Я Распутин - Алексей Викторович Вязовский
Из Загреба получено сенсационное известие, что партия старочехов внесла вчера в городской совет предложение просить монарха при его посещении Боснии присоединить Боснию и Герцеговину к Кроации и вместе с Далмацией и Славонией восстановить старинное хорватское королевство под скипетром Габсбургов.
«Союз русского народа» проявляет в настоящее время небывалую по энергии деятельность. Неизвестно откуда появились крупные средства, и союз стал по всей России рассылать огромные тюки черносотенных листков, призывающих к немедленному избиению жидов и крамольников.
В ночь полиция конфисковала в помещении редакции журнала «Русское Свободное Слово» вышедший на днях 3-й том сочинений гр. Л. Н. Толстого, в котором помещены следующие статьи: «Так что же нам делать?», «Исповедь», «К политическим деятелям», «Восстановление ада», «Стыдно» и «Требование любви». Все эти статьи, напечатанные в других изданиях, до сих пор конфискованы не были.
Проснувшись на третий день, я наконец встал, пошатнулся, но все-таки подошел к окну. На улице белел снег. Серое питерское небо не позволяло точно определить время дня. Конец октября. «Мой» первый визит в Царское Село ужу был, Распутин привез Николаю икону Святого Симеона Верхотурского, видел его детей и царицу. Молился о здоровье царевича Алексея. Значит, обратной дороги теперь точно нет. И мне остается только быть Распутиным.
«Покуда я жив, будет жить и династия!» — я пафосно вытянул дрожащую руку, перекрестил окно. Вышло неплохо. Да, вот так и будем.
Я обошел комнату, прислонился к теплой, изразцовой печке. Оглядел весьма аскетичную обстановку — кровать, стул, стол, табурет с тазом. На крючке висели коричневый армяк и картуз, у входа стояли стоптанные сапоги.
Заглянул под кровать, обнаружил тут плетеный короб. Да, пора бы посмотреть, чем богат, а то все газеты да бульончик. Внутри, завернутая в чистую тряпочку, нашлась паспортная книжка. На крестьянина тобольской губернии Григория Распутина, с перечислением основных примет, годом и местом рождения. Там же, в тряпочке, лежало пятьдесят рублей десятью синими пятерками и перевязанная веревкой пачка писем.
В кожанном кошельке на завязках позвякивала медная мелочь, а также неказистый серебряный перстенек с православным крестом. Я поворошил чистое исподнее, нашел кусок мыла и щетку с коробкой зубного порошка, потертый Молитвослов. Вот и все богатство. Да… негусто.
— Отче, что же вы встали? — дверь открылась, вошла Лохтина. Позади нее толпились какие-то господа в пиджаках. На лицах было написано искреннее любопытство.
— После смерти отлежусь — буркнул я, опуская взгляд. Ноги босые, но я хотя бы одет. Серые полотняные штаны, холщовая рубашка.
— Пророчество, сейчас будет пророчество — послышалось возбужденное перешептывание публики.
Кажется, Распутин часто выдавал прорицания после своих приступов. А мне что выдать?
Я взял под руку зардевшуюся Лохтину, потянул ее к печке. Тихо спросил:
— Что, из дворца есть известия?
— Пока нет, ждем курьера. Вы же помните, отче, о своем обещании?
Черт, еще какое-то обещание всплыло! Я поморщился, вздохнул. Повисла пауза.
— Нет, никак нельзя нарушить слово, данное помазаннику Божьему!
Народ опять зашушукался. Я что-то пообещал Николаю за номером два, но что?
— Слово Распутина — крепче стали. Раз сказал, значит сделаю. Ольга Владимировна, голубушка, — я понизил голос. — После приступа в голове полный туман. Сегодня портянку хотел навернуть — так не вышло!
Лохтина удивленно на меня посмотрела. То ли поразилась голубушке, то ли туману.
— Я пришлю Авдея, он поможет, — она помолчала и так же тихо спросила: — Отче, а были вам какие новые видения?
— Были! — громко ответил я, поворачиваясь к гостям. — Бог ниспослал мне доброе видение. В следующем месяце будет долгожданное облегчение крестьянам. Разрешат выходить из общины, выделят землицу.
Народ пооткрывал рты.
— Об том уже давно разговоры ведутся, — вперед вылез худой мужик в визитке и с котелком в руках. — Какое же это откровение?
— Ты чьих будешь? — рявкнул я, входя в образ.
— Ваш тезка. Григорий Бессмертных. Из газеты Копейка. Прослышал-с про ваши таланты, вот, явился к Ольге Владимировне так сказать лично убедиться…
— Тогда слушай меня, копейка! — я высморкался в штору, вытер об нее руки.
Гости жадно смотрели на это представление, ну прямо как тогда на истфаке, тогда тоже больше ржали над такими фортелями, чем слушали.
— Точно тебе говорю. Крестьянам вскоре разрешат выходить из общины. Указ на сей счет будет. От самого Столыпина.
Журналист вытащил из внутреннего кармана блокнот и карандаш, быстро что-то в него записал.
— Да… об этом вы узнать никак не могли, — покивал головой Бессмертных. — И как крестьянство воспримет сие?
— Общиной — сильна земля русская, — я вздохнул. — Многие дела в селе только миром порешать можно. Трудно будет единоличнику. Да и мироедов опять прибавится.
— Значит, плохо вы, Григорий Ефимович, оцениваете реформу?
— Где уж моим умишком угнаться за министрами, — осклабился я. — Но раз уж выкупные платежи отменили, надо дальше идти, дать землицу-то крестьянину.
Журналист покивал, еще что-то записал. А я вперил свой взгляд в Лохтину. Та задышала, начала терзать кружевной платочек. Надо поднять «градус».
— Бог он все видит! — продолжал я, повышая голос — Воздастся мироедам по грехам ихним! Ждите! Идет, идет конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следует за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.
Что там дальше было у Иоанна Богослова я не помнил, поэтому уселся на кровать, мотнул головой:
— Подите все прочь, нет моих сил больше.
Народ, перешептываясь, подался в коридор, Лохтина захлопнула дверь, упала передо мной на колени:
— Отче, как же жить дальше? Научи!
Я бы тоже хотел знать ответ на этот вопрос. Распутин пока не успел нажить серьезных врагов, но совсем скоро против него ополчатся все — православная церковь, двор, чиновники, интеллигенция. Аристократы так вообще составят заговор и решат убить «старца». Во главе встанет князь Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович, племянник Николая. А еще руку к убийству приложит офицер британской разведки Освальд Рейнер.
Я прямо чувствовал, как пули черносотенца Пуришкевича входят в мою спину. Передернуло. Может, ну его, уехать обратно в Тюмень и жить простой крестьянской жизнью? Чушь. Пахать я не умею, деревенских навыков нет, жена Распутина меня мигом раскусит. И настучит в консисторию, а там и так дело о хлыстовстве на мази. И в оконцовке — та же
