Партиец [СИ] - Никита Васильевич Семин
— Здравствуйте, — услышал я его голос из своей комнаты. — А Сергей вернулся?
— Да, сейчас позову, — ответила ему мама.
Так уж получилось, что пришел он в обед, когда мама сама заскочила, проверить «как ее сыночек». Вот и столкнулись они в дверях. Я быстро собрал все бумаги, в том числе свои черновики, и сложил в дипломат. После чего оделся и вместе с Савинковым мы поехали в Кремль.
Товарищ Сталин был мрачен. Но вроде не на меня. Когда я зашел после разрешения секретаря, Иосиф Виссарионович что-то записывал на бумаге. Вроде не документ какой, больше похоже было на письмо. Закончив, он поморщился и отодвинул листок, после чего взглянул на меня.
— Здравствуйте, товарищ Огнев. Может, хоть вы меня порадуете хорошими новостями.
— Надеюсь, — осторожно кивнул я и решился сначала задать вопрос. — А что случилось?
— Два поезда столкнулись. А некоторые любители писать фельетоны и называющие себя голосом пролетариата, устроили из этого клевету Советской власти, и порочат весь русский народ!
Я не знал про кого он и предпочел тему не развивать. Но тут сам товарищ Сталин начал разговор о цензуре.
— Такие вот фельетоны дискредитируют не только советскую власть, но и рабочих и всю революцию. Это же троцкизм чистой воды! Ваше предложение, ввести надзорный орган за писателями, как нельзя кстати. Вы уже оформили свои мысли по этому поводу?
— Только в общих чертах, — вздохнул я, доставая свои незаконченные черновики. — Был занят работой по теме перевозок о доставке продукции колхозов.
Иосиф Виссарионович, увидев мои листки, молча протянул руку. Получив мои записи, он углубился в их чтение и уже через несколько минут спросил:
— А не слишком ли мягко вы с ними?
Это он про то, что нет прописанной уголовной ответственности? В моих предложениях я сделал упор на то, что необходимо четко прописать, что недопустимо к распространению в советской печати. И если кто-то нарушит запрет, приводить сначала к административной ответственности с возможным назначением трудовых работ и публичным «покаянием». А при повторном нарушении — наказать финансово и в крайнем случае выдать запрет на публикацию в любой печати на территории страны.
— Перегибать тоже не стоит, — пожал я плечами. — Для них и такое наказание будет очень чувствительно. Особенно запрет публикаций.
Видимо Иосиф Виссарионович был сейчас на эмоциях, от того и задал этот вопрос. Но через несколько минут размышлений он успокоился и попросил уже мою работу непосредственно по перевозкам.
— Вы вот тут пишите, что необходима тара под перевозку бьющихся продуктов, в частности — яиц. Но ведь такая тара разработана? Вы даже сами ее описываете, — весело хмыкнул он. — Хотите присвоить себе чужую идею?
— Нет, — помотал я головой, мысленно радуясь, что не выдал «ячейки» как свое изобретение. Видно действительно я их где-то уже в этом времени видел. — Просто если она уже придумана, то совсем не распространена. Вот это и нужно исправлять. Солома и опилки — ненадежный способ сохранить птичьи яйца. Зато такие ячейки — просто спасение. И они удобны для переноски.
— Хорошо. Но есть еще один слабый момент в вашей схеме. Пломбы, — сказал веско товарищ Сталин и цепко посмотрел в мое лицо. Я удивился, что там за слабое место? — Не понимаете? Тогда представим, что некий колхозник уложил урожай в ящик. Поставил пломбу. И честь по чести отправил этот ящик на склад. А по пути ящик вскрыли, все достали и назад запломбировали.
— Это сразу станет заметно.
— Если будет сделан фальшивый штамп — то нет, — покачал головой Иосиф Виссарионович.
Тут надо понимать, как пломбируют в это время. По сути берется воск или сургуч, капается в нужном количестве на место пломбировки, после чего припечатывается сверху штампом, который оставляет рельефный оттиск. В будущем подобные печати остались лишь в почтовом деле. Можно конечно вместо того же сургуча использовать свинец, чтобы пломба случайно не сломалась. Я собственно его и приводил в пример. Но вот товарищ Сталин посчитал, что это все равно ненадежно.
— В крайнем случае, могут опечатывать не штампами, а собственным пальцем, — буркнул я.
— Поясните свою мысль, — удивился генсек.
— Вместо свинца применим сургуч, он более мягкий, и пускай вдавливают не штамп, а собственным пальцем. У каждого человека уникальный отпечаток пальца. В деле розыска этот метод используют широко. Сломает кто пломбу, ему понадобится отпечаток пальца того, кто ставил печать. Даже если свой отпечаток преступник на новой пломбе оставит, по нему-то его и обнаружат.
— Не сожгут пальцы-то люди? Сургуч расплавить надо, перед нанесением оттиска.
Я промолчал. А что тут скажешь? Идеальной защиты от кражи не бывает. Даже отпечаток пальца можно подделать.
— Ладно, это так, разминка для ума была, — усмехнулся в усы товарищ Сталин. — Доработайте и приносите чистовой вариант мне, — вернул он мне черновик по перевозкам. — А вот это я оставлю себе, — сказал генсек, имея в виду мой листок по цензуре.
На этом наша аудиенция у Иосифа Виссарионовича закончилась, и я отправился домой. По пути приобрел газет — надо же узнать, с чего это товарищ Сталин был такой мрачный и злой.
Вскоре мне стала ясна причина плохого настроения генерального секретаря. Позавчера столкнулись два пассажирских поезда, вот про какое столкновение он упоминал. Много людей пострадало, и на текущий момент говорилось о тринадцати погибших. Однако будь дело только в аварии, думаю, товарища Сталина столь это не задело.
Вот тут-то я и узнал, что некто Демьян Бедный написал фельетон по этой теме, где не просто критиковал власть, а сравнивал ее для начала с царской, а потом и вовсе подвел к тому, что иначе и быть не могло. Не про власть — про аварию. Мол, «русский мужик» ленив и любит «сидеть на печке», из-за чего все у него идет наперекосяк. Предварительно уже было известно, что авария произошла из-за поломки одной детали в котле паровоза, которую не заменили вовремя. Или заменили, но на такую же неисправную. Тут конкретики не было. Вот на это и ссылался Демьян в своем фельетоне. В общем, теперь мне стало ясно, почему товарищ Сталин назвал это клеветой и был злой. Чуть ли не взбешен, только эмоции умеет свои контролировать, потому я это не сразу понял.
По спине пробежал холодок запоздалого страха. А ведь
