Сергей Щепетов - На краю империи: Камчатский излом
И снова скрип снега под полозьями нарт, лай собак, крики каюров и вершины горелых сопок вдали. Иван Козыревский, он же инок Игнатий, ехал в качестве груза, а не пассажира. Он лежал на нарте, закутанный в шкуры, старательно кашлял и вставал на ноги только по нужде, да и то с Митькиной помощью.
Как ни был «слаб» отец Игнатий, в первый же день по прибытии в Верхнекамчатский острог он исчез. Митька не смог понять, куда и в какой момент делся больной, а расспрашивать о нем спутников и местных жителей не решился. Исчезновение Козыревского путало все его планы – как теперь действовать?
Указание он получил лишь на другой день – зайти вечерком к Андрею Васильевичу. Бывший заказчик, а ныне ясачный сборщик обитал на отшибе. Его хозяйство представляло собой целый хутор: две избы с пристройками, с десяток балаганов, две земляные юрты. Причем сам он жил в большой избе с «белой» горницей, то есть в доме была печь, а во второй избе жили бывшие холопы-ительмены, получившие когда-то свободу, но оставшиеся среди русских. В землянках обитало еще десятка три холопов обоего полу. Рассказывали, что вольноотпущенники охотно берут на себя роль надзирателей над невольниками.
Погода активно портилась, начиналось что-то вроде пурги, но возле избы Шубина копошились два ительмена-холопа. Один «рубил» дрова, то есть ломал палки ударами о бревно, а другой перетаскивал «нарубленное» и складывал в поленницу под навесом. Они явно валяли дурака, изображая работу, и Митька подумал, что их поставили просто присматривать за дорогой. Именно так и оказалось – в горнице напротив хозяина сидел Козыревский.
– Молитвами святых, отец наш Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас! – церемонно сказал Митька, крестясь.
– Аминь, – ответил инок. – Садись, Митрий, потолкуем.
– Для сугреву примешь? – с усмешкой спросил хозяин. – Иль ты в посте?
– Приму, коль отец Игнатий дозволит! – почти серьезно ответил служилый.
– А коль не дозволю, откажешься? – вскинул бровь Козыревский. – Пей уж, сыне, может, Бог тя простит.
– Здравы будьте, господа казаки! – сказал Митька, поднимая полную чарку. – Многие вам лета!
– Да пожили б еще… – буркнул Андрей Васильевич. – Садись вот да поведай нам про дела свои – Игнатий послушать желает.
– А чо сам не рассказал, дядь Андрей? – удивился Митька. – Кажись, от тебя я ничо не сокрыл.
– И на том стоишь? Ладно… – кивнул Шубин. – Тогда про уменье свое писарское поведай. Я-то, дурак старый, ухи развесил, а у отца Игнатия сомненья имеются. Кажись, ранее не бывало у тя таких талантов.
– Все поведаю, – пообещал Митька. – От тока поверишь ли, отец Игнатий? Ты, помнится, сказывал, будто виденье тебе было, будто архангел Гавриил являлся?
– Ну, сказывал. Далее чо?
– Вот и мне как бы виденье было. На Песчаной в запрошлом годе камчадалы сжечь меня в юрте хотели. А я-то винца с вечера принял… В опчем, запалили ночью. Как угар-то пошел, проснулся я, наземь упал и с жизнью прощаться начал. Вот тут-то мне и привиделось…
– Ангел что ль?
– Того не ведаю, отец Игнатий. Человек вроде… Я, грит, в другое время живу, оно у вас тока будет ишшо. Меня, грит, тоже вороги порешить пытаются. Вот, значится, прежде чем с телом расстаться, наши души и сцепились. Я, грит, ужо все про тебя знаю.
– Свят, свят, свят!..
– Вот и я так спервоначалу! Изыди, грю, сатана поганый, не искушай! А он мне: я, грит, Митрий, не сатана, душа твоя мне на хрен не нужна. И давай меня за иноземцев хаять – дескать, забижаю я их.
– Может, бес какой камчадальский? – с надеждой спросил инока хозяин. – Сказывают, с мухоморов и не такое бывает.
– Погодь! – отмахнулся Козыревский. – А почто ж не забижать-то их?
– А, грит, все твари Божьи, к тому ж в те кровь их течет – двойной грех!
– Так и сказал?!
– Ну, примерно.
– Епитимью какую наложил али обет дать потребовал? – допытывался монах.
– Да не-е… – покрутил головой Митька. – Ничо, кажись, не требовал. Тока мне самому вдруг совестно стало. На себя да на ясачных сборщиков така злость взяла! Как будто ребятенков малых мучаем.
– Ничо се ребятенки! – ухмыльнулся Шубин. – Тя же и сжечь пытались!
– Дык за дело ж! Может, и правда бес попутал, душу мне перевернул, а, отец Игнатий?
– Не силен я в премудростях сих, – вздохнул инок. – К отцу Иосифу не ходил?
– Забоялся, – признался Митька. – Исповедаться ж надо, а я…
– Внятно, – кивнул монах. – Про дело сказывай.
– В опчем, бес сей малость о себе поведал, о жизни, которая тока будет ишшо. Опосля того меня покинул – помер, кажись, в будущем своем. Ну, а я, значит, из юрты выбираться начал – через жупан. И выбрался.
– Чо ж тя камчадалы не добили?
– Того не ведаю. Тока душа во мне перевернулась, вроде как сам в ительмена обратился и по-ихнему кричать начал.
– Ну, маманя-то у него камчадальская – се нам ведомо, – сказал Андрей Васильевич Козыревскому. – Однако ж, чтоб Митька по-ихнему балакал, кажись, никто не слыхал.
– И не тако бывает, – пожал плечами отец Игнатий. – В Библии писано, что в стародавни времена по веленью Божью люди враз языки прознавали и пророчествовали. А этот сызмальства камчадальский знает. Вот и вспомнил, как пятки прижгло. Чо дальше-то содеялось?
– Опосля того я как бы без ума стал. Ну, да камчадальцы исцелили. Как в разум вошел, забижать их уж не мог. И другим не давал.
– Ну-ну, – нахмурился Шубин.
– Прояснилось мне, – продолжал Митька, – что бес тот – али кто он? – многими уменьями и познаньями меня наделил. Ну, к примеру, на кулаках биться…
– Вот, бля, сучий сын, все на беса валит! – взъелся Андрей Васильевич. – Пятерых моих служилых, что за ясаком ходили, увечными сделал! Руки-ноги им поломал и убег! Десятника мово чуть не порезал!
– А чо ж твои казаки впятером одного взять не смогли, а? – усмехнулся отец Игнатий. – В железах оне все были иль пьяные? Далее сказывай!
– После того, в лето уже, с бата на реке кувырнулся я и не утоп, а сам поплыл! – продолжил рассказ Митька. – На берег выбрался, отдышался и за батом сплавал! Не шибко и мудреное уменье оказалось – руками да ногами загребать, чтоб, значит, не топнуть.
– Врешь! – стукнул ладонью по столу Шубин.
– В лето по теплу покажу, – пообещал Митька. – Может, и сам обучишься.
– Не лезь, Андрюха! – рыкнул Козыревский. – Пущай сказывает! Далее давай!
– С грамотой та ж песня, – признался служилый. – Считай, за один вечер писарь шпанберговский меня обучил. Тока я, кажись, не по новой учился, а вспоминал, чо запамятовал. Опосля того с караваном вожем шел и с лейтенантом Чириковым знакомство свел. Он еще подучил, руку набить велел да на слух писать заставил. В ихней испидиции вся-то жисть под запись идет, потому как люди военные. Ну разве что, кто сколь раз пернул, не пишут. А грамотеев по пути растеряли, да Степан закосил. В обчем, понудили меня в море с ними идти – дела морские расписывать.
– Про то не сказывай, – усмехнулся Андрей Васильевич. – Иначе Игнатий тебя отсель до утра не выпустит!
– Да и сказывать особо нечего, – пожал плечами Митька. – Коль лейтенанту с мичманом верить, то зря старались. До Чукотского носу доплыли и наполночь в море двинулись. Как берегов долго видать не стало, так и назад повернули.
– Землицу в восходу от того носу видали? – живо спросил монах.
– Кажись, нет. Туманы там все да морось была, а потому видать недалече.
– Се дивно… Не усмотрел Беринг землицу-та! – злорадно улыбнулся Козыревский. – А ить должна там быть, не потопла ж! След год, небось, пойдет проведывать, а?
– Крепко я сомневаюсь, отец Игнатий, – ухмыльнулся Митька. – Мнится мне, немцу главному шибко до дому хочется. Не любо ему по морям незнаемым плавать!
– А чо ж он сей год на Охотск не ушел? – спросил Андрей Васильевич.
– А то ты не знаешь! – скривился Митька. – Мягкой рухляди Беринг желает. И в том я ему первый помощник!
– Наслышан, – кивнул Козыревский. – Ты про беса свово докончи. Может, он те судьбу открыл, а?
– Тут, вишь како дело, отец Игнатий… – растерялся Митька. – Этот тезка мой он как бы в будущем жил. Коли б мы с ним не встретились, все б шло у нас нормальным ладом. Вон, Андрей Васильич меня б батогами забил до смерти. Тока я от людишек его отбился и тем судьбу свою изменил супротив знаемой.
– Может, и про нас чо поведал?
– Дык иначе ж все пошло… – замялся Митька. – Вот мнится мне, будто по прежнему ладу не бывать тебе, отец Игнатий, на Камчатке. А ты, вишь, возвернулся.
– Да-а-а… А ведь не собирался же… – задумался монах. – Однако ж виденье было – и приехал вот. Кажись, все сходится. Чудны дела твои, Господи!
Получив поддержку, Митька продолжил уже смелее:
– А ишшо внятно мне, что по прежнему ладу Беринг с людишками своими летом на Охотск уйти должен.
– А оставят чо-нито? – поинтересовался Шубин.
– Кормовой да огненный припас в Нижнем и в Большерецке оставят, часть в Охотск потащат, – начал пророчествовать казак. – Оттель на Якутск сразу уйдут. Сюда Беринг вернется годов через десять, и людей с ним придет не в пример более. Тока и до той поры спокою здеся не будет. На Большой земле начальство уж новую испидицию заварганило. След лето на корабле Беринговом приплывет их множество великое. В опчем, начнут землицы проведывать да нас жизни учить. Правда, без толку все, но горя хлебнем!
