Александр Прозоров - Воевода
– Факел! – Егор понимал, что путь открыт, ворота выбиты – но решил подстраховаться и закинул в затянутые непроглядным дымом ворота третий пороз, откатился, побежал за угол башни, нырнул под уже не нужные щиты. То ли испугавшись, то ли кинувшись вниз, на защиту пролома, горожане сверху на атакующих более уже ничего не бросали.
Жахнул последний взрыв, что должен был дать сигнал к общей атаке. Новгородские полки стронулись, устремились вперед.
– Факел! – Теперь атаман кинулся к саням, пошел вдоль стволов, опуская живой трепещущий огонь на запальные отверстия. Стволы по очереди подпрыгивали, грохоча и выплевывая горсти рубленого железа в клубящийся дым, в невидимый до сих пор проем ворот, снося храбрецов, которые, может быть, вышли на улицы, чтобы остановить атаку.
Возле уха Егора прошелестела стрела, потом еще одна. Кто-то из умелых лучников пытался остановить его старания. Знать, не все с князем Василием по тракту ушли. Видимо, старик какой на стене остался. Для похода слаб, но навыки не пропали. Лук поднять способен…
– А-а-а, тысяча чертей! – Пронзившая икру стрела вынудила Егора упасть на колено, но атаман тут же взял себя в руки, поднялся и сделал последние три залпа. Только после этого он сел на сани, прямо на один из горячих стволов, сломал стрелу возле оперения и вытащил наконечник из раны.
Мимо проносилась боярская конница, растворяясь в дыму ворот с опущенными копьями и выставленными щитами; совсем уже добежала до реки Неглинной судовая рать и вот-вот тоже ворвется в город. Атаман войска новгородского дело свое сделал. Теперь можно заняться и собой.
Способ лечения раны был понятен: немного самогона внутрь, немного самогона на дырку, после чего наложить с обеих сторон пучки высушенного болотного мха и плотно замотать чистым полотном. Просто и эффективно. Хотя, по мысли Егора, укол пенициллина, конечно же, ему бы не помешал. А по мысли знахаря, наложившего повязку, – не помешало бы в полночь спалить на перекрестье дорог окровавленную штанину в качестве жертвы богине Срече, возлить вина для умиротворения Мары и заказать отчитку в ближайшей церкви.
Вожников этим заморачиваться не стал. Хотя и запрещать – тоже. Явно излишние знания о стрептококках, столбняках и газовой гангрене тревожили его разум. Почему бы и не подстраховаться, если антибиотиков все равно еще не существует?
Когда князь Заозерский наконец-то вошел в город с последними повозками новгородского ратного обоза, здесь все было уже закончено. Башни с немногочисленными защитниками победители захватили, сопротивление дворцовой стражи подавили, редких храбрецов, схватившихся за мечи, – разогнали и теперь наслаждались вседозволенностью и покорностью сдавшегося населения.
Как обычно, нашлась работа и для тех, кому совесть не позволяла грабить и насиловать: два десятка воинов с древними короткими мечами на поясах и в пухлых, простеганных конским волосом ватниках уже волокли откуда-то валуны, чтобы накрепко заложить каменной кладкой подорванные ворота. Свою задачу они знали, на атамана не обратили внимания – и Егор тоже не стал их отвлекать.
Идти по захваченной твердыне было странно и непривычно. Стокгольм или Або – это города чужие, неведомые. Какими их Вожников увидел, такими они в его памяти и отложились. Здесь же все было иначе. Ибо – своя земля. В голове Егора с трудом укладывалось, что Кремль – это практически и есть вся нынешняя Москва, вся столица. Китай-город – это ныне скорее выселки, рабочая окраина, откуда при необходимости все население могло убежать в каменную цитадель.
Было неожиданно вместо просторных площадей, вымощенных брусчаткой, увидеть тесные улочки, застеленные тесом, а местами и просто слегами, плотно прижатые друг к другу трех-четырехэтажные избы, деревянные крыши, бревенчатые стены…
Камень, конечно, тоже был: несколько храмов с золочеными куполами. Причем Егор из-за непривычного окружения не узнал ни одного.
Единственная достаточно просторная площадь лежала перед великокняжеским дворцом – тоже, кстати, полностью деревянным. На краю поприща стояли часы весьма карикатурного вида: похожие на обычные настенные с маятником, но высотой с двухэтажный дом, бревенчатые и неровно оштукатуренные. Забавляло то, что часы довольно громко тикали. Непривычный звук в мире, где Земля все еще считается плоской… Наверное…
– Любо атаману! Любо! Слава князю Заозерскому! – узнали его ватажники, уже шурующие во дворце и увидевшие командира через распахнутые окна.
– Слава атаману! – подхватил Федька, с гордостью сопровождающий Егора по пятам. Вожников так привык к пареньку, что порой переставал его замечать.
– Любо! Любо! – подхватили остальные новгородцы, оказавшиеся неподалеку.
– И вам слава, победители! – сказал им Егор и, скрываясь с глаз, вошел во дворец, поднялся на верхний третий этаж. Или второй, если не считать подклети.
Стены и потолки были ровные, расписанные в одних комнатах райскими птицами, в других – неведомыми растениями и зверьми, в третьих – пугали ликами святых. Похоже, на бревенчатой Руси неровные стены успели всем поднадоесть, и строители не жалели штукатурки, спрямляя и разукрашивая все, что можно.
Чтобы не мешать работе ватажников, Егор выбрал пустую горницу, выходящую окнами на площадь. Из мебели здесь имелось только кресло, в которое он и сел, любуясь открывшимся видом. Слева от дворца стояла пятишатровая церковь с каменными стенами, ограненными мелкими выступами, похожие на черепаховый панцирь. Она закрывала от атамана темные деревянные кварталы. Справа и вниз тянулась стена. А впереди – текла широкая Москва-река. От берегов, словно тощие холерные пальцы, тянулись многочисленные причалы. У некоторых уже покачивались струги и ушкуи с легко узнаваемыми новгородскими вымпелами: трезубец с широкими лезвиями на алом фоне. На самом деле это был сокол, падающий отвесно вниз, полусложив крылья и вытянув хвост – но кто из простых купцов или ушкуйников станет, высунув язык, старательно вырисовывать голову и перышки на флажке для своего корабля или копья? И потому Рарог, трезубец Рюрика, в их исполнении скорее походил на рыбацкий трезубец Нептуна.
Дальше, за рекой, в этом мире все еще колыхались густые кроны девственного, нетронутого топорами леса, над которым беззаботно кружили ласточки и стрижи…
– Глянь, княже, кого мы поймали! – Несколько ватажников заволокли в горницу полуголую женщину лет сорока в порядком драной одежде, от которой остался только кусок бархатного подола, свисающий с гашника[29], и рубаха, порванная сверху донизу, чудом держащаяся на обрывке ткани на левом плече и потому слегка прикрывающая левую грудь. Рубашка шелковая, дорогая. Поди, на вес золота будет. Волосы растрепаны, взгляд злой, руки за спиной связаны.
– Чего связали? – поинтересовался Егор. Обычно ушкуйники управлялись с бабами и без этих сложностей.
– Царапалась, змеюга. И кусалась еще!
– Бывает, – кивнул Вожников. – Мне-то зачем приволокли?
– Так это… – Один из ватажников, рябой и рыжебородый, с размаху отвесил женщине «леща».
– Руки убери, смерд! – повернувшись, тут же окрысилась пленница и попыталась пнуть его ногой. – Великая княгиня перед тобой!
Ушкуйники радостно захохотали, а рыжебородый озвучил общую мысль:
– Мы так решили, атаман, не по званию нам такая добыча. К тебе привели для развлечения. Самого Василия Московского жена будет.
– Ух ты, – рывком поднялся с кресла Егор. – Вот это подарок, мужики! Вот это спасибо!
– Давай, княже, веселись! – встрепенулись от похвалы воины и услужливо содрали с пленницы остатки одежды.
Женщина закрутилась, не в силах прикрыться, попятилась к стене, вжалась в штукатурку под лапами вставшего на дыбы льва. И тем не менее сквозь зубы потребовала:
– На колени, смерд! – чем вызвала еще больший всеобщий восторг.
Для своих лет великая княгиня выглядела очень даже неплохо: стройная, черноволосая, гладкокожая, без единой морщинки. Упругие на вид груди отмерены размером аккурат под одну мужскую ладонь, большие миндалевидные глаза, русые брови, волевой подбородок… Ну, просто Анжелина Джоли во плоти!
– День добрый, Софья Витовтовна, – вежливо поздоровался Егор. – Я тут по случаю заехал привет передать. От жены своей, Елены Заозерской. Помнишь такую? Помнишь, что ты ей писала, чем попрекала, что требовала? Ну что, великая княгиня? Сама-то советам своим будешь следовать али как?
– Мразь безродная! – задергала плечами княгиня. – Не смей имени моего устами своими погаными сквернить!
– Значит, я даже имени твоего произносить не достоин? – подошел к ней ближе Вожников. – А детей от смерда безродного тебе родить не хочется?
Не устояв перед соблазном, Егор наложил ладонь на аккуратную, совсем молодую, остроконечную грудь пленницы…
– Тако, стало быть, ты верность свою супружескую блюдешь? – услышал он за спиной до боли знакомый голос. Драгоценный, любимый голосок, которым не наслушаться.
