Я – Распутин - Алексей Викторович Вязовский
Доехали мы быстро – через час я уже вышагивал вслед за лакеем по анфиладам Зимнего дворца. Именно сюда определил Николай Столыпина с семьей после покушения. У каждого входа стояли гвардейцы с винтовками, во дворце ощущалась атмосфера нервозности.
Спешащие чиновники с удивлением поглядывали на мой наряд, но никто даже не притормаживал – в Зимнем ощущалось биение настоящего пульса империи.
* * *– Поклепа много… – пожал я равнодушно плечами, оглядываясь. – Чайку бы испить, замерз.
Столыпин покачал головой в удивлении, позвонил в звонок. Лакей быстро сервировал на столе для совещаний чай для двоих.
– Вот, посмотри, какая на тебя папка в Охранном… – Столыпин полистал мое дело. – Разврат с женщинами в бане, воровство, конокрадство…
Глупо было полагать, что Распутина пустят к царю, не изучив его подноготную.
– Завистники доносы пишут. – я отхлебнул чая, хрустнул баранкой. – Пущай пишут. Бумага все стерпит.
– Не крал, значит? – премьер усмехнулся, уселся рядом. Взял чашку, подул на чай.
– Ежели бы крал – уже на каторге был бы.
Столыпин задумался.
– О вашей договоренности с архимандритом Феофаном я знаю, полностью поддерживаю план.
Тут я насторожился. Помимо Милицы, Феофан был вторым человеком, который помог Распутину попасть в царскую семью.
– Сделаю, что смогу… – я допил чай, отставил чашку. – Благодарствуйте. Когда можно будет помолиться над болящей?
– Я еще не закончил с тобой. – Столыпин забарабанил пальцами по столу. – Скажи-ка, друг любезный, а это что такое?
Передо мной легла газета «Копейка». Номер за 19 октября. В нем рассказывалось о новом старце в Петербурге, которому приходят разные видения. В статье журналист описывал пророчество о земле, что дал Распутин в связи с будущим указом о выходе из общин.
– Говори, кто из моих проговорился об указе?! – Столыпин выхватил газету, тряхнул ей перед носом.
– Петр Аркадьевич, не веришь ты в Бога. – Я покачал головой.
– Богу верю, а тебе нет! Мы проект указа в тайне держали, кто проговорился? Царь?
– Указ не в тайне надо бы держать, а со всем обчеством обсудить да обкашлять. А еще бы в Думе утвердить.
– Дума распущена! – прихлопнул рукой премьер.
– Так новую соберите! – я тоже повысил голос. – Все меж собой хотите решать, а потом удивляетесь, что же народ-то бунтует?
Столыпин зло на меня посмотрел, но сдержался. Пересел за рабочий стол.
– Доктор Калмейер телефонировал мне. Говорит, что аппарат какой-то тебе привиделся. Коим дочери он сможет ноги выправить.
– Истинно так… – покивал я. – А тако ж святая молитва Богу.
– Ладно, тебя проводят к Наталье. Но смотри, Гришка! За тобой будут самым тщательным образом наблюдать.
– Ну хоть чаем напоили, и за то благодарствуйте. – Я встал, поклонился в пояс.
– Шут!
Из кабинета Столыпина я вышел разочарованный. Да, властный, деловой, полезный стране. Но какой-то… слишком командир, что ли? Шашкой махать, впереди на лихом коне – это его, а все проекты составляли Крыжановский да Ромейко-Гурко, своего рода «мозговой центр» премьера.
Да и как составляли, с помещичьей точки зрения, дескать, сейчас как облагодетельствуем Россию, а что там крестьяне думают, в расчет не брали. Так что получилось серединка на половинку – и вроде результат есть, да какой-то сомнительный. Вон, в Сибирь сколько народу переселили, миллионы, да пятьсот тысяч вернулось – голые, босые, многие семьи потеряли, вот оно и полыхнуло в семнадцатом. Или затеяли выделение крестьян на отруба, вроде как фермеров создать – а землемеров в стране кот наплакал, растянули процесс на годы и так и не завершили. Или вбухали в обеспечение реформы казенные, удельные и кабинетские земли, но на невыгодных для крестьян условиях.
А главное, реформа не поколебала глубинное ощущение народа, еще с освобождения 1861 года, что «помещики истинную волю утаили», и твердое убеждение, что аристократы владеют землей не по правде.
Я вздохнул, погладил рукой по бедру скульптуру «Спящая Ариадна» работы Паоло Трискорни. Через сто лет будет стоять в Эрмитаже и радовать народ.
Про какой же план с Феофаном все-таки говорил Столыпин? Я резко остановился в коридоре, задумался. Со стен на меня смотрели портреты царей, цариц, каких-то князей и полководцев. Грозно так смотрели.
Чиновник, что сопровождал меня, тоже притормозил, откашлялся:
– Что же, Григорий Ефимович? Наталья Петровна ждет-с! С самого утра.
– Погодь… – что-то в голове щелкнуло.
Ага, вот о чем говорил Столыпин. Феофан и другие православные иерархи крайне недовольны царем, а особенно царицей – таскают во дворец всяких религиозных проходимцев. Причем большей частью иноверцев.
Сначала был астролог Демчинский, потом французский оккультист Филипп Низье, наконец, ученик Филиппа, известный как Папюс. Последний так и вовсе не стеснялся – проводил массовые спиритические сеансы для аристократии, вызывал дух Александра III и давал советы, как выражался булгаковский доктор Преображенский, «космического масштаба и космической же глупости».
Феофан, тут надо отдать ему должное, придумал ход конем. Раз уж царская семья так падка на все эзотерическое – давайте подсунем им нашего, исконно-посконного православного старца, схимника. Судя по тому, что в столице Распутин объявился с рекомендательным письмом от казанских священников, кастинг был объявлен по всей России.
* * *Наталья оказалась измученной, бледной девушкой лет пятнадцати-шестнадцати в сорочке, укрытая одеялом. В палате витал тяжелый дух лекарств, дежурила пожилая сиделка.
– Ой, пророк пришел! – девушка натянула одеяло выше, открыв ноги в лубках.
– Я не пророк, красавица… – кивнул сиделке, сел рядом на стул. На прикроватном столике стояло множество склянок, среди которых я отметил детские капли с кокаином. Нормально так лечат ребенка! Или кокс тут в качестве болеутоляющего?
– Кто же?
– Странник. А звать меня Григорий Ефимович Распутин.
– Распутин – это от распутный человек? – поинтересовалась дочь Столыпина.
Ничего так, живая, любопытная.
Сиделка осуждающе покачала головой.
– Нет, милая. Распута – это перекресток, пересечка дорог. На нем стоит мое село Покровское.
– В Сибири?
– Там, красавица. В Тобольской губернии.
Сиделка тихо ушла, но в комнате тут же появилась статная дама, с такой увядшей русской красотой и припухшими от слез глазами.
Я поднялся, поклонился. Она представилась официально – Ольга Борисовна Столыпина.
– Мамочка, отец Григорий пришел! – Наташа пошевелилась в кровати, но тут же сморщилась и чуть не заплакала.
– Не отец он, доченька, и не пророк – простой сибирский мужик, даже не рукоположен.
Я лишь пристально смотрел в глаза жены премьера. Промолчал.
– Не надо меня мессимизировать, господин Распутин. Я во все эти сказки не верю!
– Не веришь и не надо… – я пожал плечами, принюхался, прошелся вдоль левой от входа стены. Женщины смотрели на меня в удивлении.
– Тяжкий тут дух-то… Поди недалече спальня Катьки Мужеубийцы.
– Ой, и правда… – Наталья посмотрела на меня в удивлении. – Сиделка говорила, что за соседней стеной Екатерина Великая умерла. А почему мужеубийцы?
– Поди вам в гимназиях не рассказывали?
Столыпина нахмурилась, произнесла, цедя слова:
– Не надо пугать девочку! Делайте то, ради чего посланы, и убирайтесь!
– Мамочка, ну пусть Григорий Ефимович расскажет!
– У Екатерины муж был, Петр Третий… – я посмотрел на Столыпину.
