Надо – значит надо! - Дмитрий Ромов
Коридоры, решётки, звон ключей, холодные взгляды, безучастные голоса…
— Вот сюда, — говорит конвоир и открывает дверь. — Комната для допросов.
Я захожу и осматриваюсь. Убогое помещение, серые крашеные масляной краской стены, стул, стол, стул. Тоска и безнадёга… Ижбердеев заходит следом за мной.
— Куда? — хмурюсь я. — На выход. Вы присутствовать не будете.
— Это с какой такой радости? — возмущается он.
— С такой радости, — чеканю я слова, — что я так сказал. Недовольство Злобину выскажете. Ясно?
В глазах его вспыхивает злой огонёк, но по какой-то причине он решает не обострять и выходит вслед за сержантом, приведшим нас сюда. Размечтался, что будет уши греть. Хрен ему.
Я сажусь за стол и достаю из пакета один апельсин. Оранжевый, большой, толстокорый. Перебрасываю несколько раз из руки в руку. Прохладный, шершавый… Подношу его к носу и вдыхаю запах. Так пахнет жизнь. А здесь, в этой крепости запахи совсем другие. Здесь стоит запах смерти, медленной и неотвратимой…
Дверь открывается. Сердце ёкает. Сейчас мне придётся хорошенько постараться, чтобы извлечь из этой встречи…
— Проходим! — как щелчок кнута раздаётся голос конвоира. — К столу! Кухарчук, к столу я сказал!
Тот безропотно подчиняется, не поднимая глаз, подходит к столу и опускается на стул.
Мать твою за ногу! Да как так-то! Да, что же это такое! Я вскакиваю из-за стола и подбегаю к уже закрытой двери. Подбегаю и начинаю изо всех сил колотить по толстому холодному металлу. Дверь гудит под моими ударами, как большой неповоротливый колокол, посылая тревожные гулкие волны по всему Лефортовскому замку.
— Сержант! — кричу я. — Ко мне! Мы закончили!
16. Фортели судьбы
Мы закончили. Или только начали. Не знаю.
— Ты кто такой? — спрашиваю я у худого немолодого человека с потухшим взором.
Он ничего не говорит.
— Ты меня слышишь? — подхожу я к нему. — Кто ты?
— Кухарчук, Пётр Николаевич, — очень тихо отвечает он.
— Понятно, — пожимаю я плечами и кладу перед ним апельсин. — Держи.
— Спасибо, гражданин начальник, — отзывается он, не поднимая головы.
— Как ты здесь оказался? Мне можешь сказать. Я попробую тебя вытащить.
— Кухарчук, Пётр Николаевич, — повторяет он и, секунду помолчав, добавляет. — Спасибо, гражданин начальник.
— Ты в одиночке сидишь? — спрашиваю я.
— Да, гражданин начальник.
— Забирай все апельсины. Сейчас придёт конвойный. Единственный шанс для тебя, если ты мне скажешь сейчас своё настоящее имя.
— Кухарчук, Пётр Николаевич, — шепчет он, и из глаза падает крупная слеза. — Спасибо, гражданин начальник…
Дверь открывается и входит тот же конвойный, что привёл сюда этого бедолагу.
— Погоди ещё, пять минут, — киваю я и тот, состроив недовольную рожу, выходит.
Но расколоть этого чувака мне не удаётся. Понурый, с воспалёнными глазами и обветренными губами, он практически не реагирует ни на меня, ни на апельсины. Вообще ни на что.
— Максим Булатович, — обращаюсь я к Ижбердееву, когда мы возвращаемся на Лубянку. — А вы с Кухарчуком были знакомы, когда он ещё работал?
— Нет, — неохотно отвечает он. — Меня недавно из Молдавии перевели.
— Из Молдавии, — повторяю я задумчиво. — Виктор, набери, пожалуйста, Злобина.
Витя набирает и передаёт мне трубку.
— Алло, — раздаётся голос Злобина.
— Леонид Юрьевич, Брагин беспокоит.
— Я занят сейчас.
— Ясно. Мы с Ижбердеевым возвращаемся из Лефортово. И скажу вам только три слова. Поварёнка там нет.
Повисает пауза.
— Ты в шарады со мной решил играть? — сердито восклицает Де Ниро.
— Под именем Кухарчука там содержат другого человека.
— Ты чё дуру гонишь! — уже рычит Злобин. — Какого другого человека⁈ Ты совсем заигрался уже⁈
— Не знаю какого, он утверждает, что он и есть Кухарчук Пётр Николаевич. Возможно ваш Ижбердеев что-нибудь знает. Но информацией со мной он не делится. Поэтому, я вам докладываю о выявленной проблеме.
— А ты как там оказался⁈ Что за детский сад!
— Я там оказался, потому что вы приказали своему подчинённому меня туда отвести. Он отвёл, хоть и сопротивлялся, не хотел. А на месте выяснилось, что в камере у вас совсем другой человек содержится.
— Где Ижбердеев?
— Вот рядом сидит.
— Дай-ка его!
Я протягиваю трубку.
— Слушаю, — говорит он, поднося её к уху. — Я не знаю, что он несёт. Понятия не имею. Конечно, Кухарчук. А кому там ещё быть? Нелепая фантазия. Понял вас. Да. Так точно. Есть.
Он отдаёт трубку и снова отворачивается к окну.
— Леонид Юрьевич…
— Я проверю сегодня! — зло бросает он. — Вот мне делать нехер, как по камерам бегать, задержанных инспектировать. Ну, смотри, если это твои хохмы, я тебе хорошенько всыплю!
Он отключается. М-да. Если после визита в Лефортово он тоже скажет, что это Кухарь… Охренеть. Охренеть.
— Максим Булатович, а вы в личное дело Кухарчука заглядывали? — спокойно без наезда спрашиваю я.
— По-моему, — сухо отвечает он, — вы ещё слишком молоды и звание имеете слишком низкое, чтобы разговаривать со мной таким тоном.
Как же он меня бесит!
— А вы, к сожалению, имеете слишком низкую квалификацию, чтобы занимать своё место. Это моё частное мнение.
Он выходит, хорошенько саданув дверкой и идёт в свои сумрачные чертоги. Я, конечно, зря сорвался, тем более, что о реальной его квалификации не имею ни малейшего представления, но то, что человек он не слишком приятный, для меня очевидно.
— Парни, — говорю я. — А поехали в пельменную? Поедим!
— О! — оживляется Алик. — Должны же хоть какие-то приятные моменты в жизни присутствовать! Поехали, точно!
В пельменной, той самой, где мы раньше встречались со Злобиным, мы набираем по две, а кто и по три порции. Уксус, горчица, сметана, перец, соль. Снова оказываюсь в атмосфере солдатской столовой и боевого братства.
Плотные упругие колбаски в шкурках из тонкого серого теста, как колдовские гоголевские галушки, залетают в рот почти что сами. Мы улыбаемся, шутим, подкалываем друг друга и пьянеем от неожиданной и чрезмерной сытости.
А потом лениво выходим на улицу и, хотя парни проявляют дисциплину и относятся к своему делу внимательно, нас сейчас можно брать голыми руками. Мы сытые,
