Михаил Валерин - Если судьба выбирает нас…
В такой манере — с шутками да прибаутками — эта парочка меня покинула, оставив один на один с моими мыслями.
Я извлек из футляра свою чудесную гитару и, расположившись на койке, стал наигрывать эдакое попурри из мелодий и ритмов конца XX — начала XXI века…
Просто мне так лучше думается…
Начал почему-то с Агутина: «Оле-оле…»
А думалось мне вот о чем: как и кто тут поработал, чтобы настолько изменить историю.
То, что вмешательство было, — неоспоримо, ибо нынешнее положение дел не может быть следствием какого-то одного случая, нарушившего привычный мне ход исторических событий.
Давайте рассуждать!
Первым по времени и заметным расхождением является ныне правящий император Александр IV. В нашем мире он умер от менингита в апреле 1870-го, не прожив и года.
В цепочке наследников он был вторым после Николая, который здесь так и не стал «вторым» и святым.
Это уже вторая развилка.
Причем самая значительная, потому как если чудесное спасение младенца Александра формальной логике не поддается, то события 1881 года в свете моего послезнания кажутся неслучайными.
Итак. Император Александр II был убит бомбой народовольца Игнатия Гриневицкого. Причем это была вторая бомба. Первая, которую бросил другой террорист — Николай Рысаков, — своей цели не достигла. Император вышел из кареты посмотреть на последствие первого взрыва и стал жертвой второго.
Всего же «бомбометателей» было четверо, но у первого «не хватило духу», а до последнего — не дошла очередь.
Каждое воскресенье император присутствовал на торжественном разводе караула в Михайловском манеже. После этого он заезжал на короткое время в Михайловский замок к великой княгине Екатерине Михайловне, а затем отправлялся обедать в Аничков дворец к старшему сыну великому князю Александру Александровичу (будущему Александру III). И только после этого возвращался в Зимний дворец. Его маршрут проходил по набережной Екатерининского канала или по Малой Садовой улице.
По воспоминаниям Софьи Перовской,[123] набережная Екатерининского канала была резервным вариантом, а покушение предполагалось именно на обоих концах Малой Садовой улицы.
Расчет и случайность привели к известному результату.
А что же мы имеем здесь?
Александр II каким-то чудесным образом едет в карете своего младшего брата великого князя Сергея Александровича в Зимний дворец. Причем совершенно иным маршрутом, исключающим любое пересечение с местом возможного теракта. А народовольцам на набережной подсовывают императорский экипаж с конвоем, вот только едет в нем старший внук царя-освободителя — Николай. Причем именно что «подсовывают», потому что за этой каретой террористы и следили.
А здесь получается вот что: Александр уехал раньше, добрался до Зимнего, подписал очень важный в историческом масштабе документ, а потом с некоторой задержкой получил весть о гибели внука… С задержкой — видимо, для того, чтобы не отвлекся и не передумал.
Конституция Лорис-Меликова — подписана, будущий царь-великомученик — досрочно помер, а чудом воскресший одиннадцать лет назад тезка императора — становится наследником номер один после своего отца.
Если это не спланированная акция, то я ничего не понимаю…
Все последующие глобальные изменения в истории и в государственном устройстве Российской империи можно считать следствием данной хитрой комбинации.
Ежели углубляться в конспирологию[124] попаданчества, то государь Александр номер четыре — один из них.
А так — все в порядке. В полном порядке…
Мои размышления были прерваны появлением Литуса в сопровождении нашей «старшей» сестры милосердия — княжны Ливен.
— Доброе утро, Софья Павловна,[125] — вежливо поздоровался я, оставшись сидеть. Статус раненого дозволяет столь внушительные отступления от этикета.
— Доброе утро, Александр Александрович!
— Уф! — Генрих, самостоятельно доковылявший до своей койки, с облегчением плюхнулся на покрывало. — Тяжело, но весело… Видите, Софья Павловна, ваша помощь вовсе не понадобилась!
— Увы, Генрих Оттович. А вы сегодня — молодец! — улыбнулась девушка.
— Вы меня перехваливаете, Софья Павловна. — Литус смутился и, дабы сменить тему разговора, переключил все внимание на меня. — А что это за странную пьесу ты играешь, Саша?
А действительно, что это я играю? Точнее, до чего я доигрался, пока мой мозг был занят решением конспирологических задач?
Выбор, сделанный подсознанием, совпал с моими последними рассуждениями, ибо играл я Элвиса Пресли: «That`s All Right».[126]
— Гм… Это не пьеса, это песенка… Американская… Выучил еще мальчишкой, когда мы жили во Владивостоке, — выкрутился я.
— Забавная мелодия и очень необычный ритм, — удивленно сказала княжна. — Никогда не слышала ничего подобного… Вы не будете так любезны исполнить ее еще раз?
— Для вас, Софья Павловна, — все что угодно! — И я тихонечко, вполголоса запел, впервые с момента ранения:
Well, that’s all right, mamaThat’s all right for youThat’s all right mama, just anyway you doWell, that’s all right, that’s all right.That’s all right now mama, anyway you do…
7
Большое событие для госпиталя — эвакуационная комиссия.
Сегодня наш с Генрихом черед предстать пред суровым военно-врачебно-чиновничьим оком.
Комиссия заседает в большой комнате с высоким сводчатым потолком.[127] Сугубую официальность процедуры лишний раз подчеркивает стоящий у дверей жандарм с шашкой и карабином.
Назвали мою фамилию — я подтянул пояс халата и вошел, с трудом открыв тяжелую дубовую дверь.
За длинным столом, застеленным зеленым, «государева цвета», сукном, расположилась живописная компания, встретившая меня взглядами, выражавшими весь спектр эмоций — от интереса до равнодушия. Главный врач госпиталя — профессор Гагеманн, мой лечащий врач, — заведующий хирургическим отделением доктор Вильзар, незнакомый мне кавалерийский подполковник, седенький дедуля-генерал с пышными усами и бакенбардами и двое чиновников с абсолютно незапоминающейся внешностью.
За отдельным столом у стены сидел то ли писарь, то ли секретарь — в общем, некто с пером в руке, полускрытый кипами бумажек.
— Прапорщик фон Аш! — объявил один из чиновников.
— Да-да! — подтвердил мою личность Гагеманн. — Сквозное ранение верхней трети правого легкого. Прооперирован в полевых условиях в полковом лазарете. Что скажете, Людвиг Иванович? — обратился он к Вильзару.
— Заживление идет нормально, осложнений не было и не предвидится. По моему мнению, господин прапорщик пробудет нашим гостем еще полтора-два месяца, — отозвался тот.
— Согласен! — кивнул главврач.
— Как вы себя чувствуете, господин прапорщик? — бесцветным голосом спросил подполковник, глядя на меня пустыми рыбьими глазами.
Наверняка этот тип — контрразведчик. Это только контрики умеют задавать столь содержательные вопросы с равнодушно-отвлеченным видом.
— Лучше, чем было, но хуже, чем мог бы, — отвечаю.
Нате вам! С кисточкой!
— Теперь вижу, что выздоровление не за горами, — зыркнув глазами, пробубнил подполковник.
— Замечательно! — прервал нашу «милую» беседу Гагеманн. — Получите у секретаря предписание с постановлением комиссии. И ждем вас вновь через месяц, господин прапорщик.
— Благодарю вас! — чуть поклонился я. Не стоит забывать о вежливости.
Выдав мне предписание, секретарь уведомил меня, что теперь с оной бумагой надобно идти в кабинет номер пять.
В искомом кабинете сидел замшелый чинуша в затертом мундире и что-то старательно выводил пером по бумаге.
Я представился и подал свои документы.
Чиновник внимательно их изучил и, почесав пером ухо, печально вздохнул. Потом он достал из правой тумбы стола какой-то бланк и принялся его заполнять, опрашивая меня по пунктам.
Затем мне было предложено расписаться, «где птица»,[128] что я не преминул сделать.
Бюрократ-страдалец опять вздохнул, вытащил еще один бланк — меньшего размера — и заполнил его, сверяясь с предыдущим.
Наконец из верхнего ящика стола была извлечена массивная печать на резной деревянной рукоятке, которая, будучи приложена к документу, оформила этот этап «хождения по мукам» окончательно.
— Вот эту бумагу вы, господин прапорщик, должны отдать в кабинете номер шесть. — Чиновник протянул мне бланк и опять грустно вздохнул. — До свидания! Всего наилучшего!
В шестом кабинете сидел худощавый молодой человек в ведомственном мундире и бархатных нарукавниках и оживленно стучал костяшками на счетах.
