Сергей Лапшин - Последний довод побежденных

Поднял взгляд на застывшего столбом Шмелева и аккуратно отложил в сторону исписанный мелким, убористым почерком лист:

— Здесь почти две сотни подписей, Аркадий Давыдович. Вот еще… письмо от Алексея Митрофановича Воронина, из Свердловска, рабочего-литейщика. Он, товарищ генерал, пишет вам о том, что половину своей зарплаты отдает под военные займы. Говорит, что ему не трудно прожить на урезанную норму, поскольку вся его семья погибла. Сестра, двое братьев и мать во время бомбежки поезда с беженцами под Воронежем, а на отца пришла похоронка в январе сорок второго года. Он подал восемь заявлений с просьбой лишить его брони и отправить на фронт, но ввиду непризывного возраста и хороших его рабочих показателей заявления удовлетворены не были. Он дает лично вам, товарищ генерал, торжественное обещание увеличить норму выработки на треть. Передает вам горячий привет и просит вас, товарищ генерал, найти тех, кто совершил страшное преступление в селе Дубовка Осиновского района.

Представитель Ставки положил второй листок поверх первого и аккуратно прижал их пальцами. Поднял глаза на генерала, который так и не шелохнулся. Понимающе вздохнул. И взял следующий лист:

— Письмо от воспитанников и коллектива детского дома города Армавира. Они понимают, что Красной Армии в час трудных испытаний необходима любая помощь, и собрали изготовленные своими силами вязаные теплые вещи, чтобы наши бойцы не мерзли, когда будут прогонять фашистские полчища. — Представитель ставки задумчиво пожевал губами. — Пятьдесят восемь мальчиков и девочек, четыре воспитателя и директор учреждения просят вас, товарищ генерал, не оставить безнаказанным то, что произошло в селе Дубовка. И отомстить фашистам не только за то преступление, но и за все те, что совершили они в нашей многострадальной стране.

Следующий лист опускается наверх, на уважительно сложенные, аккуратно подровненные письма. На чистые и справедливые крики, укоры и надежду тех, чьи жизни защищает здесь и сейчас генерал Шмелев. Все эти буквы, все до одной заботливо выведены руками, которые лили сталь, шлифовали снаряды, гранаты, давали то, что попадало в руки советских воинов и разило непрошено пришедшего на мирную землю врага. И строки эти неумело, но старательно выводили детские пальцы тех, кто уже никогда не увидит родителей, но сможет жить в свободной стране и никогда не станет рабом.

Представитель Ставки устало опустился на стул, предложенный ему в самом начале разговора:

— Аркадий Давыдович, здесь восемьдесят семь писем. В моей машине посылки, которые хотели вам, именно вам передать трудящиеся. Возможно, не проникни так быстро эта история в газеты…

Представитель Ставки быстро облизнул губы и мотнул головой. Несогласно мотнул, с самим собой не соглашаясь:

— Нет… глупость я говорю, Аркадий Давыдович. В общем, знайте, — поднял взгляд на генерала его гость, — гвардейцами вы станете по заслугам. А вот оправдаете ли доверие народа, нашего народа, который вас просит, да нет, не просит, приказывает, товарищ генерал, приказывает вам рассчитаться с фашистами за все их преступления! Так вот… Оправдаете ли вы доверие нашего советского народа, зависит только от вас. Ставка и лично товарищ Сталин будут оказывать вам всемерное содействие. Все разведданные, которые мы будем получать, будут поступать в ваше распоряжение. Все силы, материальные и людские резервы, которые необходимы, мы вам предоставим. Только найдите их.

Представитель ставки поднялся со стула, аккуратно подвинул стопку писем к генералу и забрал пустой планшет:

— Об этом прошу вас не я и даже не товарищ Сталин. Об этом просят вас люди. И отказать им, подвести их вы не смеете.

День десятый

Резко очерченный круг света лампы захватывал собой часть стола. Если долго смотреть именно на нее, заваленную бумагами и ярко освещенную, то остальная комната окончательно тонула в полумраке. Казалось, будто бы ничего, кроме этих самых исписанных листов, стакана чая и пепельницы, в мире просто не существует.

Отчасти именно так и было.

От чая и сигарет уже подташнивало. Человек, наконец-то оторвав взгляд от бумаг, посмотрел в окно. Глаза, привыкшие к яркому свету, с трудом различили во тьме прямоугольник рамы. Решительно встав со своего места, мужчина подошел к окну.

Остановился, сложив руки за спиной и вглядываясь в черноту ночи, разбавленную редкими фонарями. Широкая, асфальтированная улица. На домах, с противоположной стороны, занятых различными учреждениями, скупо светят огни у подъездов, едва ли позволяющие разглядеть хоть что-то под ногами.

Сколько еще людей не спит в эту ночь? Миллионы…

Человек задернул шторы, отгораживая себя от неяркой картины за окном. Вернулся на свое место, и глотком остывшего чая постарался прогнать изо рта мерзкий привкус сигарет.

Сколько из этих миллионов не спят сейчас, выполняя его задание?

Человек взял верхний листок из стопки и положил его перед собой. На бумаге четкими карандашными линиями была вычерчена схема, состоящая из более чем полутора десятков сегментов, которые соединялись между собой стрелочками. Карандаш тупым концом ткнулся в один из блоков, проведя невидимую черту к соседнему. Вниз. Влево. Еще вниз.

Надписей на листе не было. Совершенно пустая схема, иллюстрирующая лишь размышления человека и его догадки. Любые подтвержденные факты должны были лечь буквами, цифрами и словами на эту бумагу. Фактов не было.

Короткий стук в дверь заставил человека положить карандаш на бумагу. Взглянуть на стол и переложить несколько папок, прикрывая ими другие.

— Войдите.

Дверь распахнулась. По полосе света, вырвавшейся из коридора, прошагал невысокий, крепкий лейтенант. Положил на край стола тетрадь и два листа бумаги с печатным текстом.

— Только получили. Разрешите идти?

Человек взял тетрадь, раскрыл ее на последней заполненной странице и расписался в положенном месте. Поставил дату.

— Идите, — кивнул лейтенанту.

Лишь только за офицером закрылась дверь, мужчина принялся за изучение полученной информации. С первой же прочитанной строки, с первых слов, которые он жадно выхватывал, поглощая и обдумывая в одно мгновение, лицо человека буквально окаменело. Он напряженно пробежал глазами текст и нетерпеливо взялся за второй лист. С той же жаждой и нетерпением прочитал его. Отложил и снова взялся за первый… будто бы надеясь найти там новое, еще не усвоенное, но, опомнившись, положил его на стол.

Карандаш в руку и ближе к себе пустую схему. Кончик заточенного грифеля замер над одной из позиций.

Усмехнувшись, несколько скованно, отчасти даже стеснительно, человек убрал карандаш. От излишней торопливости не будет пользы.

В самый верхний, самый большой прямоугольник на схеме уже можно было вписывать номер части.

Два листа обобщенной, достаточно подробной информации, вроде бы ясно указывали на это. Что же удерживало?

То, что название части звучало в донесении впервые. А мужчина не привык делать выводы на данных, полученных лишь из одного источника.

Можно ли было пренебречь этим правилом? Ведь доклада и эффективных действий, хоть какого-нибудь движения с его стороны ждали с огромным нетерпением. Давили. Спрашивали. Торопили.

Нет. Нужно подтверждение. Хотя бы одно еще как минимум. К тому же при всей своей видимой значимости номер части является лишь инструментом для дальнейшего поиска. Что толку с цифр? Необходимы имена и фамилии, звания тех, кто совершил преступление. Лишь установив их данные, возможно определить местоположение. Ведь именно это и являлось конечной целью человека. С точностью установить, где сейчас находятся убийцы.

Мужчина взял второй листок. Вновь прочитал его, на этот раз более внимательно. Да. При кажущейся несопоставимости, информация, содержащаяся во втором донесении, является более ценой. Она дает не только знания, но и возможность. Возможность, которая, как никогда, дорога именно сейчас.

День двенадцатый

Мужчина средних лет, ничем не примечательной наружности, сидел на лавке у небольшого, провинциального вокзала. Казалось, что суета вокруг — толпы военного люда, гражданские лица, перемещающиеся по небольшой площади носильщики с громадами вещей, — весь этот шум и гам совершенно не трогают человека. Сложив руки на коленях, он, облаченный в типовую форму Вермахта, с погонами лейтенанта на плечах и щитом РОА[6] на плече, рассеянно рассматривал толпу. Военные, штатские, редкие мальчишки, промышляющие мелкой торговлей, две пары полицейских, бдительно посматривающих по сторонам.

Типичная картина отступающей армии. Ставшая привычной для совсем еще недавно непобедимого Вермахта. Администрация и штабы, дергающие на Запад, едва лишь запахнет жареным. Толпы прихлебателей, всеми правдами и неправдами желающих вырваться из когтей наступающих коммунистов.