правительством Германии. И никакой ГДР существовать не может.
— Во-первых, правительство Германской Демократической Республики уже признано Советским Союзом и Республикой Польша. Во-вторых, если в сторону сторонников ГДР будет сделан хотя бы один выстрел — войска СССР и Польши перейдут границы Веймарской республики и где они остановятся — там и будет проходить граница ГДР. Это официальное предупреждение. Если же вы уже никого не представляете, я уполномочен вести переговоры с той стороной, которая имеет полномочия принимать решения.
Мой немецкий стал все-таки не таким уж и плохим, раз позволил вести переговоры и меня прекрасно все понимали. Хотя, я раньше и представить не мог, что именно меня уполномочат надавить на социал-предателей. И тут подал голос Кейтель.
— Согласно нашим договоренностям, завтра в двенадцать часов дня войска на линии фронта сложат оружие и верные законному правительству части войдут в Берлин и города бывшей республики.
— Вы рискнете связываться с двумя государствами? Нам стоит только предложить полякам отдать им славянские города Германии, в том числе Медвежий город[1], как они с радостью присоединятся к походу красной армии.
— Вы нам угрожаете? — с ноткой презрения поинтересовался Кейтель.
— Мы вас предупреждаем. А чтобы не было пролито лишней крови, вам предстоит принять не слишком популярные решения.
— И каковы ваши требования?
— Первое: признание ГДР. Второе: свободный пропуск частей красной гвардии, которые захотят уйти в ГДР с фронта и тыловых частей республиканской армии. Третье — освобождение арестованных коммунистов и анархистов. О Берлине можете не беспокоится, тут мы справились самостоятельно. Четвёртое: организация свободного перемещения лиц, которые захотят сменить место жительства из Рейха в ГДР и обратно. Пятое: мирный договор между двумя Германиями с гарантиями невмешательства во внутренние дела друг друга.
— Это всё? — поинтересовался Кейтель.
— На данном этапе всё. Если вы согласитесь — в Потсдаме мы сможем провести мирную конференцию и решить все наши спорные вопросы.
Я заметил, что генерал тщательно записал все мои требования, в конце концов он тут только передатчик информации. Решения будут приниматься в Гамбурге Паулем фон Гинденбургом. Следовательно, мне пока что проявлять к генералу излишнюю враждебность не стоит.
— Для того, чтобы вы сообщили о наших предложениях руководству, вас, генерал, проводят в центр связи. Не обессудьте, но эти пункты под полным нашим контролем. Раз правительство Веймарской республики не существует, я имею полное право временно возложить поддержание порядка в Берлине на силы красной гвардии.
Надо отдать должное выдержке немецкого генерала — он не стал выражать протестов и каких-то обид, он просто последовал за нашим человеком на пункт связи. К вечеру, после длительных переговоров, было назначено проведение Потсдамской мирной конференции на двадцать второе июня. Сакральная дата! Ну что же. надеюсь, что самого длинного дня в году хватит для урегулирования спорных вопросов.
Удивительным было другое — обвинения и возмущения со стороны социалистов-предателей. Впрочем, от местной социал-демократии многого ожидать было сложно. Это уже были не революционеры, а группа приспособленцев, политические импотенты, еще и испорченные коррупцией. Намного позже всех этих событий, в разговоре со мной Эрнст Тельман поделился тем бесшабашным уровнем воровства, которое организовали социал-демократы, и основные стычки между ними и коммунистами как раз и проходили на тему того, что много воровать — слишком вредно для здоровья. Угроза разоблачения мутных схем и привела к тому, что Отто Браун и его подельники решились на предательство общего дела.
Правда, социал-предатели не смогли долго наслаждаться и почивать на лаврах, пользуясь американскими долларами, которыми была щедро усыпана дорожка к измене. Сначала их «кинул» сам Гинденбург: социал-демократы не получили ни одного портфеля в имперском правительстве, на что они так надеялись. А уже в конце тридцать четвертого они почти все оказались за решеткой по обвинениям в коррупции и превышении властных полномочий. Они получили реальные сроки и ни один из них не смог смыться в Швейцарию. Доверия к ним не было никакого. И это было абсолютно законным результатом их «борьбы».
[1] Одно из версий славянского названия города Берлин — от слова Медведь, типа Медвежегорск. По второй — город на болоте, т.е. Болотногорск.
Глава двадцать четвертая
Госпиталь
Глава двадцать четвертая
Госпиталь
Росток — Москва
26 июня — 20 июля 1934 года
Итак, я загремел в госпиталь с дырочкой, но не в правом боку, а в легком. Наружу торчит трубка по которой откачивают воздух, пневмоторакс. Не слишком-то веселое состояние, хотя пуля и прошла навылет, но пакостей наделать сумела. И самое занятное в том, что метели не в меня такого важного,
