Борис Сапожников - Наука побеждать

Спешившиеся егеря, укрывшись за фашинами, прикрывавшими британские орудия, вели огонь, отстреливая офицеров и сержантов. Из-за чего строй врага медленно, но верно, превращался в толпу вооружённых людей. И люди эти умирать не хотели. К чести британцев, надо сказать, что побежали далеко не все. Иные под командой сержантов и офицеров сбивались в каре и дрались до последнего. Были и те, кто бросал оружие и сдавался. И, конечно же, бежали. С мушкетами и без, срывая с себя мундиры, бросая тесаки.

Это был форменный разгром!

После второго дня сражения лагерь выглядел гораздо страшнее. Живых было куда меньше, мёртвых — больше. Похоронные и трофейные команды трудились вовсю, к сбору тел и рытью могил привлекли пленных британцев. Но куда больше них трудились врачи и фельдшера. Раненых было в разы больше, особенно из-за того, что сегодня в атаку пошли солдаты и офицеры, получившие вчера лёгкие ранения. Днём лагерь выглядел не так зловеще, как вечером, при свете факелов.

Рана на моей голове оказалась незначительной, только кожу рассекло, причём не прикладом, а «чешуёй», спасибо киверу. Фельдшер быстро обработал её чем-то жутко жгучим и вежливо попросил освободить место для следующего легкораненого. Я направился к своей палатке, однако на полпути меня перехватил фельдшер, больше напоминавший палача или мясника, настолько он был залит кровью.

— Вашбродь, не вы ли прапорщик Суворов будете? — спросил он у меня.

— Да, это я.

— Извольте за мной пройти. Вас к себе поручик Федорцов просят. Помирают они.

— Поспешим, фельдшер.

— Как есть, поспешать надо, вашбродь, — сказал мне фельдшер уже на ходу.

Он привёл меня к палатке, где оперировали самых «тяжёлых» раненых. Рядом с нею лежал на деревянной кушетке поручик Федорцов. Он был накрыт пропитавшейся кровью простынёю. Она же послужит ему и саваном.

— Пришёл… наконец, — слабым голосом прошептал он. Мне пришлось нагнуться, чтобы расслышать его. — У меня… родных… никого нет. Один я… на свете… как перст. Пусть… вещи мои… офицеры… меж собой… разделят. Так положено. Тебе завещаю… пистолеты. Пригодятся. Тут… у фельд…шеров… моя реко…менда…ция… Капитану… вручи.

Я упал перед его койкой и, сам не знаю отчего, расплакался. Горько, как в детстве. Ведь ещё сегодня утром я брился с ним у одного медного таза. А прошлым вечером он отпаивал креплёным вином прапорщика Петьку Большакова, увидевшего солдата с вывалившимися кишками. И вот теперь он лежит передо мной и умирает. Сам глаза закрыл.

— Кончился, — раздался над моей головой голос. Я поднял взгляд и два дюжих фельдшера тут же подровнялись и один из них доложил: — Извольте, вашбродь. Скончался поручик, к попу нести надо.

Я встал, вытер рукавом глаза и кивнул фельдшерам:

— Несите.

Те переложили тело — уже тело! — поручика Фёдора Фадеевича Федорцова, бывшего командира первого взвода третьей роты третьего батальона Полоцкого пехотного полка, на носилки и понесли в сторону таких же тел, над которыми ходили священники. Я же вошёл в палатку, где оперировали раненых. Где-то тут оставил свою рекомендацию поручик.

— Что вы тут забыли, молодой человек? — довольно резко спросил у меня пожилой врач. Из вольнонаёмных, поэтому на субординацию особого внимания не обращавший.

— Поручик Федорцов, — сказал я, — оставил у вас рекомендацию. Я должен забрать её.

— Какой Федорцов? — отмахнулся врач. — Думаете, я у пациентов фамилии спрашиваю? Звание вы сообщили, а полк, батальон, роту? Я их угадывать должен?

— Прошу прощения, — сказал я. — Поручик первого взвода третьей роты третьего батальона Полоцкого пехотного полка.

— Поручик Полоцкого пехотного, — задумчиво произнёс врач, — проникающее ранение… пороховые ожоги… Ясно. Оставлял письмо, точно. — Он быстро сунул руки в таз с водой, сполоснул, вытер и взял с крышки сундука, стоявшего рядом, сложенный лист бумаги и протянул мне.

Я забрал лист, развернул. Читать не стал. Не мне написано. Почерк незнакомый, видимо, за Федорцова писал кто-то, но подпись его, точно. Поблагодарив врача, кивнувшего мне и направившегося к операционному столу, я поспешил покинуть госпитальную палатку и направился к месту расположения нашего полка.

Отрадно, что ты взялся писать мне столь часто. Ты принял боевое крещение и не опозорил нашу фамилию. Однако, тебе следует учесть, что негоже, чтобы некий однофамилец Россейского генералиссимуса, чей отец, к тому же, застрелился из-за растраты, опережал тебя в чине, каким бы «славным юношей» он не был.

Считаю своим долгом доложить тебе о последних политических событиях. Война Бонапартия с британцами на Пиренейском полуострове завязалась весьма серьёзная. В сложившихся обстоятельствах, нападение экспедиционного корпуса генерал-лейтенанта Джона Хоупа выглядит весьма странно. Известно, что Британии необходимо золото и тратить его на снаряжение десятитысячного корпуса, по крайней мере, неразумно. Какие же цели преследует кабинет Питта Младшего? Над этим вопросом мы бились в Дворянском собрании нашего города несколько заседаний, но ответа так и не нашли.

И всё же, весьма отрадно, что наши войска дали такой укорот гордым сверх меры бриттам!

Также в собрании мы обсудили императора французского Наполеона Бонапарта и пришли к выводу, что в стране галлов произошла самая тривиальная смена правящей династии. Быть может, он и узурпировал трон по праву принадлежавший Бурбонам, однако же, следует заметить, что подобным образом менялись династии во многих странах Европы и Азии. Главное, что с духом вольнодумства, вольтерьянства и — самое страшное — республиканства во Франции покончено, и она снова вернулась в лоно самой прогрессивной формы правления — монархии.

Также сын премьер-майора Стрюцкого, служащий в пограничной страже, сообщает в письмах о новых беспорядках на границе с Варшавским княжеством, созданном Бонапартием из австрийских и прусских земель, ранее составлявших Речь Посполитую. Не готовит ли и Корсиканский бес козней против России? Этот вопрос также волнует наше Дворянское собрание. Быть может, ответ на него сможешь дать нам ты, сын мой, ибо армию генерал-лейтенанта Барклая де Толли, скорее всего, после соответствующего пополнения, перебросят в те края. Ведь именно в Белороссии расположены места постоянной дислокации полков, составляющих Северную армию.

Засим прощаюсь с тобой, верю в тебя и жду, что следующее письмо придёт ко мне от подпоручика или поручика Петра Большакова.

5 числа июня месяца 18..года

Вызов капитана, вернее теперь уже майора, командира нашего третьего батальона, Губанова не стал для меня неожиданностью. Я и сам хотел выяснить некоторые вещи и не в последнюю очередь…

— Вы хотите знать, молодой человек, отчего вас повысили сразу на два классных чина? — мгновенно определив моё настроение, спросил у меня он. — Ответ на него весьма прост. Недостаток толковых офицеров. Ну и конечно, рекомендация покойного поручика Федорцова, упокой, Господи, душу его грешную, сыграла свою роль. Он рекомендует вас, Серёжа, как хорошего молодого офицера, готового хоть роту принять под командование. Роты вам, само собой, в ваши-то восемнадцать никто не даст, а вот первых взводом вместо Федорцова покомандуете. Оставляю вам старшего унтера Ермолаева, он теперь ротный фельдфебель, вместо Жильцова. — Пожилой уже фельдфебель Жильцов в сражении потерял правую руку, по самый локоть отсечённую тяжелым шотландским палашом. — Ротным командиром будет Антоненко, он, как и вы, Серёжа, прыгнул сразу на два классных чина вверх. Из подпоручиков в штабс-капитаны. Командира второго взвода мне назначить из унтеров не дали. Так что он прибудет уже в Брянском рекрутском депо.

— Прошу прощения, господин майор, — удивился я, — а как же прапорщик Большаков? Отчего вы…

— Большаков ещё не готов принять под командование своё подразделение, — отрезал майор Губанов. — Во-первых: ему не дал рекомендации штабс-капитан Антоненко. Это весьма важный момент, хотя и не самый главный. Главное же, то, как он вёл себя во время сражения и после него. В отличие от вас, Сережа, его пришлось отпаивать креплёным вином. А во вторую ночь, когда вы отправились пить с унтерами… Оставьте, оставьте, — отмахнулся он от моих оправданий, готовых уже сорваться с губ, — вы не сможете спать и после второй битвы, и даже после третьей. Я вот помню, ближе к первому десятку засыпать спокойно стал, а кошмары мне и по сей день снятся.

Тут мне, как на грех вспомнился кошмар, что привиделся мне этой ночью, когда я, наконец, уснул после обильных возлияний в компании унтеров и таких же, как я, молодых офицеров. В нём голова шотландца, убитого мной, падала с плеч от удара шпаги прямо мне в руки. Я ловил её, словно мяч в новомодной британской игре football. Глядел в лицо — и вдруг понимал, что держу голову поручика Федорцова. Он подмигивает мне и говорит: «Молодец, Серж, ловко ты меня изловил!». От этих слов я проснулся в ледяном поту.