Андрей Марченко - Милитариум. Мир на грани (сборник)
И я шел ему навстречу, чтобы убить его первым.
Много трудов мне пришлось приложить, чтобы найти его, чтобы застать врасплох. Его было трудно найти – сбитые им аэростаты числились погибшими от ударов молний и самовозгораний. Сбитые им летчики записывались пропавшими без вести.
И тогда я начал сбивать их самолеты. Сбивать столько, сколько никто еще не сбивал. По двое за вылет. По трое. Вы и сами всё это могли видеть. Со временем, с той стороны фронта обо мне сложилось некоторое мнение. Он жег наших – я жег их, только я не прятался в ночи. Затем командование в частной беседе довело до моего сведения, что среди английских летчиков заметен некоторый ажиотаж в моем отношении. Что уже сложилось частное, естественно, негласное «общество охоты на красный истребитель» с большим количеством участников, намеревавшихся при случае свести меня в могилу и со всеми почестями положить на нее еще один лицемерный венок. Меня просили оставить полеты и сосредоточиться на обучении пополнения. На что я ответил им словами Бёльке:
– Я лучший. И именно потому я должен летать.
Где-то там черный дракон ждал меня.
Дело решилось неожиданно. Он сам вызвал меня. Сброшенный вымпел на нашем аэродроме, письмо на французском со временем и местом. И постскриптум: «Рассчитываю на то, что падать ты будешь долго. Падать и гореть».
Это был мой способ вытащить его на бой. И мне это удалось.
Мы сошлись с ним в небе над Вийревалем, на закате. Небо было ясным, но ночь обещала туман. Я собирался не дать ему уйти.
Я первым заметил стремительно приближающийся в тишине огонек пламени – он вновь падал на меня с остановленным двигателем. Но я был готов. Серией импровизированных эволюций я пошел на сближение – мне нужна была дистанция для пулеметного огня. Он завел двигатель, когда понял, что я раскусил его начальный план.
Это была тяжелая и прекрасная ночь, никто из нас не был в состоянии взять другого на прицел. Мне удалось приблизиться, но он не давал мне зайти ему в хвост. А я, соответственно, не давал этой возможности ему.
И всё время я следил за уровнем топлива.
И вот, наконец, этот час настал. Постоянный ветер с моря снес нас с места, где начинался бой в сторону наших позиций. Это был тот самый миг, когда ему потребуется выйти из боя, чтобы хватило бензина вернуться.
Он едва не поймал меня, когда всё-таки лег на обратный курс, а затем неожиданно бросил его, стоило мне сесть ему на хвост. Луч пламени осветил облака, мой «Фоккер» влетел в поток раскаленного воздуха, самолет встряхнуло, мое лицо обдало жаром уже погасшего луча. А он, словно забыв о возвращении, гнал меня, стегая лучом, прижимая к земле. Подбираясь всё ближе и ближе.
Меня спас туман, поднявшийся над рекой. Я скрылся в нем, как под покрывалом матери. Луч бессильно полыхнул где-то позади, как грозовой отсвет. Я летел в совершенной белизне, не видя винта собственного самолета, и искал в себе силы вернуться.
Я должен был сделать то, от чего нас всегда предупреждали. То, чему противоречил весь мой предыдущий опыт. Бей или беги. Я не мог его достать. Я не мог от него бежать. Он, казалось, наплевал на то, сколько топлива у него осталось. Он решился дожать меня. Стоит мне показаться из тумана – и мне конец, для него дистанция не важна, лишь бы видеть, на что направить луч.
Как во сне, я накренил самолет на крыло и развернулся обратно.
Там, в этом тумане мы и столкнулись нос к носу, винт к винту. Он не стал ждать – он нырнул в туман прямо за мной. Никто из нас не ожидал столкновения. И когда замолотили мои пулеметы, я понял, что дико кричу. Мы разминулись во тьме буквально впритирку. Я не видел, попал ли я куда-то. Но позади меня, через пару длинных мгновений, раздался могучий взрыв, не похожий на вспышку луча. Что-то чудовищное снесло туман, разодрало воздух и швырнуло мой самолет в темноту. Я едва смог его выровнять.
Я сделал круг над местом взрыва. Огромное грибообразное облако уже погасло, когда я рискнул на последних каплях бензина приземлить свой самолет на широкий луг у берега реки. Я вылез из самолета, дошел до берега и прислушался. Лишь вялая далекая канонада…
Если от него что-то и осталось – то лежало теперь на дне. Так, кое-какие разбросанные обломки…
Я оставил самолет на берегу – топлива в баке совсем не осталось. К утру я вышел на дорогу, где меня подобрала санитарная машина, следовавшая в нашу сторону.
Через пару дней мой самолет доставили обратно, на наш аэродром. Никто, естественно, не засчитал мне эту победу – ее было некому подтвердить… Может быть, господа из «общества охоты на красный истребитель» могли бы что-то сказать. Но по понятным причинам они промолчали…
На этом мой брат Манфред закончил дозволенные речи и покинул наше общество ради позднего визита к Кейт Отесдорф, своей любимой. Время налета давно минуло, и мой брат был теперь должен фон Шоэнбеку целую бутылку.
– Ты слышал о чем-то подобном раньше, Лотар? – спросил меня фон Шоэнбек, когда Манфред вышел.
– Нет. Сам услышал впервые.
– Надо же, – тихо проговорил Шоэнбек, звонким шлепком убивая комара у себя на шее.
Никто из присутствующих не знал, что и сказать.
Мы вернули пулеметы аэродромной обслуге и разошлись спать.
Откровения такого рода из уст моего брата позже больше никогда не повторялись. Хотя вскоре я услышал нечто вроде эпилога от него самого в его беседе с Кейт Отесдорф, которую я случайно услышал.
– Говорят, что я уверился в собственном бессмертии, – произнес Манфред, останавливаясь с Кейт под руку около мраморной ротонды, в которой я как раз вознамерился, созерцая пасторальную долину, выкурить длинную французскую папиросу.
– Говорят тихо, но я услышал, – продолжил мой брат, не заметив меня. – Это не так. Просто именно это небо, полеты, сберегли меня, подарили мне еще несколько лет жизни. Может быть, благодаря авиации я даже переживу войну. Останься я простым кавалеристом – меня уже давно бы зарыли в снарядной воронке вперемешку с останками собственной лошади, как тысячи других… Наводит на размышления, для чего всё это? О предназначении… Я лучший – но это не ответ. Сколько когда-то лучших уже лежит в могилах – Бёльке, Иммельман? Я не думаю, что лучше их, – просто продержался дольше. Когда миллионы вокруг гибнут, глупо быть уверенным в своей неуязвимости. Я буду жить, пока я нужен. Невозможно постоянно думать о том, почему именно я. Я так я.
– Ты же потрясающий летчик, так все говорят, – тихо сказала ему Кейт. – Ты будешь жить долго.
– Я не безошибочен, – тихо ответил мой брат. – Часто мне кажется, что я не один, что рядом есть другие Манфреды Рихтгофены, за такой тонкой непроницаемой пленкой бытия. И вот я выживаю постоянно благодаря им. Это они ошибаются. В пылу боя я чувствую, как они постоянно летят рядом со мной, совершая ошибки, смертельные ошибки, выбирая неверные решения, правильные оставляя мне, спасая жизнь мне одному. Их пробивают пулями на неверном вираже, они падают в штопор с сорванными расчалками, они горят заживо в потоке бензина из пробитого бака. Они погибают, погибают, погибают. Они, но не я. И я знаю, что они не бесконечны. Однажды они кончатся, и тогда придет моя очередь…
Не смейся, мне кажется, это очень серьезно, мне не хватило бы воображения такое придумать самому или сумасшествия, чтобы такое допустить всерьез, ты же знаешь, я очень трезвомыслящий, других у нас убивают.
– На самом деле вы все сумасшедшие.
– Знаешь, сверху особенно хорошо заметно, что самые главные безумцы на этой войне отнюдь не в небе…
– Господи, Манфред… Зачем ты так рискуешь?
– Зачем, дорогая Кейт? Но ведь это и только это является предназначением рыцаря – убивать драконов…
Я не стал слушать, что он говорил ей дальше. Ушел к друзьям, незаметно спустившись по мраморной лестнице к реке.
Помнится, англичане так больше и не прилетели. Зато мы им славно задали, навалившись на их аэродром всей эскадрильей, подловив целое звено на взлете, – в тот день меня впервые с полным правом назвали асом…
А мой брат и мой командир «Красный Барон» Манфред фон Рихтгофен вскоре пал. Не дожил до нашего поражения, до позорного перемирия в Компьенском лесу. Он погиб раньше, убитый пулей неизвестного, над Морланкуром, сбив к тому времени уже больше восьмидесяти вражеских самолетов. Он стал такой же историей этой войны, как те, что мы рассказывали друг другу в тот вечер. Он не выбрался. Он остался там навсегда.
Я помню его молодым.
О пилоте истребителя с черным драконом я больше ничего не слышал.
Я не знаю ничего о работах с похожим оружием. После Версальского мира разбираться в этом вопросе, думаю, стало просто некому. Со стороны наших бывших противников тоже ничего не пишут. Эта история прочно забыта.
