Леонид. Время исканий - Виктор Коллингвуд
Я вышел из Кремля и остановился на брусчатке, подставив лицо резкому мартовскому ветру. Он был сырым, пахнущим талым снегом и далекой весной, и этот запах свободного пространства разительно контрастировал с удушающей атмосферой кабинета. Но ветер не мог остудить мой внутренний жар. Меня буквально трясло от возбуждения. Шутка ли — кандидат в члены ЦК! Это, на минуточку, пропуск в святая святых, в тот узкий круг, где не обсуждают решения, а принимают их.
Но слова Сталина, как бы просто они ни звучали, были лишь постановкой задачи. Теперь мне предстояло самостоятельно найти ее решение. Везет тому, кто сам везет. Процедура избрания в ЦК была грандиозным спектаклем, срежиссированным в кремлевских коридорах. Тысячеголовая, но неорганизованная масса делегатов, что съедется со всего Союза, в идеале, должна лишь аплодировать и голосовать. Им вручат аккуратно отпечатанные бюллетени с фамилиями, предварительно утвержденными в недрах аппарата ЦК и Оргбюро. Теоретически любой мог вычеркнуть неугодного кандидата. Но пойти против списка, утвержденного «наверху», решались немногие. Даже при тайном голосовании.
Следовательно, моя задача заключалась не в том, чтобы понравиться делегатам из Архангельска или Ташкента. Мне нужно было сделать так, чтобы моя фамилия не просто попала в этот заветный список, но и не была из него вычеркнута в последний момент по чьей-то ревнивой прихоти, как получилось в прошлый раз. Аппарат был настоящим террариумом, наполненным ядовитыми змеями. Нужно было заручиться если не прямой поддержкой, то хотя бы благосклонным нейтралитетом других тяжеловесов Политбюро — Молотова, Кагановича, Ворошилова. Косой взгляд, слово, брошенное Хозяину с сомнением в моей компетенции — и все в одночасье могло рухнуть. Значит, в ближайший год моя работа должна приносить ощутимую пользу и их наркоматам, помогая решать их проблемы, но делать это нужно тонко, не создавая впечатления, что я лезу в чужой огород, а лишь исполняю волю вождя.
Я медленно шел прочь от Спасских ворот, по раскисшему весеннему снегу, а в моей голове уже выстраивался сложный, многоходовый план. Товарищ Сталин дал мне шанс перепрыгнуть через несколько ступеней на эту головокружительную высоту. Теперь моя задача — удержаться на ней и не сорваться в пропасть. Слишком уж хорошо помнил я из учебников истории, что каждая ступень этой лестницы была скользкой от чужой крови.
* * *
Длинный, унылый коридор бывшей гостиницы «Лоскутная», а ныне — «пятого дома Советов» — встретил меня своим привычным казенным запахом — смесью застарелой пыли, сырости и чего-то неуловимо сиротского. Зайдя в нашу комнату, я увидел Лиду. Под тусклым светом лампы она сидела, чуть сгорбившись, и что-то шила — обычное женское занятие в нашем временном, неустроенном быту.
Я тихо подошел сзади и положил ей руки на плечи. Она вздрогнула, игла замерла в ее пальцах.
— Что-то случилось, Лёня? Ты сегодня так-то странно выглядишь.
— Случилось, — я постарался, чтобы голос звучал как можно более спокойно и обыденно. — Только хорошее. Нам, кажется, скоро предстоит переезд!
Она медленно обернулась, и я увидел, как на ее уставшем лице мелькнуло недоверие, а затем — огонек живого, деятельного интереса. Штопка была мгновенно забыта.
— Переезд? Куда? Тебе дали ордер?
— Не совсем. Сказали, ответственному работнику здесь жить небезопасно. Велели обратиться в Управление делами, чтобы подобрали что-то подходящее.
В следующее мгновение моя тихая Лида преобразилась. Нечто подобное происходит с собакой, когда хозяин произносит «гулять». Она вскочила, и в глазах ее зажглась та практичная, земная энергия, которой самому мне так часто не хватало.
— Лёня… Так это же… это же такой шанс! — в восторге выкрикнула она. — Так надо же идти! Сразу идти, пока не передумали! А то потом забудут, закрутятся в делах…
И она заметалась по комнате, говоря так быстро, что я не успевал её слушать.
— Ты же знаешь этих чиновников. Нельзя терять ни минуты! Раз у нас возникла такая возможность — надо тут же ей пользоваться! Завтра же идти и добиваться. И сразу целиться в самое лучшее. Проси квартиру в Доме правительства, на набережной!
Я устало улыбнулся. Это было так похоже на нее — мыслить осязаемыми, земными категориями.
— Лидочка, это же невозможно. Там наркомы, члены ЦИК… Это самый главный дом в стране. Нас туда никто не поселит.
Она остановилась и уперла руки в бока, глядя на меня с укоризной, как на неразумного, хоть и любимого, ребенка.
— Вот в этом ты весь, Лёня! Витаешь в своих чертежах и высоких материях, а о жизни совсем не думаешь! Я же знаю тебя. Придешь к этому кремлёвскому завхозу Самсонову, он тебе первую попавшуюся конуру с окнами во двор-колодец предложит, а ты из вежливости и согласишься, чтобы человека не обижать. Скажешь «спасибо и на этом». А мы потом будем лет десять локти кусать!
Она подошла и взяла меня за руку, ее тон стал мягче, убедительным.
— Попытаться-то надо! Что мы теряем? Скажи, что ты ночами работаешь, что тебе нужен кабинет, тишина. Что для государственных дел нужен простор. Не попросишь — точно не получишь. А так… хоть какой-то шанс.
Я смотрел в ее загоревшиеся надеждой глаза и чувствовал прилив нежности. Она беспокоилась о квадратных метрах, о виде из окна, о том, где будет стоять ее будущий, еще не купленный, буфет. И в этот момент я окончательно решил, что никогда не скажу ей о предложении Сталина насчет ЦК. Не потому, что не доверял, а как раз наоборот — чтобы уберечь. Узнай она, что на кону стоит не просто квартира, а место в Центральном Комитете, ее здоровая житейская хватка могла бы превратиться в опасное, лихорадочное честолюбие. Она бы не смогла спать ночами, изводя и себя, и меня.
Пусть ее мир пока остается простым и понятным. Пусть главной вершиной, которую мы штурмуем, будет Дом на набережной. Так было спокойнее. И безопаснее для нас обоих. Мои вершины были намного выше и страшнее, и с них было слишком легко сорваться.
На следующий день мы входим в Управление делами ЦК. Лида была в состоянии полной боевой готовности: надела лучшее, хотя и скромное платье, сделала прическу и всю дорогу давала мне последние наставления, как будто я шел не к завхозу, пусть и на государственном уровне, а всесильному богу. Я же был спокоен. Моим главным аргументом было одно слово, одна
