Русский бунт. Шапка Мономаха (СИ) - Воля Олег

— Спасибо, мой герой! — улыбнулась Екатерина. — Позволь же мне быть хорошей хозяйкой и достойно принять тебя и твою свиту.

Венценосная пара двинулась во дворец, а за ними в кильватер потянулись шведские и относительно русские вельможи. Празднование длилось несколько дней. Рядовое дворянское общество тоже осталось вполне довольно. Балы давались одновременно в нескольких местах, и шведские офицеры и вельможи присутствовали везде.

Но пока гулял дворянский Петербург, военные не теряли времени. Шведские галеры прошли до самого Великого Новгорода и высадили там первые две тысячи солдат с артиллерией. Во второй волне высадки к шведским галерам присоединилось русские и войск высадили в два раза больше. К тому времени и конные части, как русские, так и шведские, подошли к Великому Новгороду. Все было готово к маршу на Москву.

* * *

В Батурине уже неделю стоял дым коромыслом. Хлебосольный хозяин, бывший гетман Малороссии и Войска Запорожского, а теперь просто самый богатый человек империи Кирилл Григорьевич Разумовский чествовал генералитет русской армии во всю ширь своей казацкой души.

День и ночь, сменяясь, играли музыканты. Стол в обеденной зале был постоянно накрыть, и за ним непременно кто-то сидел в любое время суток, тем более что счет времени господа офицеры малость потеряли за бесконечной вереницей превосходных вин и не менее превосходных наливок. У кого хватало здоровья, для тех всегда наготове были покладистые румяные девки. В общем, благодушное настроение витало в коридорах дворца Кирилла Григорьевича.

Только самого Разумовского и главного из его гостей, графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского, не отпускала тревога. Они сидели в кабинете хозяина и курили у распахнутого окна. На столике стоял полупустой графин с превосходным французским мускатом.

В назначенное время, как только часы пробили полночь, над водной лентой Сеймы вспыхнул малиновый шар салюта. За ним второй, третий. Потом затрещало и заухало на полнеба. Над самым берегом загорелся гигантский вензель императрицы Екатерины, а на воде распустились огненные цветы, превращая речную гладь в фантастическую поляну.

Полчаса свистело и грохотало над рекой, и когда шум стих, Румянцев проворчал:

— И сколько же ты пороха пожог ныне, Кирилл Григорьевич? Небось на сражение хватило бы.

Хозяин усмехнулся.

— Ох и бережлив ты, Петр Александрович. Но не печалься. Запасено пороха достаточно. На еще одну такую компанию, как с туркой, хватит вполне.

— Да вот только не турка у нас нынче в противниках, — вздохнул Румянцев, — с османами-то все просто было. Увидел — бей. Бегут — догони и тоже бей. А тут. Слухи разные ходят. Говорят, что к самозванцу целыми полками переходили. А те, что в плен попадали, тут же присягали. Как тут будешь уверен в своих войсках.

Румянцев долил себе в бокал и продолжил:

— Да и не только солдат нынче ненадежен. На офицеров тоже полагаться безоговорочно нельзя.

— Как так? — удивился Разумовский.

— Вот так, — вздохнул фельдмаршал, — как-то утром нахожу на своем столе письмо, прибитое к столешнице кинжалом. Кто-то в мой шатер вошел через все караулы и вышел, не подняв тревоги. Но не это самое тревожное. В письме моя супруга сообщает, что находится в заложниках у самозванца, и ей поручено передать мне список семей моих офицеров, что так же в плену содержатся. И что они будут непременно люто казнены, если я не сложу оружие. И гравюру приложила с видом казни на Болотной.

— Ах ты ж! Дьявол! — выругался Разумовский. — И что теперь?

— Ну, офицеров, у которых семьи в заложниках, я перетасовал и свел их всех в четыре полка. Считаю их самыми ненадежными и в первую линию ни в коем случае не поставлю. Но это разве решение. Прочие офицеры уже тоже в курсе, почему я так сделал. Кто-то донес до них. И я не могу поручиться в их твердости в решающий час.

Выпили, помолчали.

— Кроме того, армия ропщет и из-за союза с крымчаками. Ясное дело, что у нас легкой кавалерии почти не осталось, как дончаки и запорожцы дезертировали. Но я бы своей волей никогда буджакскую орду, крымчаков да ногайцев, на Русь не позвал. Без меня решили. Сахиб Герай еще прилично себя ведет и его люди службу несут исправно. Но вот ногаи ничего кроме грабежа знать не хотят.

— Все правильно государыня делает. Если набег пойдет, Пугачу придется значительную часть своих конных сил на это отвлечь. И, стало быть, тебе же легче будет его бить.

— Умозрительно да! А на деле, — Румянцев еще глотнул, — в солдатской среде разговоры нехорошие усилились. Что, дескать, немке Русь не мила, и она ее целиком готова сжечь, лишь бы власть не потерять. И что тут возразишь? С таким трудом дисциплину укрепили. Посулами и угрозами к порядку привели всю армию. Подсылов Пугачевских десятками ловили и вешали. И вот на тебе.

Разумовский допил бокал и потянулся за трубкой.

— Я, Петр Александрович, по секрету тебе скажу, что если господь будет милостив, то, может, и не будет битвы. Я в Москву человека послал, который смерти не боится, а Пугачева ненавидит люто. Он вместе с дезертирами туда отправился, так что за своего вполне сойдет. И будет он искать случая самолично порешить самозванца.

— Ну, помоги ему господи! — перекрестился фельдмаршал. — Если он сможет, то всех нас спасет. Ну а мы пока свою работу делать будем. Войско уже все прошло. Надо уже и догонять его. Так что завтра прощаться будем. Так что ты уж больше вина не выставляй.

— Да как же так. Что люди скажут. Что я скупердяй? Или что закрома у меня опустели? — наигранно возмутился Разумовский.

— Скажи, что я приказал. Всё-таки я тут над всеми главный. Даже над тобой, Кирилл Григорьевич, — добавил фельдмаршал, вставая из кресла.

— Ну коли ты приказал!

Хозяин дворца рассмеялся и встал вслед за гостем.

— Пойду я почивать, — сказал Румянцев.

— Девку тебе прислать?

Фельдмаршал задумался и кивнул.

— Давай. А то черт его знает, когда в следующий раз доведется.

Посмеялись и расстались.

А хозяин кабинета, распорядившись насчет насчет фемины для дорогого гостя, вернулся за свой стол и вытащил письмо от русского посла в Вене князя Голицина, которое он получил днем. Следовало его перечитать повнимательнее. Начиналось оно с пышного титула, который даровала ему императрица Елизавета Петровна.

«Ея Императорского Величества гетману всея Малыя России, обеих сторон Днепра и войск запорожских, действительному камергеру, Академии наук президенту, лейб-гвардии Измайловского полку подполковнику, орденов святого Александра, Белого Орла и Святой Анны кавалеру, графу Кирилу Григорьевичу Разумовскому…»

Он отложил письмо и потянулся к трубке и кисету.

«Так мне уже давно не писали, — думал он. — С тех пор как Екатерина упразднила гетманщину. Хитрая лиса Голицин знает это прекрасно, и, следовательно, такое вступление неспроста».

Он попыхал трубкой, раскуривая её, и продолжил читать.

«Верно и усердно неся свою службу при дворе их императорских величеств Марии Терезии и Иосифа Второго, я имел возможность встретиться с одной молодой особой, называющей себя дочерью покойной государыни нашей Елизаветы Петровны. Якобы рождена она была в результате тайного брака между оной и вашим достойным братом Алексеем Григорьевичем».

Разумовский опять отложил письмо.

— «Здесь Голицин сообщает, что авантюристка эта принята при венском дворе и бравирует там своим якобы происхождением. При полном попустительстве как венских властей, так и самого посла. Он якобы ничего ни про какой брак Елизаветы не знает. Шельма».

Хмыкнув, он продолжил читать.

«Дама сия, называющая себя Елизаветой, княжной Владимирской, своими нарядами в русском стиле даже сумела оказать влияние на женскую моду при императорском дворе. Ликом своим и живостью характера она вполне походит на покойную императрицу, но документальные свидетельства, кои она предъявляет, видятся мне неубедительными, в отличие от не критично настроенных вельмож венского двора, ослепленных ее красотой.