Японская война. 1904 - Антон Дмитриевич Емельянов
* * *
Шевелю ногами, стараясь не думать, насколько я стер их за эти дни.
Прошло полчаса, как мы отступили от японцев после Ялу. Изначально я думал, что главной проблемой на этом марше будет 11-й стрелковый, который мы подхватили без лошадей, без обозов и без большей части выбитых в бою офицеров. Я уже представлял, сколько лиха придется хлебнуть с солдатами, когда схлынет горячка боя, но… Потом мы догнали подводы полкового госпиталя, который до последнего принимал наших раненых, и вот тут я понял, что такое настоящее отчаяние.
Что такое 40 тысяч навалившихся на тебя японцев? Мелочи, с которыми вполне можно жить. А вот три сотни раненых, из которых не меньше пятидесяти тяжелых, это совсем другое.
— Операции же не проведены? — спросил я Слащева.
— Не у всех, — старший доктор вытер пот со лба. — Мы постарались стабилизировать тяжелых, сестры чистят раны, и шансы, что они доживут до Ляояна… есть.
В полевой медицине есть такое понятие — золотой час. Час после получения ранения, когда наиболее высоки шансы спасти человека. А тут… Мало того, что мы потеряли этот час, так еще и собираемся пропустить всех раненых через 5 дней дороги и тряски. Говорить в такой ситуации «шансы есть» — это почти то же самое, что «на все воля божья». Я целую минуту стоял, глядя в пустоту…
Вот еще одна проблема поражения и отсутствия нормальных дорог. Из-за второго госпитали приходится держать довольно близко к линии столкновения, а из-за первого, когда медики отходят вместе с войсками, просто некому вовремя оказывать помощь. А ведь после боев-то эта помощь больше всего и нужна.
— Поворачиваем налево, — я принял решение, и приказ словно по электрической цепи начал расползаться от отряда к отряду.
Удивительно, но уже через пять минут вся наша растянувшаяся армада стала синхронно сходить с пекинской дороги на маленькие западные тропы. А я принялся ждать офицеров, чтобы донести до них последние изменения.
— Семен, — встретил я Буденного, который первым примчался с левого фланга. — Ты уже водил своих со стороны Ляодунского полуострова, скачи вперед и направляй головные отряды. Чтобы держали направление, чтобы не потерялись. Если где-то будут узкие места или слишком плохая дорога, разделяй на разные колонны.
— Что происходит? — следующим прискакал Врангель. Наша кавалерия быстрее всех.
— Надо выиграть два дня, чтобы наши раненые не умерли в пути, — ответил я.
— Но почему мы уходим в сторону? — вот и Шереметев с Мелеховым подтянулись.
— Сейчас японцы высаживают армию в Бицзыво для атаки на Порт-Артур. Отходя в эту сторону, мы создаем угрозу, которую им нельзя будет игнорировать. Два дня мы будем маневрировать, оттягивая на себя Куроки, два дня появятся у наших раненых, чтобы их прооперировали и они получили шанс пережить дорогу.
— То есть армия идет на запад, а госпиталь отходит на север, а потом встает в надежде, что японцы даже не подумают туда сунуться? — уточнил Врангель.
— Малые отряды возможны, — согласился я. — Поэтому ваша сотня их прикроет.
— Полковник, — Слащев вскинулся. — Но разве это правильно? Нет, я согласен, что раненых нужно лечить. Но если мы в итоге потеряем еще больше людей, кому станет лучше?
— Во-первых, — я поднял палец, — мне хочется, чтобы солдаты знали: их не бросят. Русские своих не бросают! Во-вторых, мы будем маневрировать, не сражаться. Понимаете?
Мелехов с Шереметевым переглянулись.
— Русские своих не бросают? — повторил Врангель. — А мне нравится. И, наверно, нам не стоит терять время.
— Вам в любом случае уходить в ту сторону, а с остальными мы еще все обсудим.
Слащев попытался еще что-то сказать, но барон подхватил его под руку и чуть ли не унес к госпиталю и казакам, которые начали готовиться к новому маневру. Я чувствовал, что люди на пределе, но и сделать самый простой выбор, повернув к Ляояну, просто не мог. Наверное, прав Мелехов, не может врач или тот, кто жалеет людей, быть правильным офицером, но… Сейчас уже ничего не изменить, и единственное, что мне остается, это, приняв решение, быть сильным до самого конца.
* * *
Степан Сергеевич Шереметев искренне не понимал Макарова. Как можно жалеть раненых и в то же время загонять живых. Тем более, тех, кто сражался и сдержал японцев в таком невероятном бою. Да здесь хоть каждому можно давать если не орден, то медаль. И тут, пока все отвлеклись на уходящего Слащева, до него донесся разговор слышавших все солдат.
— Настоящий полковник, — усмехался старый ефрейтор, который, судя по длине и седине усов, прошел не только через Китайскую и Турецкие войны, но как бы еще и Крымскую не застал.
— Почему? — спросил молодой. — Нам отдых полагался, а тут шагать и как бы еще не сражаться.
— Шагать — да, но ты вот о чем подумай. Когда тебя ранят, тебе приятно будет знать, что тебя не бросят? Что весь полк будет тебя прикрывать?
— Ну, приятно.
— А теперь подумай: зная, что раны не так страшны, как все будут сражаться?
— Хорошо будут, но… Ведь и мне нужно тогда… Соответствовать?
— Нужно, — согласился старый. — И это сложно. Но ты вспомни, как было раньше и как сейчас. Лучше попотеть с хорошим командиром, чем отдыхать с плохим, а потом сгинуть в первом же бою.
— Тем более, — неожиданно вспомнил молодой, — если что, полковник ведь тоже скальпель возьмет. Вытащит даже с того света…
Солдаты еще говорили, но дальше Шереметев слушать уже не мог. Макаров вытащил карты — ту, что они сами рисовали, и те, китайские, что он притащил из похода. По ним, сравнивая местность и дороги, они и прокладывали маршруты. Для основных сил, для патрулей — чтобы и японцев в тонусе держать, и дистанцию сохранить.
Рисовали, обсуждали, план начал приобретать реальные черты. Что-то добавили подтянувшиеся с опозданием Хорунженков и Афанасьев. А потом Шереметев понял кое-что важное.
— Полковник, — он поймал взгляд Макарова. — А ведь с этими маневрами мы и сами сумеем справиться.
— Если поставлю вас главным, возьмете на себя ответственность за жизнь каждого? — просто спросил тот.
