Русская война 1854. Книга пятая - Антон Дмитриевич Емельянов

— Вы не любите либералов? — неожиданно Горчаков хихикнул. — Очень странно.

— Почему?

— Потому что я назвал бы либералом вас самого.

— Смеетесь⁈ — я сказал это так громко, что остальные члены команды принялись озираться.

Их было не так много. Тех, кого мне удалось захватить с собой без вреда для полевой работы. Например, я бы не отказался от Уварова или Алехина, но они нужны в небе. А вот для десанта пока задач не было, так что Степан согласился составить мне компанию. Рядом с ним сидел Митька — он бы тоже остался, но в последнем бою молодой казак лишился двух пальцев на левой руке. Посекло осколками — не смертельно, но на пару месяцев он теперь на земле, а значит, я пригласил его с собой со спокойной совестью. Такая вот у нас команда инвалидов.

Но есть и здоровые. Стоящий за штурвалом Лесовский или Достоевский, у которого пока не было своего личного научного проекта. Десять парней из новеньких: еще слишком молодые, чтобы отправить их в небо против врага, зато верные, чтобы мне было на кого опереться в случае чего. И отдельно от всех сидели те, кого я не очень желал видеть. Горчаков настоял на сопровождении от жандармов, я звал с нами Дубельта, но тот не захотел оставлять армию и отправил с нами Зубатова. Тот за последние месяцы успел дорасти до капитана и вполне подходил для миссии по званию. И вот нет-нет, да зыркал на меня исподлобья. Вполне злобно, словно на самом деле примеривался пристрелить меня при необходимости.

— Вы так удивились, — Горчаков немного выждал, пока я успокоюсь после его заявления. — Но почему?

— Где я и где либералы? — ответил я вопросом на вопрос.

— И опять мне кажется, будто вы придумали что-то, совершенно не похожее на реальность, — Александр Михайлович бросил взгляд на блестевшее под нами Мраморное море. — Время у нас есть. Вы позволите мне ввести вас в курс современной российской политики, как она есть на самом деле?

— Как ее видите вы.

— Допустим, — Горчаков задумался. — Но вы же не будете спорить, что у меня на этом поприще побольше опыта, чем у вас?

— Не буду.

— Тогда я начну с того, что любой стране нужно развиваться, чтобы соответствовать вызовам времени. Сейчас, наверно, даже больше, чем раньше.

— Наверно.

— Так вот чтобы двигаться вперед, стране нужен ресурс. Люди, которые смогут это движение обеспечить. Либерал, чем бы ни обросло это слово у вас в голове, это тот, кто хочет этого движения. Причем, что особенно важно, он хочет этого бескорыстно для себя.

— То есть если не бескорыстно, то не либерал?

— Если вы про деньги или власть, то да. Если добавить их в уравнение, то для подобного человека нужно будет придумать какое-то другое слово, но мы ведь говорим не о таких. На этом спокойном веку дворян-либералов становилось все больше в нашем обществе, не большинство, но достаточно, чтобы они смогли стать силой, которая запустит изменения.

— Если вас послушать, то либералы — это такие идеальные люди. А все остальные хуже?

— Они другие. Сейчас, если оценивать общество со стороны, большинство составят патриоты-консерваторы, но в чем их особенность? Они часть сложившейся системы. Любые изменения — это ухудшение их текущего положения. Взять реформы Киселева, которые Николай начал в 30-е годы. Кто больше всего противился изменению статуса крестьян? Крупные землевладельцы. Так и со всем остальным: доверяя изменения тем, кто их не хочет, разве мы заранее не обрекаем их на неудачу?

В словах Горчакова была своя логика, но логика без фактов не имеет значения.

— И тем не менее со всеми этими проблемами страна развивается. Вот вы сказали про крепостных: в 30-е годы их было до 40 процентов населения страны, а сейчас дай бог 20. И никаких резкий телодвижений, которые могли бы перевернуть жизнь всей России. Не факт, что в лучшую сторону.

— То есть вы считаете нормальным, что половина европейских стран смотрит на нас как на рабовладельцев? — Горчаков бросил на меня победный взгляд. Кажется, этот аргумент был довольно моден в Вене.

— Во-первых, — я начал загибать пальцы, — мне плевать, что о нас думают в других странах, мы же если и будем меняться, то для себя, не для них. Во-вторых, крепостное право все же отличается от рабства и, ставя между ними знак равенства, мы играем на руку тем, кто использует этот аргумент против нашей Родины.

— Но из-за этого аргумент ведь не перестает быть аргументом, так? — Горчаков все больше и больше подстраивался под меня, подмечая, что для меня важно, а что я готов пропускать мимо ушей. Действительно, талант.

— А вот здесь есть вопросы, — заметил я. — Аргумент — это то, что едино для всех, входит в некую общую систему координат. А то, что используют против тебя, но игнорируют у других, я бы назвал скорее оружием. И тогда, в-третьих, а так ли плохо крепостничество или у него есть свои плюсы?

— Неужели вы поддерживаете крепостничество?

— Я за то, чтобы признаваться честно самому себе, о чем мы говорим. Об этической составляющей? Тогда у меня даже сомнений нет — я против! Или об экономической? И тогда нужно отключиться от эмоций и посмотреть те же выводы комиссии Киселева. Я ведь их тоже читал, и там прямо говорилось, что без крупных помещичьих хозяйств уровень добычи хлеба в стране упадет в несколько раз. Малые хозяйства просто не смогут сравниться с крупными, и это факт. Мало хлеба — это в лучшем случае падение экспорта, в худшем — голод. И тогда можно вернуться к этике: кому от этого станет лучше?

— И что же, ничего не делать?

— Делать! Но при этом четко понимать, что это не то, на что нужно просто решиться, а серьезная задача, с которой нужно именно работать. Последовательно! Как минимум, закладывать способы повышения урожайности за счет механизации и селекции.

— С механизацией я понимаю, это вы про свои машины. А что такое селекция? Судя по латинскому звучанию, это выбор. Выбор растений?

— Да, отбор