Штатский - Юрий Ра
Уже возле леса Александр вспомнил один непонятный момент, когда Генка случайно назвался Гавриловым, а не Петровым. «Это ж-ж-ж неспроста!» — вслух сказал попаданец, выросший на Союзмультфильмовской саге о Винни-Пухе. Стало быть, надо будет разузнать и расспросить парня, чего он в показаниях путается.
Парамонов так и сделал, но сначала они всем обществом слушали и переслушивали рассказ об эпичной диверсии. Перематывали назад и снова включали, ставили на паузу, снова отматывали на самых интересных местах, снова слушали, комментировали, смеялись и спорили. Пожалуй, еще никогда в их лагере не царила такая радостная и беззаботная атмосфера. И никакого взыскания или устного выговора Генке не сделали. Председатель высказался про разумную инициативу и добавил, что если бы наблюдатель был постарше, ему бы тоже чуть-чуть накапали шнапса. А так, извини, дорогой друг, пей компот из тех ягод, что насобирала любезная Ольга Ивановна.
Ольга Ивановна немного морщилась, особенно в тех местах, где Генка акцентировал рассказ на потерях убитыми и ранеными, но вслух неодобрения не высказывала. В ней боролись два начала — женское и патриотическое. А в голове всплыла мысль, что пора уже научиться пользоваться оружием хотя бы вполовину так хорошо, как этот подросток. Если на них нападут враги, будет предательством и глупостью, если она не сможет дать отпор.
Когда общество начало готовиться ко сну, Парамонов нашел заделье и выцепил парня в сторонке от всех:
— Генка, а скажи мне одну вещь.
— Чего, дядь Саш?
— Как так получилось, что ты свою фамилию перепутал?
— Я? Когда? — Он вздрогнул и втянул голову в плечи.
— Сначала ты ученик Петров, а потом, когда не Сусанин, то внезапно Гаврилов. Я не стал на этом заострять внимание, мы тут все без фамилий, если ты заметил. Но раз уж сам полез в кузов, то называйся теперь груздем. — И Парамонов выдержал такую паузу, что сам Станиславский из гроба крикнул бы «Верю!». Впрочем, москвич не был уверен, что великий режиссер уже лежит в гробу. Может, он прямо сейчас орёт актерам на сцену своё знаменитое «Не верю!» В Москве или в эвакуации.
— Такое дело, дядя Саша, — и тоже пауза, — я раньше был Гаврилов, а стал Петров. Иногда забываюсь.
— Теперь всё стало ясно, Ген! Был Гаврилов, стал Петров. Дело-то житейское. — и Парамонов снова со значением всмотрелся в парня. — Говори всю правду. Мы друг друга от пуль прикрываем, если уж сами себе доверять не будем, то кому вообще верить?
— Мы Гавриловы были. А в тридцать восьмом мамка с отцом развелась. А потом он стал врагом народа, и мы поменяли фамилию на мамину девичью. Так что нет у меня отца, я от него отказался, как от изменника Родины и вражеского наймита.
— Про наймита это было сильно. Ты только скажи, батька тебя прямо совсем не любил?
— Любил. — И Генка тягостно вздохнул. — Только всё равно…
— Да погоди, пацан. Раз отец тебя любил, а может и сейчас любит, если не сгинул, значит ты всё равно его сын. Что у него с Советской властью, какие отношения, дело второе. Вы с ним родные, этого не отменишь. И вообще, могли и ошибиться люди в Органах. Все ошибаются, на то и люди. Даже Сталин писал про это, говорит, «Головокружение от успеха» у некоторых товарищей.
— И что мне делать?
— Ты вот тут, — Парамонов прикоснулся пальцем ко лбу парнишки, — будь Петровым. А вот здесь, и его ладонь легла на грудь Генки, — оставайся Гавриловым и помни своего папку. Папы, они такие, они тоже любят. Пока ты его помнишь, он будет немножко живым.
— А так можно? Разве комсомольцу полагается скрывать своё нутро от товарищей?
— Ген, ты по нужде на середину улицы выходишь или в кустики предпочитаешь укрыться?
— Конечно, в кустики. Я что дурак!
— Вот. А душа, это совсем личное, это такое место, куда можно только самым-самым близким, только родным. Партия, Советская власть, Родина, всё тут! — Снова постучал по Генкиному лбу пальцем. — Любовь, надежда, родные, они в сердце. Молча или совсем тихонечко.
— Спасибо, дядь Саш! — Генка развёл руки и прижался к нему, как обнимал отца в далеком детстве, когда всё было здорово, когда они были семьёй.
Утром было решено сходить до той дороги, на которой вчера так изрядно пошумели. Надежды, что получится затрофеить что-нибудь не было, пощипать немцев тоже нечего было даже думать, но прямо тянуло их на место своего маленького триумфа. С опаской идти, осторожно, но хоть одним глазком посмотреть, тем более всего два часа ходу до дороги.
Пустые вещмешки на всякий случай, два немецких автомата за спиной на случай боя накоротке, три винтовки в руках, на поясах штык-ножи. Даже воду с собой не взяли четыре разновозрастных мужчины, отправившиеся в поиск. СВТ-40 была у Парамонова как самого меткого стрелка, один из пистолетов-пулеметов у него же, как у самого опытного. Генка был рад, что его вообще взяли, а мужики были уже не в том возрасте, чтоб щеночками повизгивать и просить игрушку. Взял Алексей на плечо эту немецкую хрень, ну и пусть несёт. Потом Василю отдаст.
На опушке остановились, не рискуя сразу вылезать на открытое место. Члены общества любителей природы вообще уже привыкли не шляться по полям, они на таких местах чувствовали себя хуже, чем голыми. Идешь, а в это время ты, может, у кого-нибудь на мушке. Бр-р-р! Генка белкой взлетел на дуб, особенно быстро он карабкался поначалу, когда его буквально подкинули в четыре руки, вместо того, чтоб подсадить на нижнюю ветку.
— Ну что там?
— Ничего!
— Что, прямо совсем ничего?
— Ну дорога, грузовики тихонечко дымятся вчерашние.
— На тех же местах, или сдвинули? — Кричал свои запросы Парамонов.
— Вроде на тех же, видно плохо. Вчера на березе выше сидел.
— Так поднимись еще!
— А тогда не дергайте сразу, сейчас выше залезу. — И из ветвей дуба донеслось сопение, удаляющееся вверх, а потом вперед. — Нормально вижу!
Генка не просто поднялся выше, а еще и немного прошел вперед по большому дубовому суку. Парамонов сначала хотел начать советовать быть осторожнее, не падать, но вовремя себя остановил. У
