Главная роль 2 - Павел Смолин
Торопить начал — это плохо, потому что я торопиться ох как не хочу. Я бы вообще Петербург объехал, добавив к Восточному путешествию еще и проезд по западным окраинам Родины. Что ж, правоту Царя не признать нельзя — мне действительно необходимо окунуться в государственное управление с головой. Александр даже не подозревает, насколько меня «не учили», но прогресс идет — общаясь с губернскими чиновниками и погружаясь в местные дела, я потихоньку обретаю нужные компетенции.
Тоже своего рода прецедентное право — я что-нибудь придумываю, Александр взвешивает, вроде как подмахивает, но с оговоркою «больше так не делай». Грани в целом уже ясны — как можно меньше топтаться по мозолям губернской верхушки (Питерские «покровители» расстраиваются), не обесценивать высшие дворянские титулы, а в остальном развлекайся как хочешь — хоть золотодобычу форсируй, хоть школы спонсируй, хоть спектакли «расцензуривай». Последний пункт Александр даже обсудить нужным не счел — ну спектакль местечковый, да и пес с ним, не того масштаба проблема, чтобы целый самодержец про нее задумывался.
Имя «сменщика», Петра Андреевича Каханова, мне не знакомо, значит этого исторического деятеля к моим временам река времен уже смыла в небытие. Сколько таких было и будет? Будь я профильным, специализирующимся на второй половине XIX века историком, может и знал бы такого, но увы — придется знакомиться с нуля. Но молодость и повышение — это хорошо, хотя бы первое время будет задницу в служебном рвении изнашивать. Потом, понятное дело, обрастет «друзьями» и полюбит «подарки», но во время встречи с ним я буду толсто намекать на оставленные в Красноярске «уши», которые, если сильно наглеть, стуканут напрямую мне со всеми вытекающими.
Довольный полученными новостями, я переоделся и отправился на ужин в компании подвижника Савенкова — и это вторая наша встреча за день, потому что большую часть дня он проводил для меня и некоторых городских шишек экскурсию по Краеведческому музею, большую часть экспонатов которого из земли выкопали ученики и подручные Ивана Тимофеевича. Ну и сам кое-чего навыкапывал!
Теляковский с нами в музей не ходил — опытный чиновник почуял неладное, и очень вовремя сел на больничный, сославшись на жуткие мигрени. Нервничает Леонид Константинович, давление поди поднялось, так что «мигрени» вполне могут оказаться правдивыми. Лютовать и отправлять пожилого человека с семьей на каторгу не стану — я же не изверг. После ужина зайду к нему, поговорю, попрошу отписать половину состояния в городской бюджет, подать прошение об отставке в связи с преклонным возрастом, и пусть себе живет гражданской жизнью богатого пенсионера — хочет, в Петербурге, а хочет — в Париже, тут уж как сам решит.
— Такие люди как вы, Иван Тимофеевич, — вполне искренне рассказывал я Савенкову после перехода ко вторым блюдам. — Для Империи на вес золота.
— Премного благодарен, Георгий Александрович, — благодарно поклонился он.
— Заслугам вашим несть числа, — продолжил я. — Однако на государственной службе вы не состоите, а посему должного вознаграждения не получаете.
— По зову души тружусь, Георгий Александрович, — ответил Иван Тимофеевич чистой правдой, ибо таким людям интересен сам процесс, а выгода — глубоко вторична. — Из любви к Отечеству. Края у нас интереснейшие, — обвел руками зал. — Кто здесь только не жил!
— Верно, — улыбнулся я. — Но полагаться и далее на ваши и ваших друзей патриотические порывы считаю неразумным — таковые порывы Империей должны поощряться и множиться ко всеобщему благу. Писал о вас Его Величеству, и он оценил ваши заслуги по достоинству. Высочайшим указом вы, Иван Тимофеевич, произведены в действительные статские советники.
Купец Гадалов получил стандартного купеческого «барона».
— Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество! — подскочил подвижник.
— Присядьте, — велел я. — Вместе с бумагами получите единовременную выплату пяти тысяч рублей золотом — в качестве вознаграждения за преданность Империи, ее истории и будущему, которое помогаете ковать своими педагогическими прожектами.
Савенков обрадовался еще сильнее — это же сколько экспедиций снарядить можно на такие деньжищи! Прилагающееся к чину жалование, он, надо полагать, тоже пустит на «подвижничество», а погоны на мундире, который ему предстоит пошить, помогут открыть доселе запертые двери.
— От себя, в качестве помощи Енисейской археологии, я внесу десять тысяч рублей, которые надлежит пустить на дальнейшие изыскания — в нашей истории очень много белых пятен, и меня такое положение дел расстраивает.
— Премного благодарны, Георгий Александрович, — поблагодарил он и за это.
Накормив Савенкова десертом, я отправил его восвояси и задержался, чтобы поговорить с прибывшим автором «В краях Сибирских» под чай с ватрушками. Его же теперь заклюют — старый губернатор нейтрализован, но у него же остались друзья-приятели, по которым в своей пьесе неплохо прошелся Филимонов. «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь» — это не пустые слова, и я это хорошо понимаю: я уеду, а враги останутся. Много ли в этом мире существует способов превратить жизнь человека в ад так, чтобы даже самый могущественный заступник не нашел к чему прикопаться? Гораздо больше, чем хотелось бы!
Высказав свои мысли по этому поводу Федору Федоровичу, я выкатил ему предложение:
— Два пути вам предлагаю, Федор Федорович. Первый — отправиться в Иркутск на ближайший год. К тому моменту новый губернатор войдет в силу, и сможет позаботиться о том, чтобы вам не чинили проблем ваши враги. Второй — отправиться в Иркутск на тот же год, но не просто так или с пьесою, которая, без сомнения, у тамошних замечательных людей будет иметь успех, а по делу. Князь Второв, большой умница и гуманист, прожил интересную жизнь. Его я планирую использовать в качестве примера для других купцов с большими капиталами. Вы же видели, какой благотворный эффект на Красноярск оказали новости о пожаловании Второва княжеским титулом?
— Видел, Ваше Императорское Высочество, — подтвердил драматург.
А лицо-то недовольное — чувствует творчески одаренный человек, что придется ему свое перо направить на формирование культа личности Второва.
— Ежели вам оно не претит, я бы хотел, чтобы вы
