Японская война. 1904 - Антон Дмитриевич Емельянов
— Полковник Макаров! — на наши позиции влетел посланник из ставки. — Приказ от генерала на отступление!
— Почему? — я невольно бросил взгляд на стрелки «Павла Буре»[1]. Час до полудня, мы сдерживаем врага с 6 утра. Не идеально, но сдерживаем. Если после такого отступить, отдать без боя еще крепкие позиции, представляю, какой раздрай будет в душе не только у меня, но и у каждого из солдат. Действительно, как недавно сказал Мелехов, так недолго и до криков «офицеры предали» дойти.
— Вас обходят. 12-я дивизия Иноуэ в любой момент может прорваться и оказаться у вас в тылу. Полковник Лайминг прикроет отступление!
Вот, значит, зачем Кашталинский выдвинул резерв. Не ради атаки, а ради отступления. И тут, конечно, нужно признать, что за всю эту войну, даже после самых страшных поражений, японцам ни разу не удалось окружить русскую армию и устроить разгром. Мы не могли победить, но мы и не проигрывали: отходили, собирались и готовились дать новый бой. В теории даже звучит неплохо, но в реальности бесконечное бегство формирует и определенный склад мышления. Готовность проиграть, даже болезненное ожидание, когда же это, наконец, случится.
А еще… Я заметил, куда именно заходит 11-й Восточно-Сибирский стрелковый Её Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Фёдоровны, мать ее, полк — точно в стык между замершими позициями японской гвардии и дивизии Иноуэ. Вместо встречного боя получился прорыв — вот только что будет, если сибиряков сейчас не поддержать? Да их же просто возьмут в огневой мешок с двух сторон!
— Передайте генералу, что 22-й стрелковый тоже останется прикрывать отступление, — я принял решение.
— Это нарушение приказа, — незнакомый офицер хотел было продолжить, но я подошел, ухватил его за плечи и повернул к полю боя.
— Видишь, что творится? — я дождался кивка. — Тогда возвращайся и передай то, что я сказал. Мы тоже задержимся и прикроем отступление.
После этого времени на разговоры больше не было. Мелькнула было мысль, а стоит ли рисковать своими ради того, чтобы помочь тем, кто сам о себе не позаботился, и тут же исчезла. Считаться буду на рынке, а тут с нашей стороны все свои. Тем более что маневр с ограниченным встречным ударом мы готовили.
В это время 11-й стрелковый, пользуясь тем, что временно оказался чуть ли не в тылу у врага, попытался взять японцев в штыки. Те ушли от боя, а потом в сторону оказавшихся в ловушке сибиряков начали поворачиваться как раз переправленные через Ялу легкие горные пушки. Сразу же навал, но полковник Лайминг тоже захватил с собой пару орудий и даже пулеметы. Место и время для встречного огня было выбрано не самое лучшее, но этого хватило, чтобы немного задержать врага. А потом полковник упал, и малейшие надежды, что 11-й стрелковый все-таки сможет сам выбраться из окружения, растаяли как дым.
— Господин полковник, 2-й батальон готов к выполнению задачи, — доложил Мелехов, когда я добрался до передних позиций. Спасибо заранее прокопанным траншеям, сделать это можно было, даже не кланяясь вражеским пулям.
— Не боитесь, Павел Анастасович? — я на мгновение промедлил с приказом. Все-таки столько солдат сегодня не вернутся живыми.
— Жду боя! — оскалился Мелехов, а потом неожиданно искренне добавил. — И повезло, что вы честный офицер, Вячеслав Григорьевич!
— Честный? — я удивился.
— Не боитесь отправить солдат в бой! Не на смерть, как некоторые, — Мелехов еле различимо тряхнул головой в сторону 11-го стрелкового. — Они, конечно, храбрецы, но… Зачем столько ждали, зачем в итоге послали так мало, почему не подготовили позиции? Раньше я чувствовал это, но не мог сформулировать. Теперь могу и поэтому говорю спасибо!
— Хорошей охоты, подполковник! — я не стал спорить и просто крепко пожал руку Мелехову.
— Действительно, хорошей охоты! — тот хохотнул, а потом пошел в первые ряды своего батальона.
Мои и так невеликие силы расползались во все стороны. Сдержим натиск, сможем собраться обратно в ближайшие пару часов — значит, еще повоюем. Если же нет, боюсь, японцы просто разобьют нас по частям. Но и выбора нет. Капитан Хорунженков и казаки работают на левом фланге по пытающемуся обойти нас Иноуэ. Японцев больше, но на марше их порядки растягиваются, а именно такие цели весь месяц бил мой летучий отряд по ту сторону Ялу. Центральные позиции держит батальон Шереметева, раньше ему помогал Мелехов, но теперь у того своя задача.
Пора! Музыка стала громче — трубачи и барабанщики Доронина выкладывались на полную, наполняя решимостью сжавших кулаки и зубы солдат. По спине побежали мурашки: что бы ни говорил и ни думал Мелехов, как же страшно вот так отдавать последний приказ, принимать ответственность за чужие смерти. Сигнал выдвигаться, и четыре роты разошлись по заранее разведанным балкам, подтягиваясь к вражеским позициям. Заметят раньше времени? Не заметят?
Повезло. Кашталинский сделал еще один ход, решив поддержать 11-й стрелковый артиллерией. Я видел, что генерал-майор пытался подтянуть больше пушек, но превратившиеся в грязь дороги убили задумку на корню. В каждую трехдюймовку впрягались по 16 человек, но даже так скорость передвижения была ничтожной. Что уж говорить, когда дело доходило до того, чтобы поднять пушки поближе к вершинам сопок. То, что хотя бы одна батарея в итоге оказалась на позиции, уже чудо… и еще одна боль.
Новая русская трехдюймовка, выпускавшаяся на Путиловском с 1902 года, могла бить на 8 километров, но при этом сейчас стреляла только на четыре. Почему? А потому что не было никакого запаса фугасных снарядов. Шрапнели — пожалуйста, но она летит только на 4 километра. В общем, даже шанса добраться до вражеских пушек у командира батареи не было, и он попытался сосредоточить огонь на пехоте. Целых семь минут 8 пушек выплевывали снаряды в сторону японских колонн. Примерно по 10 выстрелов в минуту — не лучший результат, но и точно не худший.
560 разрывов, каждый выплюнул под полсотни стальных шаров… Где-нибудь на полях под Плевной от вражеского полка остались бы одни ошметки. Здесь же, в изрезанной сопками
