Александр Михайловский - В царствование императора Николая Павловича
— Было, Николай Павлович, — печально сказал Шумилин, — именно так все и обстояло. Я уже не говорю об обычном нашем российском разгильдяйстве. К примеру, полушубки, которые были заказаны к зиме, хотя и крымской, но все же холодной, пришли в Севастополь лишь к лету, когда надобность в них отпала.
А неимоверная алчность интендантов! Они беззастенчиво воровали продукты и имущество у защитников Севастополя, оборванных и полуголодных. Дело дошло до того, что за выдачу жалования сражающимся на бастионах героям, эти тыловые крысы требовали, как говорят в наше время, "откат" – от шести до восьми процентов от общей суммы жалования.
Генералы Бутович и Халецкий умудрились в разгар военных действий переслать в Петербургский банк по сорок тысяч рублей серебром. Естественно, не скопленных в течение многих лет воздержания от доступных им радостей жизни. Генерал же Ковалев отправил домой фортепьяно, завернутое для сохранности инструмента в корпию! И это тогда, когда раненые в Севастополе остро нуждались в перевязочном материале.
— Какой позор! — простонал Николай, закрыв лицо ладонями, — какие мерзавцы! Александр Павлович, что же делать, ведь я увольняю их от службы, отдаю под суд, а жуликов меньше не становится.
— Человеческую натуру исправить невозможно, — хмуро сказал Шумилин, — но все же заставить этих, как вы говорите, мерзавцев, бояться закона, не действовать так нагло и беззастенчиво, все же возможно. Трудно это, но попробовать стоит…
Хотя… Вы помните, Николай Павлович, управляющего делами Комитета министров, некоего Гежелинского? Он в течение пяти лет регулярно бывал у вас с докладами, но при этом не исполнил двадцать четыре Высочайших повелений, и шестьдесят пять прочих важных документов. Некоторые лежали в его канцелярии аж с 1813 года!
Даже ваши указы не исполняют, что тогда говорить о каких-то законах и правительственных постановлениях!
— Довольно, Александр Павлович! Прошу вас, хватит! — воскликнул Николай, — неужели все так плохо? Давайте лучше, расскажите, что у нас можно сделать с армией. А о жуликах и казнокрадах мы еще поговорим с вами, только позднее…
— Хорошо, Николай Павлович, — сказал Александр, — если вернуться к неудачной для России Крымской войне, то следует вспомнить и об устарелости нашего вооружения. Особенно это касается стрелкового оружия.
Наша пехота была вооружена гладкоствольными ружьями, тогда как в Европе уже вовсю использовали нарезные дальнобойные ружья. Нельзя сказать, что их у нас не было вообще. Нарезными ружьями – бельгийскими ("люттихскими", льежскими) и отечественными систем Гартунга и Эрнрота, штуцерами – было вооружено лишь четыре-пять процентов пехоты: стрелковые батальоны и двадцать четыре "застрельщика" в каждом пехотном батальоне. Основным же видом массового стрелкового оружия были гладкоствольные кремневые и капсюльно-ударные ружья с дальностью прямого выстрела в двести шагов. Английские и французские пехотинцы поражали наших солдат на немыслимой для них дистанции. Да что там солдат – союзники выбивали расчеты наших гладкоствольных артиллерийских орудий, не опасаясь получить в ответ заряд картечи.
— Почему же так произошло? — спросил Николай, — ведь мы пытались вооружить нашу армию новым и совершенным оружием.
— Все дело в общей экономической отсталости страны, — сказал Шумилин, — непосредственно перевооружению всей русской армии теми же штуцерами препятствовала отсталость русской военной промышленности с ее немногочисленными заводами и фабриками, почти лишенными самого совершенного по тому времени парового двигателя и отличавшимися крайне низкой производительностью крепостного труда.
— Значит, — задумчиво сказал Николай, — все опять упирается в этот проклятый крестьянский вопрос? Знаете, Александр Павлович, у меня голова уже плохо соображает от бессонницы и всех этих разговоров. Давайте поспим хотя бы пару часов, а потом продолжим нашу беседу…
Паролем пусть будет это…Пока государь гостил в будущем, в его времени тоже происходили важные события. Главный надзирающий за Российской империей граф Александр Христофорович Бенкендорф самолично познакомился с гостями из будущего. Как умный человек и хитрый царедворец, он сразу же понял всю выгоду такого знакомства.
В тот вечер граф засиделся в квартире Одоевского допоздна. Он жадно расспрашивал Сергеева о том, что произошло с Россией за сто семьдесят два прошедших года. Оберегая нервы и рассудок Бенкендорфа, Виктор на некоторые его вопросы отвечал весьма уклончиво и неопределенно. Впрочем, и сам Александр Христофорович прекрасно понял, что не все ему положено знать, и особо не настаивал на доскональных ответах на его вопросы, когда чувствовал, что тема, им поднятая, находится за пределами его компетенции.
Но, даже то, что удалось узнать графу, повергло его в ступор. Это, прежде всего, Крымская война, кончина Николая I, и воцарение нового императора Александра II. К известию о своей близкой кончине (в реальной истории Бенкендорф умер в сентябре 1844 года в возрасте шестидесяти двух лет) он отнесся довольно спокойно. В конце концов, генерал был старым воякой, не раз смотрел в глаза смерти, сам был ранен. А вот смерть его покровителя и друга, униженного неудачами в Крыму, предательством союзников, тех, кого император считал своими друзьями, потрясла графа.
— Как же это так можно, господа? — растерянно проговорил Бенкендорф, — мы ведь заключили договор о союзе с Австрией и Пруссией… А они пригрозили ударить нам в спину… Какая подлость!
— Александр Христофорович, голубчик, — ответил ему Сергеев, — вы же знаете, что политика – это такая штука, в которой договоры между государствами соблюдаются лишь до тех пор, пока они выгодны. Вон, посмотрите на британцев: как скажет в недалеком будущем один из ее премьер-министров: "У Британии нет постоянных врагов и постоянных друзей – у Британии есть только постоянные интересы"…
— Но, это же… Это мерзко, недостойно для государственного деятеля! — воскликнул потрясенный Бенкендорф, — конечно, политика – вещь довольно грязная и циничная, но не настолько же…
— Александр Христофорович, — наставительно, как взрослый обычно говорит подростку о прописных истинах, произнес Сергеев – вы ведь в молодости сами были кем-то вроде дипломата, и гм… не только дипломатом. Париж тысяча восемьсот восьмого года… Напомнить вам – чем вы занимались там вместе с графом Чернышевым?
Услышав это, Бенкендорф усмехнулся. Ему было приятно вспомнить свои молодые годы, службу в Париже в составе русского посольства, где он занимался тем, что некоторые люди скромно называют военной разведкой, а некоторые – шпионажем. Он также вспомнил очаровательную актрису, пышнотелую мадемуазель Жорж, любовницу Наполеона, которую юный Бенкендорф сумел соблазнить, и с которой сбежал из Франции в Петербург. После этого Бонапарт зачислил его в список своих личных врагов.
Потом, разговор вернулся к сегодняшним реалиям. Граф попросил Виктора рассказать ему о том, что в самое ближайшее время произойдет в империи. К сожалению, Сергеев знал историю XIX века намного хуже, чем его одноклассник, который отбыл в Петербург века XXI с Николаем I.
Поэтому, он честно сказал, что многое из того, что должно случится, ему неизвестно, и предложил Бенкендорфу по прибытию Шумилина поговорить с ним. Тем более, что он мог быть ему полезен, как специалист. Правда, Александр Павлович занимался борьбой с уголовной преступностью, а не с врагами государства, но основы розыскного дела сыщикам из III-го отделения узнать не помешало бы.
— Виктор Иванович, — спросил задумчиво Бенкендорф, — возможно, что я буду выглядеть в ваших глазах не совсем… Но я хочу узнать у вас мнение о моем помощнике, и в какой-то мере начальнике, полковнике Леонтии Васильевиче Дубельте. Ведь это именно я ходатайствовал за него, чтобы его приняли на службу в жандармский корпус, а потом еще взял в свою канцелярию. А сейчас чувствую, что он метит на мое место. В то же время, Леонтий Васильевич прекрасный служака, знает свое дело, за короткое время сумел создать сеть информаторов, и мне, а соответственно, и государю, теперь известно, что происходит в Петербурге и губернских городах.
— Эх, Александр Христофорович, — сказал Сергеев, — это вам так кажется. Во-первых, нельзя до конца доверять человеку, который, по его собственному признанию, состоял сразу аж в трех масонских ложах, одна из которых, "Соединенных славян", являлась своего рода филиалом тайного общества декабристов. Я понимаю вас, Александр Христофорович, среди ваших друзей тоже были те, кто потом оказался под следствием по делу 14 декабря… Но вы, граф, заслужили доверие и уважение государя своим поведением в тот роковой день. А вот Леонтий Васильевич…
