Курсант. На Берлин 4 - Павел Барчук
Харро молчал, вглядываясь в мое лицо, пытаясь найти подвох, ложь, провокацию. В нем очевидно шла активная внутренняя борьба. Риск был колоссальным. Одна ошибка — и смерть.
— Почему я должен вам верить? — наконец выдавил он.
— Потому что у нас общий враг. И потому что у меня нет другого выбора, как и у вас. Мы либо будем работать вместе, либо нас поодиночке перемолотят эти жернова. Просто подумайте и приймите приглашение Ольги, которое Либертат получит на днях. А дальше мы с вами уж как-нибудь точно разберёмся.
Харро еще секунду смотрел на меня, а затем коротко кивнул и пожал мне руку. Рукопожатие его было холодным и твердым.
Я, честно говоря, испытал некоторое чувство облегчения. Контакт был установлен.
Мы вернулись в зал, как два малознакомых гостя, случайно вышедшие подышать воздухом.
В зале царила достаточно странная атмосфера. Гости застыли, словно монументы. Все взгляды были устремлены в одну сторону. Туда, где находился Бернес.
Марк стоял на небольшой сцене со скрипкой у плеча. Его лицо выглядело сосредоточенным и спокойным. Он играл. Это была не немецкая маршевая музыка, не патриотический пафос, а что-то глубокое, меланхоличное и бесконечно красивое.
Все присутствующие буквально замерли, стараясь лишний раз не дышать. Даже Геббельс смотрел на Бернеса с крайне одухотворённым выражением лица, забыв о своей язвительности и о том, что вообще-то в этого парня со скрипкой может быть влюблена фрау Геббельс.
Ну конечно же все не могло пройти гладко. В этот момент в зале появился Мюллер.
Он вошел бесшумно, как тень. Его взгляд сначала выцепил меня. Последовал короткий кивок, смысл которого сводился не к желанию поприветствовать, а к намёку:«я тебя вижу, помни об этом».
Затем взгляд Мюллера нашел Геббельса. Штандартенфюрер подошел к рейхсминистру, демонстрируя ледяную, формальную вежливость. Я тихонько, стараясь не привлекать внимания, передвинулся поближе к этой парочке. Есть ощущение, разговор может быть для меня интересен.
— Герр рейхсминистр, — голос Мюллера был тихим, но я стоял достаточно близко и его слова долетели до меня. — Поздравляю с новым протеже. Очень… ностальгический типаж. Напомнил мне одну историю… о некоем Викторе Арлазорове. Вы, конечно, помните это имя?
Геббельс медленно повернулся к Мюллеру. Его лицо стало землистого цвета. Губы плотно сжались. Есть ощущение, господину рейхсминистру сильно не понравился вопрос.
— Что вы хотите сказать, штандартенфюрер? — прошипел он.
— Ничего, герр рейхсминистр. Просто… Есть кое-какие мысли о ностальгических настроениях в вашей семье. Думаю, вам будет целесообразно встретиться со мной на днях. Чтобы… избежать недоразумений.
Это была прямая, неприкрытая угроза. Геббельса буквально заколотило от бешенства. Казалось, еще секунда — и он бросится на Мюллера с кулаками. Но тут музыка смолкла и зрители, очарованные игрой Марка начали приходить в себя.
А потом… в наступившей тишине раздался другой голос. Тихий, с характерным австрийским акцентом. Этот голос прозвучал как удар хлыста.
— Прекрасно. Глубоко. По-арийски.
Вся толпа, включая Геббельса и Мюллера, разом повернулась ко входу. Гости замерли в ошеломленном молчании. От дверей в нашу сторону двигался Адольф Гитлер. А под руку с ним, с легкой, непринужденной улыбкой, шла Ольга Чехова. Она что-то тихо говорила ему, он кивал, и его взгляд был устремлен на сцену, на бледного, застывшего со скрипкой Бернеса.
Эффект оказался просто сокрушительным. Никто не ожидал появления фюрера. Присутствие Гитлера на частном вечере, устроенном Геббельсом — это высочайшая честь, знак исключительного расположения. И то, что он появился под руку с кинозвездой, всеобщей любимицей, придавало происходящему определенный оттенок.
Геббельс, мгновенно преобразившись, бросился к Адольфу, его лицо исказилось гримасой восторженного подобострастия.
— Мой фюрер! Какая неожиданная и великая честь! Что ж вы не предупредили?
Гитлер кивнул рассеянно Йозефу. Его взгляд блуждал по залу, а потом снова остановился на Бернесе. Ольга, сияя обаятельной улыбкой, мягко нажала на руку своего спутника:
— Вот видите, мой фюрер, я же говорила вам. Разве я преувеличивала? Разве это не тот самый редкий талант, о котором стоило бы позаботиться? Согласитесь, бравурные марши не способны настолько затрагивать душу.
Гитлер медленно прошел вперед, к сцене, заставляя толпу расступаться, как Моисей воды. Гости застыли в почтительных позах, на лицах — подобострастные улыбки. Геббельс, как щенок, семенил рядом, пытаясь поймать взгляд хозяина.
— Вы талантливы, молодой человек, — Гитлер остановился перед Марком, благосклонно кивнув. — В вашей игре я услышал нечто очень родное, истинно германское. Знаете, от чего сердце начинает биться сильнее. Господин рейхсминистр… — фюрер повернулся к Геббельсу, который замер рядом в ожидании команды. — Я бы хотел, чтобы вы лично протежировали этого молодого человека. Мне он нравится. Позаботьтесь о нем.
Стоя в толпе, я наблюдал за этой картиной и мысленно улыбался. План сработал. План, который я придумал и осуществил.
По моей просьбе Чехова уже несколько раз, будто невзначай, говорила фюреру о невероятно талантливом молодом скрипаче, игра которого способна тронуть самое чёрствое сердце. Она же, получив от меня сигнал, уговорила Гитлера приехать на этот вечер, заверив, что здесь он сможет насладиться искусством без лишней помпы.
Никто в этом зале, даже проницательный Мюллер или изворотливый Геббельс, не догадывались, что появление фюрера — это не его прихоть и не случайность, а тонко спланированная операция по спасению моего друга от сумасшедшей Магды и ее мстительного муженька. Теперь Бернес был под прямой защитой самого Гитлера. По крайней мере, пока что. И Геббельс это прекрасно понимал.
Появление фюрера, особенно его слова, разрядили ситуацию, как нож, разрезающий натянутую струну. Геббельс, мгновенно перестроившись, улыбался и хвостом вился возле обожаемого фюрера. Мюллер, отложив свои планы по дискредитации рейхсминистра пропаганды, вообще растворился в толпе. Но перед этим бросил на меня короткий, говорящий взгляд. Как я и думал, скорее всего завтра меня вызовут «на ковер».
Когда Гитлер, пробыв всего лишь около пятнадцати минут, удалился так же внезапно, как и появился, Геббельс вернулся к Бернесу. Но его тон теперь был иным. Язвительность исчезла, сменившись отеческой, показной заботой.
— Вы талантливы, герр Ирбис, — сказал он, положив руку
