Иван Алексеев - Засечная черта
— Рассказывай, зачем пришел, — голос царя звучал хрипло и чуть сонно, наверное, он вновь накричался этой ночью и еще не выспался.
— Прости, великий государь, но опять поступила весть с Засечной черты о якобы готовящемся большом набеге крымцев, — Малюта давал понять, что сам не воспринимает эту новость всерьез, но как верный подданный считает своим долгом проинформировать царя даже о ложном донесении.
— Сколько можно тебе повторять, что у меня с моим братом — турецким султаном, коему крымские ханы подчинены, подписан вечный мир. Жалкие попытки наших врагов — ливонцев да поляков со шведами — рассорить меня с султаном и отвлечь от войны с ними самими провалились еще в прошедшем году и теперь провалятся. Не отвлекай меня больше по мелочам!
— Не вели казнить, великий государь, — торопливо бухнувшись на колени, скороговоркой выпалил Малюта, чтобы предупредить закипающий царский гнев. — Я не осмелился бы тебя тревожить из-за такой ерунды, сам покарал бы ливонского приспешника, но тут вдруг возникло одно обстоятельство.
Царь вздохнул, скорбно покачал головой, как человек, вынужденный смириться с тем, что ему не дают ни минуты покоя, когда бы он мог поразмышлять о вечном и возвышенном, позаботиться о спасении души.
— Излагай!
— Так вот, государь, слух о гонце, прискакавшем с Засечной черты, неизвестно как, но уже распространился по Москве. С боярами Разрядного приказа я по этому поводу позднее разберусь и тебе доложу, но слушок этот вредный достиг ушей английских купцов. Хуже того, сейчас гостит на Москве английская знатная дама. Хоть и является она частным лицом, но купцы ее уже взбаламутили и упросили поехать к тебе, государь, чтобы узнать от твоей милости, следует ли им, купцам, из Москвы бежать от мнимого нападения. Выходит, что это дело приняло внешнеполитический оборот и я своим худым умишком его решить не могу, поэтому тебе, великий государь, его докладываю. Ложного гонца я с собой привез, чтобы ты сам его допросил, коли пожелаешь, а карета знатной английской дамы, как мне известно, вот-вот прибудет в слободу, и станет эта дама добиваться твоего приема, государь.
Царь некоторое время обдумывал полученную информацию.
— Ну что ж, Малюта, ты вновь подтвердил, что служишь мне усердно и старательно, верой и правдой, как никто другой. Действительно, отношения с английской державой, с королевой Елизаветой — это царская прерогатива, и никто, кроме меня, здесь ничего решать не волен. Гонца этого, так и быть, приведешь ко мне тотчас же, лично взгляну в глаза его бесстыжие. А даму я принимать не стану, не велика птица. Будет с нее тебя да князя Бориса. Скажете, что царь-де гонца выслушал и тут же уличил его во лжи. Предоставь ей возможность самой выслушать, что этот мерзавец запоет под пыткой. Уверен, что заплечных дел мастера, которых ты в слободу назначил, дело свое, как всегда, сделают усердно и вытянут вместе с жилами из гонца нужные показания. И пусть эта дама немедленно возвращается в Москву и успокаивает английских купцов.
Так что никаких пиров с дамой и ее свитою. А то знаю я вас, охальников, напоите всех и позабавитесь, — царь гаденько хихикнул, притворно погрозил Малюте пальцем. — Нам отношения с Англией следует развивать, а не портить.
— Слушаюсь, великий государь. Гонца куда привести пред твои светлые очи? Прямо сюда?
— Нет. Веди в совещательную палату. Сейчас умоюсь и туда прибуду. — Царь хлопнул в ладоши, вызывая постельничего.
Малюта низко поклонился и вышел, пятясь задом, из царской опочивальни, весьма гордясь своим умом и предусмотрительностью, радуясь царской похвале.
Леди Джоану приняли в Малиновой палате, богато украшенной шелками и бархатом соответствующих цветов и блиставшей позолотой внушительных сундуков с драгоценной утварью, расставленных вдоль стен. Князь Борис молчал, лишь поглаживал рукой, унизанной перстнями, окладистую роскошную бороду, время от времени величественно кивал и надувал щеки. В свое время Остап Бендер посоветует предводителю уездного дворянства Кисе Воробьянинову поступать точно так же в похожей ситуации. А все переговоры вел, естественно, сам Малюта.
— Ты, сударыня, напрасно беспокоишься и зря веришь вздорным слухам, — заявил он гостье. — Государь самолично допросил гонца и уличил его в предательстве. Его заслали наши враги, чтобы добрых людей пугать. Так что передай соотечественникам, чтобы спокойно продолжали торговать и ничего не боялись. Если хочешь сама убедиться в том, что гонец тот заслан врагами, можешь присутствовать при допросе, а затем хоть купцам, хоть самой королеве вашей рассказать, как коварны и подлы враги государевы.
Выслушав слова царева любимца, переведенные толмачом, леди Джоана кивнула не менее величественно, чем князь Борис, и с непроницаемым выражением лица произнесла высокомерным голосом длинную фразу. Ее тон Малюте не понравился, и он с некоторым беспокойством, впрочем хорошо скрываемым, воззрился на толмача.
— Леди говорит, что королева, ко двору коей она имеет честь быть причислена по своему высокородному происхождению, действительно может потребовать с нее отчет, если с купцами, которые обратились к ней за помощью, приключится беда. Но она сама отказывается присутствовать при допросе, который наверняка будет сопровождаться пытками, поскольку у них не принято, чтобы благородные дамы участвовали в подобных делах. Но в ее свите есть дворянин, сэр Джон, который хорошо понимает русский язык, и этот дворянин на допрос пойдет, дабы впоследствии свидетельствовать истину и перед купцами, и перед королевой, если понадобится.
Джоана встала, подошла к открытому окну и указала на группу людей, стоявших возле двух ее карет, которым хоть и позволили заехать во внутренний дворцовый двор, но не велели даже распрягать, сославшись на указание царя, чтобы английская дама отбыла восвояси тотчас же после переговоров с боярами.
— Вон тот, с огромным брюхом, в кирасе и шлеме, с красным носом, и есть сэр Джон, — пояснил толмач Малюте, подошедшему к окну вслед за леди Джоаной.
— Ну что ж, пусть отправляется в пыточную, — пожал плечами Малюта. — Если, конечно, в дверь пролезет. Интересно, сколько же весит кираса, прикрывающая столь необъятную утробу? А еще говорят, что мы, русские, много едим за трапезой. Так этот английский дворянин втрое толще любого нашего самого пузатого боярина... Переведи, что я восхищен богатырской силой этого витязя, чтобы гостья не обиделась.
Толмач, отвернувшись от леди, хихикнул на шутку начальства и перевел все именно так, как и было велено.
Допросная изба, или попросту пыточная, располагалась на задворках, среди конюшен и прочих служб, в одном из углов внутренней стены, отгораживающей царский дворец от остального пространства Александровской слободы. Сама слобода была обнесена по периметру еще более высокой деревянной крепостной стеной со сторожевыми башнями. Ванятку отволокли туда двое дюжих стрельцов из дворцовой охраны и сдали его с рук на руки палачу в красной рубахе, всем своим обликом сильно напоминавшему своего коллегу из Малютиных застенков, который бил пограничника кнутом. Сами стрельцы в пыточную, естественно, не пошли, а встали на страже возле входной двери.
Ванятка уже не интересовался происходящим. Он почти не ощущал физической боли от ран, нанесенных вчера палачом, которые никто не удосужился перевязать. Даже голод и жажда уже не мучили его, хотя он ничего не ел уже более двух суток и пил только один раз, перед допросом в Малютином застенке. В его затуманенном сознании многократным эхом непрерывно звучали лишь страшные слова царя, на которого пограничник уповал почти как на Бога. Государь нарек его изменником, объявил его донесение о набеге гнусной ложью, внушенной подлыми врагами отечества. Ванятке незачем было жить, не к кому было взывать о правде и справедливости.
Палач сорвал с парня одежду, подвесил его на дыбу за связанные за спиной руки, но пока не стал подтягивать веревку. Пограничник стоял на полусогнутых ногах, с вывернутыми назад плечами, его голова низко свешивалась на грудь. В пыточную вошли двое, задвинули за собой засов толстенной дубовой двери.
— Подними его харю-то, — скомандовал палачу визгливый уверенный голос.
Ванятка почувствовал, что его схватили за волосы, резко дернули голову вверх. Он невольно открыл глаза и увидел в свете пылавшего горна и нескольких факелов стоящего перед ним щуплого человечка в богатом одеянии, державшего под мышкой какой-то свиток, наверное приготовленный для записи допроса.
— Видишь, сэр, эту предательскую морду? Сейчас он нам расскажет, кто его купил и за сколько сребреников подговорил лгать нашему великому государю, пугать мнимым набегом! Сам все своими ушами услышишь и своей госпоже передашь.
Второй из вошедших, к которому и обращался щуплый человечек, был невероятно толст. Ванятка никогда не видел столь обширного брюха. К тому же на толстяке была надета огромная кираса, а на голове красовался высокий нерусский шлем, надвинутый почти на самый нос. Из-под этого красного мясистого носа торчали рыжие усы, похожие на две метелки. В другое время и в другом месте Ванятка, вероятно, засмеялся бы при виде столь нелепой фигуры, но сейчас пограничник лишь закрыл глаза, его сознание вновь поплыло куда-то, и он даже не расслышал ответа толстяка, произнесенного на ломаном русском языке.
