Андрей Архипов - Поветлужье
— О чем задумался, Иван? — прервал паузу в его монологе Трофим. — Мы с Радимиром прямо заслушались. К чему речь свою вел?
— К тому, чтобы не раствориться нам в отяках и других племенах, которые к нам прибиться могут, — поднял голову полусотник. — Стараться надо бегущий с Руси народ к нам сюда поворачивать. Да и нужны нам людишки, ой, как нужны для дел наших... И еще раз на вопрос твой про игрища отвечаю — без них не защитить нам этот люд.
— Так не токмо в Суздаль и Рязань они бегут — и на заход солнца уходят от разорений половецких да раздоров княжеских, — добавил Радимир. — Как тех повернуть да чем заманить их?
— Не знаю я, ничего пока не знаю, — покачал головой Иван. — Но часть доходов с торговли на это надо пустить.
— Да пустим, коли будут они, — с сомненьем посмотрел на полусотника Радимир. — Токмо жуть меня берет от той дали, куда ты заглядываешь. Обычный людин годом живет, мы с воеводой чуть далее смотрим, а ты как бы не века проживаешь в мыслях своих... Уж не из тех ли ты людей, что жить не хотят по-прежнему?
— Воевода! Мнится мне, гости новгородские торговые идут с низовьев, на их ушкуй оснастка похожа. Зазовем али нет? — Петр прервал разговор, протиснувшись через калитку в тын.
— Давай, токмо дружинных всех подними и на боевой лад их настрой. Гости с Новгорода разные случаются, — кивнул Трофим, вставая с лавки. — А мы покамест ополоснемся у колодца и встречать их выйдем.
— А чем ушкуй от лодьи отличается? — озадачился Иван.
— Судно это неширокое, легкое да быстроходное, — на ходу стал отвечать воевода. — Мачта съемная, гнезд для уключин нет, клинья под весла ставят. Вместо руля обычное кормовое весло, да палуба местами есть. Что с носа, что с кормы одинаков, может, не разворачиваясь, мигом от берега отойти.
— Сколь у нас дружинных в веси ныне? Никого не отсылал? — спросил полусотник, когда они с воеводой дошли до места и стали поливать друг другу колодезной водой из бадейки.
— Полтора десятка не наберется, новых считая, — ответил, покряхтывая от холодной воды, льющейся ему на спину, Трофим. — А отяков ты сам покуда в новую весь отпустил. Дел невпроворот.
— Хм... Это да, тольмо сомнение меня разбирает... хватит ли нам сил, если замятня с гостями выйдет? А сколько может быть человек у новгородцев на ушкуе?
— Десятка три людишек может набраться, все вои, — ответил воевода, отфыркиваясь.
— Вои? Для торговли зачем ими весь ушкуй набивать? — озадаченно спросил Иван.
— А ты как думал? Торговлишка — дело зело опасное. А новгородцы не токмо ею промышляют, а и разорение могут учинить, егда пожива есть и сила на их стороне. Самые лихие головы у них такими делами занимаются. Потому клешни свои Великий Новгород и запустил аж до самых верховьев Ветлуги и Вятки. Сбор дани своей по всей полунощи ведут, меха любят, медом да воском берут. Ни от чего отказа у них нет, все метут. Оттого и богат сей торговый город.
— Не рискуем ли мы головами своими с такими людишками?
— Ну... приукрасил я малость, — признался Трофим. — Не все так худо, как сказывал. Большей частью торговые дела они ведут. Тын мы затворим, глянем сперва, что за купцы такие. Да и окромя дружинных ныне в веси еще наберется десятка три тех, кто лук поднять сможет, хоть и без брони они. А торговые новгородцы токмо на лакомый кусок падки. Коли кровушку пролить придется ни за что, то шагу не ступят. А нам вести с Руси узнать ой, как не мешало бы.
— И все-таки призову я вторую часть дружины нашей, — покачал головой Иван. — Все равно хотел завтра их в деле проверить.
— Твоя воля, токмо будешь их по мелочи тягать — так взроптать могут они. Как бы не лишиться нам дружины в одночасье.
— Как раз по каждой мелочи и собирался их звать, — воспротивился полусотник. — Пусть и остальные видят, что хлеб воинский не лежанием на печи достается, а постоянным учением...
— Вот те на, — изумленно поднял брови воевода. — С какого рожна лежание на печи сродни лени стало? Это как в костер прилечь. Токмо ворогов так пытают.
— А вот как опробуешь зимой нашу печку в четверть избы, — улыбнулся Иван, — так и слезать с нее не захочешь. Эй, эй, Мстиша, — позвал он быстроногого мальчишку, пробегающего мимо. — Есть у тебя кто-то под рукой, кого в новую весь можно отправить? Пычею передать надо, что вторую половину рати посмотреть я хочу, да и про новгородцев сомнение мое пересказать. Думаю я, что к тому времени, когда заявятся наши вояки поутру, новгородцы не исчезнут еще. А им силу нашу показать надобно, чтобы в следующий раз эти торговые гости мимо проходили да мыслей жадных не держали про добро наше.
— Сам мигом слетаю, — отозвался скорый на все Мстислав.
— Нет, пошли кого-нибудь быстроногого, самому тебе и здесь дело найду. Попытаешься выведать, что везут они, да сколько их всего. Возьмешь ребят, пристроишься рядом с их лодьей, в салочки или во что другое поиграете... В общем, не мне тебя учить.
Мстислав коротко кивнул и мигом улетучился, а воевода с полусотником, не слишком торопясь, обтерлись докрасна жестким полотенцем и привели себя в порядок. Все-таки гостей встречают, надо себя лицом показать, прежде чем другим оценки выставлять.
* * *Темный силуэт стрижа мелькнул над водой и взмыл в хмурые небеса, щелкнув напоследок ножницами острых крыльев, прорезавших воздух, как невесомый лист бумаги. Прозрачная синева недостижимого для смертного неба была скрыта темно-серой пеленой облаков, готовых разродиться частым мелким дождем. Черно-белая подвижная трясогузка перелетела из кустов к урезу воды и затрясла своим хвостом над скоплением водорослей и травы, выброшенных волной на берег. Неожиданно рядом с ней покатились мелкими камешками комья сухой глины, взявшие свой разбег с речной кручи, и птаха решила перепорхнуть в более безопасное для пропитания место. Вслед за обрушившейся землей с края обрыва свесилась девичья голова, покрытая смесью паутины, старых хвойных иголок и мелкого лесного мусора. Голова устало вздохнула и спряталась, однако после некоторого перерыва и сопения вновь показалась на виду. На этот раз появилась вся фигура девчушки, тащившей за собой целый ворох перевязанных меж собой еловых веток. Кромка обрыва немного помедлила и решила съехать вниз тяжелой грудой небольшого обвала. Стоящая на ней фигурка взмахнула руками, потеряв равновесие, и кувырнулась вниз, потянув за собой волокуши из лапника. Наконец потревоженный берег умиротворенно замер, вынеся своих обидчиков прямо на берег реки и засыпав им ноги смесью дерна и песка. Девчушка приподняла голову и, поднявшись, стала вытягивать волокуши из завала, попутно стряхивая грязь с мальчишеской фигуры, лежащей на еловых ветках.
— Вот, Тимка, мы и обошли тот обрыв, под яким протиснуться не можно было. Потерпи немного, еще чуть — и дойдем до того места, где ты лодочку треснувшую видел. Я лишь отдышусь слегка...
Вся прошедшая ночь и почти половина минувшего дня слились в один непрекращающийся кошмар. Ночные тревоги полоненной Радки и борьба с неподдающимся колышком, стремительный ночной бой, окончившийся тяжелым Тимкиным ранением, были только предвестниками этого. А потом начались сущие мучения, как только высохли слезы на девичьих глазах. Раздув тлеющие угли, Радка разожгла костер и под его светом нашла котомку с вещами и походный котелок, которые буртасские грабители по счастью захватили с собой. Все, что она запомнила из их первого с Тимкой похода, когда лекарь лечил ее отца, и из проведенной недели в лесу, когда она мельком видела, как тот чистил и перевязывал раны, пошло в дело. Часть тряпиц были сунуты в начавшую закипать воду, а наиболее чистые из оставшихся Радка свернула в несколько слоев. Потом она подтащила Тимку к костру и расстегнула на нем рубашку, которой всегда раньше удивлялась, разглядывая ровную строчку ниток и ряд пуговок во всю ее длину. Осмотрела длинную, истекающую кровью резаную рану, наискось уходящую к спине вдоль ребер с правой стороны, отчего на глаза опять навернулись слезы. Потом подложила под нее приготовленные холстины и прижала их Тимкиной же рукой. Ополоснув свои руки в протекающем ручейке, Радка выхватила болт из тула и подцепила им тряпицы из котелка, поискав место, где их можно было вывалить. Не найдя ничего, стащила с себя исподнюю рубашку, оставшись по пояс голышом. Едва начавшая расти грудь под стылым ночным ветром сразу покрылась мурашками, расползшимися по всему телу. Вывернув белье наизнанку, сбросила туда тряпицы, а котелок с новой порцией воды опять поставила на огонь. Сама же, ругаясь на себя, что не заготовила сбора трав заранее, подожгла смолистый сук и отправилась бродить по опушке в поисках ромашки. Та найдена не была, но зато спустя некоторое время были сорваны цветки едва распустившегося тысячелистника, которые были незамедлительно завязаны в тряпицу и отправлены в кипяток настаиваться, а также листья подорожника, тщательно вымытые в ручье, а потом на миг окунутые в горячую воду. Тем временем Тимка очнулся. Бледное заострившееся лицо на фоне отблесков костра вызывало жуткое впечатление. Вымолвить тот ничего не мог, но глаза его искали Радку. А найдя, успокоились и закрылись. Тем временем остужаемый в ручье настой перестал обжигаться, и юная лекарка повернула раненого слегка набок, отчего тот протяжно застонал, а потом стала осторожно смывать кровь, щедро поливая тело настоем. Было страшно раздвигать края раны, кровотечение сразу возобновлялось с новой силой, но не промыть ее до конца означало оставить возможность воспаления. "Кажется, лекарь называл это сепс... нет, не выговорить", — подумала Радка. Подложив листья подорожника и прокипяченные тряпки, она стала накладывать тугую повязку вокруг ребер, разодрав на полосы свою рубашку и используя отрезанные куски от нательного белья буртасов, которые она отхватила, задрав им кольчуги. Снять доспехи, пришпиленные болтами к телам, Радка не смогла, как ни пыталась. Саму перевязку она старалась проводить как можно осторожнее, но все равно Тимку, уложенного на хвойную подстилку, приходилось постоянно поднимать. Тот стонал от боли, временами приходя в сознание и глядя на нее помутневшими глазами. Наконец мучение закончилось, и Радка, обессиленная, забылась тяжелым сном около костра, тесно прижавшись к своему другу и накинув на голые плечи какие-то обрывки холстин.
