Петр Заспа - Торпедой - пли!

— Ничего, господин гроссадмирал.

Мрачный как туча, командующий спустился палубой ниже и заперся во флагманской каюте. Это был провал. Да еще какой позорный. А тут еще, будто в издевку, офицер связи принес телеграмму от адмирала Деница.

«Можно ли поздравлять с удачной охотой?» — интересовался Карл.

Редер захлопнул дверь перед носом изумленного офицера и бросил телеграмму на пол. Но тут судьба решила в очередной раз поиздеваться над гроссадмиралом и бросила еще один шанс надежды. За дверью послышался топот, и ввалившийся в каюту командир крейсера радостно выкрикнул:

— Нашли!

Редер выскочил на палубу и, растолкав любопытных матросов, едва не свалился за борт, перегнувшись через леерный трос.

— Водолаз установленным сигналом доложил, что что-то обнаружил, — подсказал появившийся рядом Нордман. — Лебедкой опустили захват. Сейчас он зацепит и даст сигнал на подъем.

Вскоре катушка лебедки на корме эсминца завертелась, и экипажи кораблей замерли, боясь вздохнуть, чтобы не спугнуть удачу. Натянувшийся трос поднимался тяжело и долго. И вскоре из воды показался длинный зеленый цилиндр. Очень похожий на торпеду, но в два раза длиннее.

— Что это? — удивленно спросил Редер начальника штаба.

Нордман, застыв как изваяние, молчал, не отрывая взгляд от торчащей из воды зеленой сигары.

— Что это такое, Нордман?

— Мыльный пузырь для дураков, господин гроссадмирал.

— Что вы несете?

— Или заводная мышка для кошки.

— Вы что, на солнце перегрелись? Какой еще пузырь?! Где «Оборотень», я вас спрашиваю?

— «Оборотень»? — капитан первого ранга Нордман задумчиво посмотрел в на Редера. — Думаю, господин гроссадмирал, что он уже далеко. На то он и оборотень.

Глава девятнадцатая

ЗДРАВИЦА КОНВОЮ PQ-17

Норвежское море встретило «Дмитрия Новгородского» холодным северным ветром и кипящими барашками волн. Водяные валы перекатывались через покатые бока лодки и убегали за корму, закручиваясь в стремительные водовороты. Соленые брызги разлетались, заливая квадратные блистера рубки, и проникали на мостик, превращаясь в бурные потоки под ногами. Штурман искоса поглядывал на командира и, подняв воротник, инстинктивно пригибался при каждом ударе волны в корпус лодки.

— Командир, может, уйдем на глубину? Половина экипажа зеленая лежит. Кок говорит, что обед вообще нетронутым остался. Сколько нам еще штормовать?

Дмитрий Николаевич меланхолично взглянул на штурмана и отвернулся, проводив взглядом очередной пенистый вал. Они уже несколько часов шли в надводном положении, и уйти на спокойную глубину не давало командирское упрямство. А все потому, что то, что было немыслимо в их время, здесь было нормой. Даже в самом бредовом кошмаре командиру не могло привидиться, что его лодке когда-нибудь доведется идти у берегов Англии в надводном положении, не прячась от спутников и наплевав на все приемы скрытности. Но в то безжалостное время так ходили все лодки: английские, немецкие и советские. Уходили под воду они лишь для того, чтобы атаковать или самим уйти от атаки, а не для того, чтобы переждать шторм. Не хотелось для себя каких-то привилегий или особых условий. Честь воина требовала равенства. Это было равносильно тому, как если бы вы встали на танке в едином строю с древними и бесстрашными викингами и гордо разглагольствовали: я такой же, как и вы! Я такой же мужественный и отважный! Ан нет! Чтобы назваться викингом, попробуй как они! В шкурах, с топором в руках и не на трясущихся ногах перед строем врагов. Хочешь, чтобы подводники этого лихого времени посмотрели на тебя как на равного? Так хоть попробуй, как это, когда волны перекатываются через рубку, а воздух еще нужно постараться поймать задыхающимися легкими, потому что большую часть времени голова находится под водой. Да, и попытайся не прятаться в закрытой рубке атомохода, а, привязанный ремнями и безжалостно швыряемый на борта мостика отстоять свои четыре часа, и выдержать, и не стонать, когда тебя наконец сменят и ты вместе с потоком воды рухнешь вниз, в центральный пост, чтобы, засмеявшись, с сожалением в голосе сказать: «Красота! Хочется еще, но боюсь — смена не поймет. Пусть и им немного удовольствия достанется!»

Вот тогда ты сможешь честно посмотреть в глаза истинному подводнику, независимо от того, под каким он ходит флагом, протянуть ему руку и сказать: мы с тобой одной крови — подводной!

На помощь штурману пришел старпом:

— Командир, давай экипажу передышку дадим. Нравится тебе на мостике подпрыгивать? Очухается народ — тогда опять всплывем. Ну сил уже нет смотреть на эти зеленые физиономии!

Дмитрий Николаевич молча развернулся и нырнул в шахту, застучав по трапу подошвами ботинок. Спустившись в центральный пост, он сбросил мокрую куртку и сказал рулевому:

— Пятьдесят метров.

Лодка провалилась на глубину, и тут же все успокоилось. Штурман собрал разлетевшиеся вокруг карты, боцман отцепил от поручней побелевшие пальцы и сглотнул подкативший из взбунтовавшегося желудка ком. Теперь можно было улыбнуться. Теперь было опять комфортно и спокойно.

Дмитрий Николаевич рухнул в кресло. Рядом сел старпом.

— Командир, что на тебя сегодня нашло?

— Толик, ты знаешь, сколько сейчас в Атлантике находится лодок?

— Да кто же их там считал?

— И ни одна не прячется. Все в равных условиях.

— Замполит бы сейчас сказал: как же тебя, командир, торкнуло!

— То-то и оно. На душе тошно — сколько уже людей растеряли. Можем только разглагольствовать — мы одна семья! Мы своих не бросаем!

— Да я тебя понимаю, командир. Но ты же сам видел, сколько там на острове немцев было. Ну не смогли бы мы спасти ни доктора, ни замполита! Так тоже нельзя. А то мы провозгласили, что мы теперь на войне. А потери — это одно из главных правил войны. Она ими питается. И ничего тут не поделаешь. Как говорится: назвался груздем, полезай в бетономешалку. Не вини себя, командир. А то ты сейчас народ замордуешь. Они и так боятся, что на тебя опять накатит и ты наверх полезешь холодный душ принимать.

— Что ты меня успокаиваешь, как забеременевшую студентку-истеричку? Ведь это жизни наших товарищей. Через это так тоже просто не переступишь.

— Да с чего ты взял, что они погибли?! Замполит — он же как уж, где угодно на брюхе проползет и приспособится. А с доктором немка толковая осталась, должна помочь. Вот матроса Пахомова искренне жаль. Всегда его балбесом считал, а он оказался героем. Давай о будущем подумаем. Ясно, что немцам о нас известно. Вон какую охоту устроили. Хорошо, что они еще не научились имитатор от лодки отличать, а то бы нам хреново пришлось. Ну да ладно — проехали! А что дальше?

— Ты же сам сказал, что мы на войне. Вот и будем воевать.

— О! Вот теперь я вижу — командир вернулся! Воевать так воевать. С кого начнем?

Дмитрий Николаевич взял паузу и, обхватив ладонью подбородок, ненадолго задумался.

— Есть одна мысль. На днях литературу кой-какую перелистывал. По времени как раз получается. Может, слыхал о печально известном караване PQ-17?

— Конечно, знаю! И книги читал, да и фильм был.

— Вот я и подумал: надо бы переписать пьесу, а то уж слишком грустный финал.

— А ведь это идея! Почему я сам не додумался?

— Потому что не те книги читаешь. А нужные возьмешь у меня в каюте. Я там все по этому каравану отложил. Просмотри. Может, что заметишь, что я пропустил. Я там еще на карте схемку прикинул.

— Слушай, а ведь Рябинин что-то рассказывал. Нужно с ним поговорить. У него, кажется, там дед погиб!

— Я уже с ним, Толик, говорил.

— Когда ты, командир, только все успеваешь? Ну и что?

— Да, что. Обрадовался очень. Загорелся идеей деда спасти.

— Ну, а ты что?

— Да «что», «что»! Не получается у нас!

— Почему, командир? Все время получалось, а теперь не получается?

Дмитрий Николаевич встал и, дернув Долгова за рукав, сказал:

— Пошли! В каюте у меня вместе помозгуем.

Короткий откидной стол в каюте командира был завален раскрытыми в нужных местах книгами и газетными вырезками. Широкий лист карты, прижатый циркулем и длинной линейкой, свисал на пол. Старпом удивленно остановился на пороге.

— Командир! Да ты же тут, наверное, уже сутки стратегический план разрабатываешь! И даже словом не проговорился. Когда задумал?

— Да когда нас как зайцев гоняли, тогда и появилась мысль что-то кардинально изменить. А то мы все как-то полумерами, будто боимся немцев обидеть. В перископ когда на крейсер посмотрел, решил, что хватит на мелочи размениваться. Нужно что-то крупное на дно отправить. Ну, а что у немцев есть крупнее, чем «Тирпиц»?

— Не знаю, командир.

— Ничего!

— Ну что ж. Отличная идея! А на сколько этот «Тирпиц» тянет?

— Пятьдесят три тысячи тонн.