Борис Сапожников - Наука побеждать

— Батальон горцев рассеяли, — не без гордости добавил штабс-ротмистр Тоцкий, — никак не меньше.

— А в общем, как идёт сражение? — спросил у него наш капитан.

— Ровно, господин капитан, — ответил штабс-ротмистр. — То британец прорвётся к самым батареям. То вот мы на флангах пошалим. А в центре крепко сошлись. Насмерть. Из-за дыма почти ничего не видно, так что и не понять, кто побеждает — мы или британцы. Но на случай прорыва, на центр генерал приказал нацелить четыре двенадцатифунтовки, заряженных картечью.

Значит, если британцы всё же прорвут центр по ним, а заодно и по отступающим — или просто бегущим — нашим солдатам, дадут залп картечью, стальной метлой выметая с этого света сотни человек, не щадя ни своих, ни чужих.

Суров ты, обрусевший шотландец Михаил Богданович Барклай де Толли. Вот только и Джон Хоуп — не мягкотел, он, скорее всего, также нацелил орудия на центр и наших солдат, кровью добывших победу, ждёт тот же смертоносный вихрь картечи.

— Возвращайтесь в лагерь, штабс-ротмистр, — приказал Тоцкому наш капитан, — и доложите, что была попытка прорыва гусарского эскадрона в наши тылы. Возможно, это была разведка боем, не исключены повторные попытки.

— Есть, — снова козырнул штабс-ротмистр и скомандовал: — Разворачивай коней! Возвращаемся в лагерь!

Не прошло и нескольких минут, как стук копыт фланеров затих вдали.

Снова потянулись часы ожидания. По звукам битвы уже ничего нельзя было понять. Однако орудия молчали, значит, в центре всё ещё идёт кровавый бой.

Битва закончилась «боевой ничьей». Тысячи человек остались лежать в кровавой грязи, а уцелевшие с наступлением сумерек разошлись на позиции. Роту капитана Губанова также вернули в лагерь, где я стал свидетелем самой чудовищной картины, какую только можно увидеть на войне. Картина эта звалась «после побоища».

В ночной темноте, при свете факелов и масляных ламп, сновали фельдшера и солдаты с носилками, около медицинских палаток лежали накрытые простынями раненные солдаты, за пределами лагеря ровными рядами были уложены трупы, над которыми ходили священники, тонущие в кадильном дыму, а рядом похоронные команды рыли могилы, сколачивали кресты, писаря выводили на табличках имена, чины и даты рождения и смерти. А где-то на поле боя мародёры обирали трупы, то и дело, сцепляясь с такими же любителями «трофеев» из британского лагеря, так что и после сражения до нас доносились выстрелы.

Как только роту распустили «по квартирам», я тут же поспешил спрятаться от всех этих ужасов в палатке, которую делил с Петькой Большаковым. Он уже сидел внутри без мундира, в одной нательной рубахе и судорожно глотал из жестяной кружки вино. Пил неаккуратно, заливая подбородок и грудь. Судя по тёмно-бордовым разводам на рубахе, это была не первая его кружка.

Кроме него в палатке сидел поручик Федорцов. Он по-хозяйски расположился на ларе с моими вещами, держа в руках полупустую бутылку.

— Что стряслось? — удивился я, напрочь позабыв о чинопочитании.

— Фельдшера, черти косорукие, — ответил мне, вместо того, чтобы одёрнуть, поручик Федорцов, — несли раненого да уронили. Покрывало и слетело, а у него весь живот саблей располосован и кишки наружу.

Да уж. От такого зрелища и с ума сойти недолго, так что Петька, можно сказать, легко отделался. Он как раз опорожнил свою кружку, и поручик тут же снова наполнил её.

— Всё, — сказал он, забивая пробку в горлышко, — как допьёт стакан, пускай спать ложится. — Поручик встал с моего ларя. — А завтра займи его чем-нибудь, чтобы не вспоминал. Он вроде отцу письма писал. Вот и усади его писать отчёт о первом бое.

— Есть, — привычно откликнулся я, пропуская поручика.

Пишу Вам по настоянию моего друга и сослуживца, о котором не раз упоминал в своих реляциях, Сергея Суворова. Не минуло и нескольких часов с тех пор, как я принял боевое крещение. Не смотря на то, что 3-ю роту 3-го батальона Полоцкого пехотного полка, в которой я имею честь служить под началом капитана А.П. Губанова, поставили в тыловое охранение, мы приняли бой. Нас атаковали эскадрон британских гусар, как позднее выяснилось 15-го гусарского полка. К моему глубочайшему сожалению, основная тяжесть схватки с ними пришлась на 1-й взвод нашей роты. Его солдаты дважды отбивали атаки гусар, в то время как наш взвод, возглавляемый капитаном Губановым, совершил фланговый манёвр и атаковал противника огнём, рассеяв строй врага и обратив британских гусар в бегство. И всё же, замечу снова, основная слава, не смотря ни на что, принадлежит 1-у взводу.

В общем же, сражение, имевшее место вчера, ничем не закончилось. С наступлением темноты стороны разошлись на позиции. Сегодня боевое построение назначено на 9.00. Наша рота займёт позицию в центре строя и должна будет огнём и штыком проложить дорогу к британским орудиям. Я полностью осознаю всю меру ответственности, возложенную на нас, и опасность, грозящую нам на поле боя. Это будет тяжёлый бой и, быть может, сие письмо — последнее из тех, что я пишу вам, однако я не боюсь смерти за Отчизну и вверяю душу свою Господу. Также, помню Ваше наставление перед моим отъездом, а именно слова Ваши, что великая битва сулит не менее великую славу. Смею надеяться, что часть этой славы достанется и мне.

Наше же место в тыловом охранении займёт 3-я рота 1-го батальона Могилёвского пехотного полка, который понёс наибольшие потери во вчерашнем сражении. Из двух батальонов полка остался один, сформированный из остальных частей полка, и солдаты не успели, как Вы любите выражаться, притереться друг к другу. Поэтому полк был оставлен в резерве, в то время как наш полк, доукомплектованный личным составом, займёт позиции, о которых я Вам уже написал.

За сим дозвольте откланяться, навеки Ваш покорный сын, прапорщик 2-го взвода 3-й роты 3-го батальона Полоцкого пехотного полка, Пётр Большаков.

12 числа мая месяца 18.. года.

Глава 2, В которой герой получает звание и выслушивает наставление

— Прапорщик Суворов, — обратился ко мне капитан Губанов, — куда вы так спешите?

— На построение, — ответил я, ни о чём не подозревая, — ваше благородие.

— Вы не изволили побриться перед построением, прапорщик, это недопустимо.

— Я не окончил свой утренний туалет, ваше высокоблагородие, — нашёлся я, — и покривил душой, отвечая вам, дабы продемонстрировать своё рвение.

— Молодец, прапорщик, — усмехнулся капитан, — выкрутился. До построения пять минут, надеюсь, их вам хватит для завершения утреннего туалета.

Я поспешил к своей палатке, воображая все прелести бритья при отсутствии нормальной мыльной пены и горячей воды. Однако неподалёку от неё обнаружил поручика Федорцова, склонившегося над тазом, исходящей паром воды.

— Поспеши, Серж, — невнятно из-за мыльной пены на лице произнёс он.

Возблагодарив Господа за то, что наши палатки стоят рядом, я поспешил в свою за бритвенным прибором.

В итоге, мы оба едва не опоздали на построение, последними из офицеров полка заняв свои места в строю, за что удостоились неодобрительных взглядов остальных.

Генерал-лейтенант Михаил Богданович Барклай де Толли выехал перед строем армии спустя жалкие секунды после того, как мы с поручиком Федорцовым заняли свои места. Он прогарцевал мимо нас, словно давая смотр перед парадом, а потом остановил коня и сказал:

— Офицеры и солдаты, сегодня мы должны завершить то дело, что начали вчера. Мы сумели сбить спесь с наглых бриттов. Они почитали нас варварами, вооружёнными дубинами, мы убедили их в обратном. Русские пушки оказались мощней британских, русские мушкеты дальнобойней британских, но не это главное. Главное, русские солдаты оказались крепче британских — и духом, и телом. Сегодня мы должны закрепить вчерашний успех, окончательно разгромив экспедиционный корпус генерала Хоупа.

— Ура! Ура! УРА! — ответил ему строй.

Я, как и все, в тот миг, был свято уверен, что вчера почти разгромили британцев, хотя вид лагеря вечером произвёл на меня весьма удручающее впечатление.

— Вперёд же, орлы Отечества! — воскликнул генерал-лейтенант. — Мы сойдёмся с британцами не на пистолетный выстрел, а гораздо ближе, пока штыки не зазвенят друг о друга. И только тогда дадим залп! Я сам поведу вас в атаку!

Он лихо спрыгнул с седла, передал поводья ординарцу и встал в строй рядом с полковником Витебского гренадерского полка, который должен был идти, что называется на острие атаки. Такого я не ожидал от холодного шотландца, казалось бы, не способного на столь безрассудные выходки. Похоже, офицеры штаба генерала придерживались того же мнения, никто попросту не успел среагировать, а Барклай де Толли уже махнул барабанщикам. Палочки ударили по телячьей коже — армия пошла в атаку.