Иван Алексеев - Засечная черта
Сознание вернулось к нему внезапно, тревожным толчком. Он почувствовал, что падает вниз, невольно попытался подстраховаться руками, выставив их вперед, забыв, что они должны были бы быть связаны за спиной, и с удивлением обнаружил, что это все-таки удалось. Тем более что кто-то помог ему не упасть, подхватил за плечи. Ванятка открыл глаза и понял, что сидит на скамье. Он перевел взгляд на свои руки и увидел, что вокруг запястий обмотаны лишь остатки разрезанных веревок. Пограничник, не поднимая головы, повел глазами вправо-влево, и его взгляд наткнулся на неподвижные тела палача и щуплого человечка, выронившего чистый свиток, на котором он так и не успел ничего написать. Оба они валялись перед ним на полу.
Ванятка резко распрямился, взглянул прямо перед собой и увидел стоящего напротив толстяка. Тот снимал с головы свой дурацкий высоченный шлем, причем как-то странно, вместе с красным мясистым носом и рыжими усами-метелками. Он осторожно, словно боясь выронить что-то находящееся внутри, поставил перевернутый шлем на стол, на котором горела свеча и размещались бронзовая чернильница, песочница и деревянный стакан с гусиными перьями. Оказывается, у него было нормальное худощавое лицо, совсем не соответствующее толстенному брюху, и по-русски он говорил чисто и свободно:
— Хочу передать тебе, Ванятка, привет от Лося, поморского дружинника, — и, увидев выражение крайнего изумления и недоверия на лице пограничника, добавил: — У него шапка не зеленая, как у всех, а черная.
— А ты кто? — еле прошептал Ванятка разбитыми губами.
— Зови меня сэр Джон. Мы с тобой некоторое время побудем англичанами, пока я тебя отсюда не вытащу.
— Зачем меня вытаскивать, — в голосе Ванятки звучало безысходное отчаяние. — Царь меня заклеймил изменником, христопродавцем и предателем Родины. У меня же кроме чести воинской, веры православной, царя да отечества на этом свете и нет ничего. Я государя почитал почти наравне с Богом, свято веровал в его высшую мудрость и справедливость, а он... Так пусть уж я лучше смерть приму, чем позор терпеть, с клеймом предателя ходить. Зачем же ты меня спасать принялся, да не от врагов, а от своего же царя?
— Что значит зачем спасать? А Русь-то кто от набега защищать будет? Ведь не эти же козлищи, опричники, которые горазды воевать только со своим безропотным народом, а от неприятеля улепетывают, как зайцы. Так что ты эти разговоры брось! Раз на Засечную черту поставлен, то там и стой, Родину обороняй. Что царь? Он все же не Бог, а человек, потому ошибиться и поступить несправедливо вполне способен. А за тобой все люди русские. Им и служи верой и правдою.
Разговаривая, сэр Джон действительно достал из своей дурацкой высокой шапки несколько мешочков с хвостиками и разложил их на столе.
Ванятка некоторое время молча наблюдал за ним, сосредоточенно обдумывая сказанное. Затем он глубоко вздохнул, как человек, проснувшийся после кошмарного сна, затряс головой, оглянулся по сторонам, словно впервые увидел зловещий интерьер пыточной избы: дыбу, горизонтальный станок с винтами и петлями для рук и ног, ярко пылающий очаг, в котором раскалялись огромные страшные щипцы и железные прутья.
— А эти?.. — Ванятка показал рукой на неподвижные тела палача и опричника.
— Они умерли, — пожал плечами сэр Джон. — Помоги-ка мне лучше снять кирасу, а то я один не справлюсь. Надевали-то ее вообще втроем.
Ванятка не без труда встал со скамейки и принялся поддерживать тяжеленный панцирь, расстегивать многочисленные ремешки непослушными пальцами.
Сэр Джон внимательно посмотрел на пограничника, покачал головой, отцепил от пояса фляжку, протянул ему:
— На-ка вот, хлебни для бодрости. А то нам с тобой предстоит сейчас попрыгать да побегать, а ты еле на ногах стоишь. Соберись, брат!
Ванятка взял фляжку, глотнул судорожно. Его пересохшее горло сразу смягчилось от неведомого ароматного напитка, в голове прояснилось, и пограничник почувствовал прилив сил.
Вдвоем они наконец сняли кирасу, положили ее на пол. Ванятка с изумлением обнаружил, что сэр Джон вовсе не толст, а, напротив, вполне худощав и строен. Кираса, как и шлем, оказалась вместилищем многих интересных вещей. Внутри ее, как в скорлупе ореха, помещалось отнюдь не толстое брюхо сэра Джона, а нечто завернутое в куски материи, каковые при ближайшем рассмотрении оказались частями иностранного костюма, подобного тому, в который был облачен сам сэр Джон. Кроме панталон, рубахи, камзола и берета там же оказался рыжий парик.
— Одевайся, пограничник! Это для тебя!
Но Ванятка во все глаза смотрел не на свой новый гардероб, а на те предметы, которые были в него завернуты: два человеческих черепа и несколько костей. Там были еще какие-то сосуды, но он вначале не обратил на них внимания.
— Что это? — едва выговорил потрясенный пограничник, который, натерпевшись за последние дни, казалось, уже не должен был бы ничему удивляться.
— Это наши с тобой останки, — охотно пояснил сэр Джон. — Сейчас пыточная изба сгорит от случайной искры из очага, и мы, конечно же, сгорим вместе с ней.
— Но зачем?! — протестующе воскликнул Ванятка, который еще минуту назад был готов принять мученическую смерть, смирившись с мыслью об ее неизбежности, а теперь, после убедительной речи Фрола, воспрянул духом и уже не собирался сдаваться и умирать, да еще с запятнанным честным именем.
— Что зачем? Наши останки на пожарище? Чтобы враги сочли нас умершими, — как нечто само собой разумеющееся пояснил сэр Джон, кладя несколько костей в кирасу, а один из черепов — в свой шлем.
Ванятка стал, наконец, догадываться о замысле своего нежданного спасителя.
— То есть на самом деле мы выберемся незаметно, а все будут думать, что мы сгорели?
— Да, то есть йес. Ну-ка, повторяй за мной: йес, сэр Джон. Да одевайся, а то замерзнешь.
— Иес, сыр Жон, — неуверенно выговорил Ванятка и, взяв незнакомое одеяние, принялся бестолково вертеть его в руках.
— Нет, не так, мягче и раскатистей, — сэр Джон несколько раз произнес фразу, помогая при этом пограничнику справиться с иноземными штанами и рубахой.
Вскоре подготовка временного перевоплощения русского пограничника с Засечной черты в рыжего, как истинный англичанин, слугу ее светлости леди Джоаны была завершена. Сэр Джон удовлетворенно кивнул и перешел к следующему этапу операции. Он засунул ранее извлеченные из каски и разложенные на столе мешочки с хвостиками в щели между трубой очага и дощатым потолком пыточной избы так, чтобы эти хвостики свешивались наружу. Ванятка догадался, что это фитили. Потом бывший толстяк раскупорил сосуды и принялся поливать пол, дверь и стену возле двери какой-то маслянистой жидкостью с резким запахом.
— Это — греческий огонь. Слышал про такой?
Ванятка кивнул.
— Ну вот, сейчас подорвем заряды, пролезем через пролом на чердак, подожжем горючую смесь, и когда передняя стена полыхнет да задымит вовсю, через крышу выберемся назад, спрыгнем к самому забору, а потом присоединимся к суетящейся толпе. На нас, я уверен, и внимания не обратят. Все будут смотреть на пламя и дым, да попытаются дверь ломать, если осмелятся в огонь кинуться, хотя это навряд ли. Окон-то тут, как видишь, нету, поскольку заведение тайное. Дотла сгорит все и вся в греческом огне. Мы же с тобой пробежим к нашей карете для свиты, в которую ты быстренько юркнешь и будешь сидеть тихонечко. Твоя задача при отходе — следовать за мной неотступно. Если кто к тебе будет приставать с вопросами, хватай меня за руку и кричи, как учил: йес, сэр Джон! Дальше я сам буду отбрехиваться. Все ясно?
— Йес, сэр Джон! — твердо произнес пограничник.
— Постой-ка! — лжеангличанин пристально посмотрел на разбитые губы Ванятки, покачал головой. — Сейчас прилеплю тебе под нос мои бывшие рыжие усы, чтобы побои на лице скрыть. А берет, то есть шапку, надвинешь на глаза. Хотя парик, то бишь накладные волосы, и так тебе часть лица закрывает.
Леди Джоана в своей карете, следуя приказу государя, покинула Александровскую слободу тотчас после аудиенции. Вторая ее карета, в которой находились дворяне из свиты, осталась дожидаться сэра Джона, отправившегося вместе с одним из Малютиных опричников учинять допрос лживому гонцу. Но английским дворянам так и не суждено было дождаться своего толстого товарища. Примерно через три четверти часа после начала допроса внутри избы раздался короткий негромкий грохот, и торчащая над крышей печная труба, из которой вился дымок, внезапно покосилась набок и осела внутрь. Наверное, в кладке трубы оказался какой-то дефект, и она, не выдержав адского пламени пыточного очага, наконец развалилась.
Двое часовых, охранявших снаружи пыточную избу, встревоженно переглянулись и принялись робко стучать в тяжеленную дверь, естественно, запертую изнутри. Но как бы в ответ на их стук из-под крыши и из-за двери внезапно полыхнуло яркое пламя, и пыточная изба вмиг окуталась клубами густого черного дыма, в котором вскоре почувствовался отчетливый приторный запах горящих человеческих тел. Часовые, даже не попытавшись вышибить дверь и помочь погибавшим внутри избы людям, спасаясь от огня, отбежали в сторону и принялись орать, дико и бестолково. Их крики слились с тревожным колокольным звоном, раздавшимся с пожарной каланчи. Впрочем, вряд ли можно было винить часовых в трусости, поскольку они прекрасно понимали, что, действуя только плечами и прикладами пищалей, с дверью все равно невозможно было бы справиться. Для ее вышивания потребовался бы крепостной таран.
