Александр Прозоров - Воевода
Мысль показалась ему хорошей, и великий князь с облегчением уснул…
Глава 9
Августа 1410 года
Река Ковжа
Длинные сани с двумя похожими на совиные уши упорами, удерживающими ушкуй, сползли по сверкающим от жира дубовым полозьям в воду. Вернувшись в родную стихию, корабль резво подпрыгнул, закачался, по инерции проплыл почти до самого противоположного берега – но гребцы, налегая на весла, смогли-таки вовремя погасить инерцию и повернуть судно вдоль откоса, подгребли к причалу, накинули на быки причальную петлю. Задержка вышла недолгой. Кормчий, расплатившись с амбалами за волок, через борт запрыгнул на палубу. Встряхнув толстый канат, моряк сбросил его с быка, и вода понесла свою новую игрушку вниз по течению.
Все, команда отмучилась, теперь пару дней можно было спокойно отдыхать.
По Вытегре, вверх по течению, все сорок верст – полных шесть дней пути – им пришлось гнать ушкуй на веслах. На бечеве, с бурлаками, получилось бы быстрее вдвое – но, как назло, свободных ватаг на берегу Онежского озера не нашлось. Незнамо почему, но перед волоком случился очень серьезный затор, и чтобы протянуть все корабли, собравшиеся у переправы, хозяевам пришлось даже лихорадочно нанимать за тройную плату дополнительных работников и лошадей, организовывать ночную работу, благо заблудиться тут было невозможно даже чужаку: иди себе вдоль толстых и прямых полозьев да скотину подгоняй, дабы сани шустрее тянула.
Однако река Ковжа никакой подмоги ни от кого уже не требовала. Текла себе и текла, не замечая, что несет на себе многие тысячи пудов товара, загруженного в трюмы огромных морских и речных кораблей.
Здесь впервые за все время путешествия через Ладогу, Свирь и Онежское озеро княгиня Елена Михайловна Заозерская перестала смотреть назад, за корму, и перешла на нос, прислушиваясь к шелесту набегающей воды. Только поэтому Милана наконец-то и решилась задать много дней мучивший ее вопрос:
– Зачем ты это сделала, княгиня? Почему?
– Ты о чем, милая? – повернула к ней точеное лицо госпожа.
– О муже твоем, княгиня. Он же любит тебя, души не чает. Все сие видят. Как же ты его бросила? Как прокляла и покинула? Нечто можно так? Нечто сердечко не дрогнуло даже?
– Коли любит – почему изменил? – перевела взгляд на бегущую воду Елена.
– Так то же дело ратное… Поход, штурм, пленницы… Ну, побаловал маненько, как же без этого? Кто в поверженном городе не гуляет?
– Коли любит, изменять не должен. На другую глянул – значит, все, не нужна.
– Не знаю, что и сказать, матушка. Если так судить, то ни одной бабе с мужем своим ужиться не получится, – не встретив гневной отповеди, осмелела приближенная служанка. – Известно, любой мужик нет-нет да на сторону глянет. Даже самый сладкий мед пасечнику порою нет-нет, ан наскучит. Даже любимые глаза мужу нет-нет, а с другими сравнить захочется.
– То дело известное, однообразие кого угодно в скуку загонит, – вздохнула Елена. – Да разве я супротив тоски той бороться не старалась? То царевной строгой для него была, то девкой распутной. То татарочкой веселой наряжалась, то купчихой сурьезной да неповоротливой. Каждый раз иной хотела показаться, нежданной. Дабы не на стороне нового приключения искал, дабы дома сие впечатление его ждало. И что? На костяшку лупоглазую раз глянул – да тут же все старания мои прахом и пошли…
Княгиня Заозерская поджала губы и носом втянула воздух.
– Ну, черпнул мужик разок из чужого колодца, – пожала плечами Милана. – Однако же к тебе от свейки костлявой примчался, даже полонянкой ее с собой не потащил. А что до Москвы – так рази не ты ему на своевольство великой княгини Софьи жаловалась и наказать просила?
– Раз зачерпнул, потом снова захочется. Коли жажду из чужого ковша утолил, так свой вроде более и не надобен. Любит, не любит… Что из того, коли бабы иные есть? Белые и смуглые, чернобровые и волоокие, юные и опытные. Зачем ему один колодец, коли других округ не счесть? Мы ведь не в Орде, Милана, где жен и наложниц любой бей несчитано собрать может, а покинутую супругу над ними старшей поставить. У нас жене постылой путь завсегда один: в монастырь постричься, жизнь загубленную оплакивать… – Елена облизнула губы, крепче взялась за идущий по борту поручень. – Уж лучше самой. Самой все разом оборвать, вдовой назваться, на столе Заозерском утвердиться и по своей воле жить. Бывали в моей жизни дни и похуже. Не пропаду.
– А если князь Егор токмо ради тебя на Москву кинулся, госпожа? Что тогда? И баловства его со свейкой Федя не видел. Токмо и знает, что голая баба была и за столом прислуживала. Раздели же ее, вестимо, еще ранее. А вдруг и не изменял он тебе? Что, коли правду сказывает?
– Да ты никак, смердка, поучать меня вздумала? – расширились от гнева ноздри княгини Заозерской. – Пошла вон! Постель мне лучше постели, устала я. Отдохнуть желаю.
– Воля твоя, госпожа, – покорно склонилась девка, – бегу. Вот токмо обиды женские я понять еще способна, но когда баба руками своими собственными колодец свой засыпает, того моему уму-разуму постичь не по силам.
– Выпорю!!! – злобно зашипела Елена, схватившись за висящий на поясе нож, переливающийся серебром и разноцветной эмалью.
Милана прыснула в каюту на корме. Она хорошо знала, что перегибать палку со столь гневливой хозяйкой не стоит. Можно не просто поротой оказаться, но и за бортом с камнем на шее. Княгиня Елена Заозерская характером была зело горяча, опалить насмерть слугу зарвавшегося могла запросто.
Сорок верст до волока вверх по Вытегре ушкуй тащился четыре дня. Шестьдесят верст вниз по Ковже он пролетел за день, а вырвавшись на бескрайний водный простор – поднял все паруса, ловя свежий ветер пополам с моросящим дождем, изрядно накренился и помчался вперед в облаке вылетающей из-под носа водяной пыли. Всего два часа – и тридцать верст разрезанного килем от берега до берега Белого озера остались позади. Справа и слева воду поджали густые сосновые леса, все чаще стали попадаться лодки и рыбацкие ставни, и кормчий велел позвать наверх отдыхающую пассажирку.
– Шексна, – кратко сообщил он, когда Елена подошла к прави́лу. – Отсель в Кубенское озеро токмо через волок попасть можно. Станешь за него платить, княгиня, али посуху отсель домой поедешь? Коли посуху, то у Гориц надобно причаливать. Деревня там богатая и дороги накатанные. Лошадей найти нетрудно.
– Дороги окрест своего княжества я получше тебя знаю, – холодно ответила Елена Михайловна. – Ты прямо правь и парусов не опускай. Я тороплюсь.
– Воля твоя, княгиня, – пожал плечами кормчий. – Да токмо знать мне все же надобно, куда плывем? Иначе на излучине какой не туда, куда надобно поворотить могу.
– Вниз по течению до Нижнего Новгорода. Потом по Оке до Коломны, а от нее на север…
– Москва-река у Коломны в Оку впадает, – тут же сориентировался кормчий. – В Москву, что ли, идем?
Елена крепко вцепилась острыми ноготками ему в плечо и прошептала на ухо:
– Плачу втрое. Парусов не опускай, на ночь не останавливайся. Никому ничего не говори. Коли разобьешь ушкуй, я куплю тебе новый. Гони!
– Воля твоя, княгиня, – невозмутимо согласился кормчий.
Он был богат годами, повидал всякое и уже давно ничему не удивлялся. Москва – так Москва. Втрое – так втрое. Не останавливаться – так не останавливаться. Он любил свой старый верный ушкуй, но коли пассажирка желает купить ему новый, то почему бы и нет?
Дружина поднялась задолго до рассвета, подкрепилась холодной кониной и еще в сумерках вышла на тракт, продолжая погоню за разгромленными новгородцами. Первые версты всадники промчались на рысях, после чего сбавили шаг – уставшие после вчерашней погони, да еще и не евшие лошади быстро выдохлись и начали хрипеть. Царевич Яндыз, пытаясь хоть как-то ускорить ход, приказал воинам на раненых лошадях перейти в хвост колонны, а если скакуны совсем ослабнут и начнут отставать – поворачивать обратно в Москву.
Однако все понимали, что состояние невидимых новгородских сотен ничуть не лучше: они тоже вчера мчались во весь опор, у них тоже не было времени пустить лошадей на пастбище. Но самое главное – в ужасе улепетывающий после разгрома воин коня никогда не жалеет. Ведь от скорости бегства зависит его жизнь. Гонит скакуна до тех пор, пока тот не падает или сам, выдохшись, не переходит на шаг. А загнанная лошадь и устает потом быстрее, и отдых ей нужен куда дольше. Дружина паники не испытывала и при всей торопливости лишнего себе не позволяла. Это значит, что московские кони были свежее и шли сейчас резвее новгородских. Разбойники более чем на час-другой оторваться не могли, и выходило, что где-то к полудню, самое большее к вечеру, но все же попадут под карающий меч великого князя Василия.
Брошенных вещей и снаряжения на тракте становилось все меньше. Похоже, тати уже избавились от всего, что только можно. Вскоре после рассвета на очередном мосту обнаружились поваленные набок телеги. Дружинники насторожились – но на этот раз баррикаду никто не оборонял. Ратники раскидали ее в считаные минуты и снова продолжили погоню.
