Чемпионы Черноморского флота - Greko
— Остановись! — закричал побледневший Берзег.
Он догадался, что мои люди перебьют всех лошадей в считанные минуты. Что мы не позволим убыхам отступить без серьезных потерь. Что наше преимущество в огневой мощи неоспоримо. Партия была выиграна мной практически мгновенно.
Я снова махнул рукой. Выстрелы прекратились.
— Уступи мне дорогу, князь, и никто не пострадает! Я не хочу лить понапрасну черкесскую кровь!
— Мы вас пропустим!
Убыхский вождь посмотрел на меня с холодной злобой, прищурив правый глаз. Потом обреченно вздохнул. Мало того, что он получил щелчок по носу и потерял лицо. Он еще и на деньги попал. На немалые. Один конь стоил в пределах сорока рублей. За несколько минут Хаджи Исмал влетел на кругленькую сумму. Наверняка, затаил лютую обиду.
— Мы с тобой еще не закончили!
— Довольно угроз, князь!
Он развернул своего коня и отправился уводить своих людей. Как ни бесился, но признал, что проиграл вчистую. Злобно ругался себе под нос, отъезжая.
«Шипи, шипи, змея! Я вырвал твои ядовитые зубы. Ты пока не знаешь, но у меня для тебя еще один сюрприз припасен».
[1] Руфин — имя греческого происхождения и в переводе означает «рыжий» или «красный».
[2] Способ увеличивать товарной вес рыбы, которую до выкладки на прилавок-холодильник специально облаивают водой и замораживают.
Глава 17
Вася. Владикавказ-Моздок-станица Червленая, август 1838 года.
Лосев был постарше Васи, но еще греб двумя руками удовольствия от жизни. Всю ночь пропадал в лагере туземной милиции, разбитом рядом с крепостью на всякий случай, в связи с отбытием отряда генерала Фези на борьбу с Шамилем. Князья с татарских дистанций гуляли с размахом. Кахетинское из огромного бурдюка щедро лилось в чаши. Нукеры жарили на железных шампурах шашлыки, пекли на походных печках тонкие листы лаваша и подтаскивали котлы с жарким пловом. То и дело звучали обращение «Алла-верди» — «Бог дал» — к пьющим и их ответное «Якши-иол» — «добрый путь ему», мол, хорошо пошла! У большой зеленой палатки молоденький юноша распевал персидские песни на стихи, тут же сочиненные одним из князей в подражание Хафизу Ширази, воспевавшему вино и красоту. Или вспоминали сонеты Мирзы-Джана, запевая их кофеем и заедая сладостями[1].
Утром Лосев вернулся никакой. Трясущимися руками нацарапал по заведенной формуле квитанцию от хозяина постоялой квартиры: «постояльцами обывателям обид и притеснений делаемо не было, безденежно ни у кого ничего не брали, нижние чины довольствовались провиантом положенном от казны». Дал расписаться хозяину и потащился с Васей к месту сбора оказии на Моздок.
Зря спешили. Густой туман окутывал равнину в сторону Назрани. Отправление обоза задерживалось.
— Это надолго, — заключил поручик. — Я спать.
Он завалился на подводу с мешками риса и мгновенно отключился.
Ближе к полудню туман рассеялся. Застучал барабан. Оказия тронулась. Несмазанные оси татарских арб заскрипели так — хоть покойников выноси. Лосев спал.
Двигались с черепашьей скоростью. Постепенно вереница повозок расползлась в стороны, растянувшись на версту. Часть отставала, несмотря на ругань начальника оказии. Казалось, пехота конвоя, распределенная спереди, сзади и с боков, была дана не для отражения нападения горцев, а «чтоб былО»!
— Дикий обоз, а все русский авось! — прокомментировал проснувшийся Лосев.
Оказию взбодрило появление большого отряда всадников. Были бы чеченцы или лезгины, проблем не оберешься. Но пронесло. Обоз догнала группа кумыкских князей и узденей — все щеголевато одетые, на дорогих конях с прекрасной сбруей. Среди них выделялся один — в гражданском сюртуке, с гвоздикой в петлице и с одной нагайкой в руке вместо шашки и кинжала на поясе. Проезжая мимо, он вежливо склонил голову:
— Я первый помещик на Руси!
Вася лишь удивленно покрутил головой.
Встали на ночевку, соорудив из повозок вагенбург. Пушки расставили по углам. Обложились ночными секретами.
— Что-то мы с тобой насчет продовольствия промахнулись, — уныло констатировал Лосев.
Васю так и тянуло буркнуть: «пить надо меньше!» Вместо этого он сказал:
— Рис есть. Был бы лук, морковка, головка чеснока и кусок баранины с жиром, сварганил бы плов.
— Плов сможешь⁈ Сейчас к татарам сбегаю. У них, наверняка, овца с собой припасена.
— У меня есть лук и морковка, — оживился возчик из отставных солдат, уже раскочегаривший костер. — И чеснок! Только зачем он нужен для плова?
— Увидишь, — важно ответствовал Вася[2].
Поручик не соврал. У кумыков, действительно, нашлась баранина и кусок курдюка. Вскоре от костра стал разноситься умопомрачительный запах. На него, как бабочки на огонь, подтягивались голодные ротозеи.
Когда Вася вывалил на добела отмытую доску лоснящуюся от жира гору риса и украсил ее кусочками мяса, один кумык со знанием дела сказал:
— Якши пилав, Ивась!
Эти слова хлестнули Милова как удар нагайкой. Ивась! Забытая рабская кличка! Он зверем уставился на кумыка. Тот растерялся. Постоял с минуту и убежал. Вернулся со странным круглым сосудом с длинным узким горлом.
— Чупрака!
— Чихирь! — заревел Лосев, цепко хватая за горлышко чупраку.
Он распечатал сосуд и приложился. Передал Васе с блаженной улыбкой на лице. Вася глотнул. Кислятина! Жутко кислое домашнее вино!
— Гребенцы делают, — со знанием дела пояснил поручик. — Жить без нее не могут. Если не в походе, сидят по своим избам и чихиряют. А когда в поход собираются, вся станица выходит в степь. Спешенная сотня строится во фронт. Казачки обносят строй чашами с чихирем. Тот, кому дева вручает, может ее три раза поцеловать. Потом джигитовка. Казаки проскакивают через толпу, выхватывают казачек. Через седло — и в рощу!
— Да ладно! — поразился Вася.
— Увидишь! — таинственно пообещал Лосев. — Вот доберемся до Червленой — только успевай с непривычки нижнюю челюсть подбирать. Только имей в виду: там ваши, солдатские, не пляшут. Охотников за казачками поволочиться и без вашего брата хватает. У заезжих
