Я Распутин - Алексей Викторович Вязовский
Пока я размышлял над этой дилеммой, в комнату проскользнула Ольга. К моему удивлению она заперла дверь на ключ, принялась стаскивать уже расшнурованное синее платье.
— Что же ты лежишь?! Помоги!
— Ольга Владимировна! Уместно ли сие??
— Я вся горю, мочи нет. Да помоги же!
Пришлось помогать. Сначала снимать платье, потом сорочку и чулки. А дальше Лохтина управилась сама — села сверху, начала покачиваясь двигаться.
— Это божественно! Еще, еще…
Ее стоны могли переполошить весь дом. О чем я и сказал, придерживая женщину за крупные ягодицы:
— Всех слуг отослала с поручениями, ну же! Не останавливайся.
Остановиться пришлось совсем скоро. В дверь дома требовательно постучали. Я скинул с себя Лохтину, бросился вниз. Пригладив волосы, перевел дыхание. Как хорошо, что в постели я даже не потрудился снять штаны. Открыл дверь, вопросительно посмотрел на лакея в ливрее. Позади него стоял роскошный Fiat Brevetti, вокруг которого клубилась ребятня. Кряжистый водитель в крагах отгонял пацанву, одновременно протирая фары.
— Господин Распутин? — осведомился лакей, удивленно меня разглядывая.
— Он самый. Чего надо?
— Экипаж подан, извольте пожаловать.
Черт, как не хватает часов! Куплю их первым делом — я зашел обратно в дом, не прощаясь с Лохтиной, быстро оделся.
Доехали мы быстро — через час я уже вышагивал вслед за лакеем по анфиладам Зимнего Дворца. Именно сюда определил Николай Столыпина с семьей после покушения. У каждого входа стояли гвардейцы с винтовками, во дворце ощущалась атмосфера нервозности.
Спешащие чиновники с удивлением поглядывали на мой наряд, но никто даже не притормаживал — в Зимнем ощущалось биение настоящего пульса Империи.
* * *
— Поклепа много — пожал я равнодушно плечами, оглядываясь — Чайку бы испить, замерз.
Столыпин покачал головой в удивлении, позвонил в звонок. Лакей быстро сервировал на столе для совещаний чай для двоих.
— Вот, посмотри, какая на тебя папка в Охранном — Столыпин полистал мое дело — Разврат с женщинами в бане, воровство, конокрадство…
Глупо было полагать, что Распутина пустят к царю, не изучив его подноготную.
— Завистники доносы пишут — я отхлебнул чая, хрустнул баранкой — Пущай пишут. Бумага все стерпит.
— Не крал, значит? — премьер усмехнулся, уселся рядом. Взял чашку, подул на чай.
— Ежели бы крал — уже на каторге был бы.
Столыпин задумался.
— А вашей договоренности с архимандритом Феофаном я знаю, полностью поддерживаю план.
Тут я насторожился. Помимо Милицы — Феофан был вторым человеком, который помог Распутину попасть в царскую семью.
— Сделаю, что смогу — я допил чай, отставил чашку — Благодарствуйте. Когда можно будет помолиться над болящей?
— Я еще не закончил с тобой — Столыпин забарабанил пальцами по столу — Скажи ка, друг любезный, а это что такое?
Передо мной легла газета Копейка. Номер за 19 октября. В нем рассказывалось о новом старце в Петербурге, которому приходят разные видения. В статье журналист описывал пророчество о земле, что дал Распутин в связи с будущим указом о выходе из общин.
— Говори, кто из моих проговорился об указе?! — Столыпин выхватил газету, тряхнул ей перед носом.
— Петр Аркадьевич, не веришь ты в Бога — я покачал головой.
— Богу верю, а тебе нет! Мы проект указа в тайне держали, кто проговорился? Царь?
— Указ не в тайне надо бы держать, а со всем обчеством обсудить, да обкашлять. А еще бы в Думе утвердить.
— Дума распущена! — прихлопнул рукой премьер.
— Так новую соберите! — я тоже повысил голос — Все меж собой хотите решать, а потом удивляетесь, что же народ то бунтует?
Столыпин зло на меня посмотрел, но сдержался. Пересел за рабочий стол.
— Доктор Калмейер телефонировал мне. Говорит, что аппарат какой-то тебе привиделся. Коим дочери сможет ноги выправить.
— Истинно так — покивал я — А також святая молитва Богу.
— Ладно, тебя проводят, к Наталье. Но смотри, Гришка! За тобой будут самым тщательным образом наблюдать.
— Ну хоть чаем напоили, и за то благодарствуйте — я встал, поклонился в пояс.
— Шут!
Из кабинета Столыпина я вышел разочарованный. Да, властный, деловой, полезный стране. Но какой-то…. слишком командир, что ли? Шашкой махать, впереди на лихом коне — это его, а все проекты составляли Крыжановский да Ромейко-Гурко, своего рода «мозговой центр» премьера. Да и как составляли, с помещичьей точки зрения, дескать, сейчас как облагодетельствуем Россию, а что там крестьяне думают, в расчет не брали. Так что получилось серединка на половинку — и вроде результат есть, да какой-то сомнительный. Вон, в Сибирь сколько народу переселили, миллионы, да пятьсот тысяч вернулось — голые, босые, многие семьи потеряли, вот оно и полыхнуло в семнадцатом. Или затеяли выделение крестьян на отруба, вроде как фермеров создать — а землемеров в стране кот наплакал, растянули процесс на годы и так и не завершили. Или вбухали в обеспечение реформы казенные, удельные и кабинетские земли, но на невыгодных для крестьян условиях.
А главное, реформа не поколебала глубинное ощущение народа, еще с освобождения 1861 года, «помещики истинную волю утаили» и твердое убеждение, что аристократы владеют землей не по правде.
Я вздохнул, погладил рукой по бедру скульптуру Спящая Ариадна работы Паоло Трискорни. Через сто лет будет стоять в Эрмитаже и радовать народ.
Про какой же план с Феофаном все-таки говорил Столыпин? Я резко остановился в коридоре, задумался. Со стен на меня смотрели картины царей, цариц, каких-то князей и полководцев. Грозно так смотрели.
Чиновник, что сопровождал меня, тоже притормозил, откашлялся:
— Что же Григорий Ефимович? Наталья Петровна ждет-с! С самого утра.
— Погодь — что-то в голове щелкнуло.
Ага, вот о чем говорил Столыпин. Феофан и другие православные иерархи крайне недовольны царем, а особенно царицей — таскают во дворец всяких религиозных проходимцев. Причем большей частью иноверцев.
Сначала был астролог Демчинский, потом французский оккультист Филипп Низье, наконец, ученик Филиппа, известный как Папюс. Последний так и вовсе не стеснялся — проводил массовые спиритические сеансы для аристократии, вызывал дух Александра III и давал советы как выражался булгаковский доктор Преображенский «космического масштаба и космической же глупости».
