Японская война. 1904 - Антон Дмитриевич Емельянов
— Песня, — доложил Клыков, который обычно и делился с нелюдимым подполковником всеми слухами. — Ее написал сам Макаров, говорят, когда еще батальоном командовал. Потому и «комбат» — звучит непривычно, рвано, словно удар затвора, но так по-настоящему.
Шереметев продолжал слушать. Огонь, батарея! Огонь, батальон! И опять про комбата, который не прятался за спины своих солдат. А ведь это он, Шереметев, сейчас этот самый «комбат». И солдаты его батальона нет-нет, но начали поворачивать головы в его сторону. А потом подпевать. Сначала тихо, потом все громче. Про него!.. Столица, о которой он еще недавно мечтал, разом стала такой далекой и неважной.
— Ждем, братцы! — заорал Шереметев. Сам, не как обычно через своих капитанов. — Ждем!.. Огонь!
Так вышло, что именно в этот момент песня тоже сказала «огонь», и ни один солдат не дрогнул, выпуская пулю за пулей в сторону врага.
* * *
Всего трясет. Сегодня умрет очень много людей, и сегодня я узнаю, а смог ли я что-то изменить. Не просто в случайной вылазке, а в чем-то большем.
Какие выводы я пока сделал для себя: японцы очень методичны. Она разворачивали свои позиции, готовясь к бою, целых четыре дня. И это уже после того, как подтянули все свои войска. Еще они не стали менять свой план на бой: несмотря на то, что наступление в итоге задержалось на сутки, несмотря на явно укрепленные позиции на нашем фланге, генерал Куроки решил ударить там же, где и в моей истории. Там же, где было решено бить еще в Токио.
Вот заговорили винтовки сидящего ближе к реке батальона Шереметева — вроде бы быстро и точно получилось. Я, если честно, опасался, что чопорный подполковник может потерять контакт с солдатами, но тот справился. Встретил гвардейскую дивизию Хасэгавы метким огнем, а когда на них обратили внимание вражеские батареи, успел вовремя откатиться назад. Японцы пошли вперед — батальон Шереметева вернулся и снова встретил их. Пулями — прямо по морде! Во второй раз получилось даже удачнее: враг был ближе, мосинки били точнее, а еще мне со снайперами удалось выбить почти всех унтер-офицеров в передних рядах.
На мгновение показалось, что мы даже сможем выдержать первый натиск, но в этот момент передовой отряд Кашталинского снесли с Тигрового острова. Тигрового, потому что его очертания напоминали растянувшегося в прыжке хищника. Но мне быстро стало не до поэтичных образов… Прорвав фронт, японская гвардия ударила по нам сразу с двух сторон, быстро приближаясь к нашей собственной линии укреплений. И, словно бы этого могло показаться мало, Куроки ввел в бой еще одну дивизию.
12-я пехотная Иноуэ Хикару шла вперед прямо под летящими по нашим окопам снарядами. И она не просто била в лоб как гвардия, а сразу забирала правее, чтобы обойти наш фланг и выйти в тыл. Вот каков оказался план Куроки: собрать в одном месте две трети своей армии, пробить фронт и за счет гвардии обеспечить себе обходной маневр. Ловко, особенно учитывая, что со времен Наполеона все привыкли — где гвардия, там будет главный удар. Мои офицеры так тоже в этом не сомневались.
Вот только мы еще поборемся!
[1] В реальности так же вышло. Батарея и полк на холме, а по врагам, собирающимся у его подножия, стрелять не получается.
[2] Петроградом Санкт-Петербург начнут называть только с 1914-го на волне антигерманских настроений в начале Первой Мировой.
Глава 16
Дышу, не дышу — стреляю — снова можно вздохнуть. Какие-нибудь крутые спецы на пальцах объяснят, что стрелять точно можно в любом положении, но я за время тренировок со своим снайперским взводом вывел вполне определенное правило. Вдох сложно зафиксировать, а вот на полном выдохе тело словно само замирает. Грудь, руки — все в одном положении. Дальше, если правильно навестись, нажать на спуск, чтобы ни одна лишняя мышца даже не подумала пошевелиться — пуля полетит точно в цель.
— Новый прицел! — рявкнул я, когда от сильной отдачи сетка слетела с креплений. Редко, но порой бывает и так: все-таки смола — не самый лучший вариант клея.
— Новый прицел, — мой второй номер передал приказ дальше.
— Прицел Буденного для полковника! — а вот команда добралась и до отряда снабжения, держащегося чуть дальше первой линии.
Прицел Буденного — анекдот, конечно. Я ведь в итоге для сетки использовал кошачьи волосы, человеческие не подошли, но пара человек запомнили, кто первым поделился со мной своей шевелюрой, и все. Правда ушла в народ. Я посмеиваюсь, Семен иногда краснеет, но прицел Буденного — это теперь вещь.
Пользуясь свободной минутой, я заодно сменил место лежки. Иногда японские батареи пытались нащупать, откуда по их первым рядам идет такой меткий огонь, но мы заранее подготовились, чтобы не дать им и шанса. Еще выстрел. Смена лежки — еще и еще. Стреляя, я заодно осматривал вражеские позиции вблизи и искал следы готовности к прорыву.
Первый-то натиск мы сдержали. Проволока на столбах оказалась неожиданным сюрпризом, особенно, когда японцы осознали, что позиции перед ней хорошенько простреливаются укрывшимися в окопах солдатами. Они попробовали прорваться массой, но тут пошли в дело заложенные саперами заряды. Человек пятьдесят положили — меньше, чем хотелось бы, но, главное, атакующий порыв сорвали.
Казалось, сражение на какие-то минуты замерло в равновесии, и непонятно было, что случится раньше. Враг все-таки прорвет наши позиции или же Засулич сможет подтянуть артиллерию и резервы. А то ведь… Я только сейчас осознал, что японцы не просто так маневрировали эти дни. Да, в итоге ударили по явно укрепленным позициям, но и нас тут оказалось не двадцать тысяч — все силы Засулича — а всего лишь около восьми. Мы, 6 тысяч генерал-майора Кашталинского, да запасные. Мищенко где-то далеко на правом фланге, основные силы — в резерве. Ждут, куда склонится бой, вместо того чтобы самим рискнуть, но подтолкнуть его в нужную сторону.
— Ваше высокоблагородие, генерал Кашталинский трубит атаку, — предупредил меня поручик Зубцовский, поставленный следить за крупными передвижениями, которые я сам мог бы упустить.
Вот и началось. Я оставил винтовку, передал командование взводом Мишеку и аккуратно выглянул с нашей наблюдательной позиции на вершине сопки. Действительно, Кашталинский решил, что
