Я – Распутин - Алексей Викторович Вязовский
– Как в Англии хочешь?
– Не ведаю, что там творится, но может, Бог даст, съезжу, узнаю. А сейчас вижу, что будь сильная Дума в стране, да вместе с кадетами и октябристами – любого в бараний рог согнем. Особенно если объединиться. Тебе же легче работать будет.
– Вот куда тебя понесло… – Столыпин откинулся в кресле, покачал головой. – Да ты вольнодумец похуже наших революционеров. Хочешь все переустроить в России, патриарха ему подавай…
Премьер задумался.
– Но в объединении центристов что-то есть… – Столыпин покивал сам себе, дернул за ус.
Дверь распахнулась, в кабинет даже не вошла, а почти вбежала Ольга Борисовна.
– Петя, аппарат привезли!
Я сидел в дальнем конце стола, жена Столыпина меня сразу не заметила.
– Господин Калмейер лично приехал устанавливать! Будет делать операцию. Ой, Григорий Ефимович!
Я встал, приобнял опешившую Нейдгардт.
– Поздорову ли, матушка?
– Все хорошо. Вот для дочери ваш прибор привезли. Ноги лечить. Уже успешно апробирован в клинике доктора Калмейера.
– То не мой, то Божий парат!
Столыпин задумчиво перелистнул брошюру, покачал головой.
– Свыше мне то дается, да не всегда людьми принимается.
Я внимательно посмотрел на премьера, тот пожал плечами.
– Дорогая, я сейчас подойду. А ты, Григорий… Ладно, иди. Потом договорим.
* * *После всех этих выкрутасов вернулся я в общину, зашел в кабинет и… как говорится, матка у меня опустилась.
Стоит и смотрит на меня та самая барышня из церкви, «Вика Андреева», и руки нервно так в муфточке ходят. А муфточка у нас что? Отличное место для пистолета.
И Дрюня, стервец эдакий, тоже тут стоит, хоть я ему сколько говорил, чтобы лишний раз тут не светился… Неужели за старое взялся, навел на меня дружков-эсеров?
Хорошо я в темных очках был и моего страха они не заметили. А я присмотрелся, так девица вся испуганная и в расстройстве, а Дрюня веселый такой и довольный, с таким лицами теракты не делают.
Прошел мимо них, плюхнулся за стол, чтобы скрыть дрожь в коленках.
– Ну, рассказывайте, голуби, чего да как.
– Такое дело, Григорий Ефимович, – начал, как и ожидалось, Дрюня, – вот, Елена Александровна… – Студент замялся.
– Да уж вижу, что не Терентий Парфенович. Случилось-то чего?
– Так это… вот… – продолжал находиться в прострации Андрей. – Встретил я Елену… привел.
– Так. Отставить мекать, излагай внятно, от-куда-куда-зачем.
– Член боевой группы. В розыске. Спрятаться негде. Привел, – отрубил бывший эсер.
Девушка мило так покраснела, задышала, но промолчала.
– Ай, молодец! Ты теперь всех своих сюда приводить будешь, чтобы у нас Охранка на загривке сидела? Евстолий, опять же, где служит? Ты думаешь, он слепой?
– Мои – это вы теперь, – насупился Дрюня.
Девица совсем разнервничалась, вот-вот слезу пустит… Красивая. Эхе-хе, грехи наши тяжкие. Повернулся я к ней.
– Садись, милая, говорить будем. А ты тоже сядь вон там, в уголке.
Я поразглядывал эсерку. Нет, не Вика Андреева, это мне в институтской церкви во время теракта показалось, но неуловимо похожа. Голубые глаза, светлые волосы, тонкая талия… Впрочем, при нынешних фасонах ничего наверняка сказать невозможно – юбка в пол, корсет и покрой надежно скрывают истинное состояние дел. Да и понятия о красоте нынче другие, первые девушки моего университета тут бы считались болезненно худыми. Вон, Анна Каренина, например – красивое лицо, полные руки, полные плечи, полный стан, как описал ее Толстой – была дамой в теле, а вовсе не как мы привыкли видеть на киноэкране.
Нервничает, того и гляди, муфточку клочьями пустит. Роста немного ниже среднего, худые руки, розовое ушко… стоп, не о том думаю.
– Так что же молчишь, Елена Александровна?
– Не знаю, что говорить… – прошептала она в сторону, стараясь не глядеть на меня.
– А с главного начни. Кровь на тебе есть?
– Нет! – испуганно вскрикнула она и спрятала лицо в муфту.
– Бомбы делала?
– Нет… – уже спокойнее ответила девушка.
– В скольких акциях участвовала?
– В одной… вы сами видели.
– Ничего серьезного не поручали, привезли, небось, на дачу финскую, потом сказали ходить за градоначальником, примечать, так? – спросил я наобум и угадал.
– Да, а откуда вы… – глаза ее удивленно расширились.
Медленно, но верно, я принялся пикировать в этот синий омут. Пришлось внутренне встряхнуться, чтобы не «пропасть» окончательно.
– Оттуда, милая, – потыкал я пальцем вверх, – оттуда. Молитесь, и воздастся вам.
– А что со мной будет?
– А ничего. Бояться тебе нечего, дружки твои, кто не в крепости сидит, в бегах давно. Ты лучше скажи, что делать умеешь?
– Учительница, – подал голос из угла Дрюня.
Но я так зыркнул на него, что он стушевался и сделал вид, что его тут нет.
– Учительница? Вот хорошо, прямо по молитве, спасибо тебе, Господи! – я широко перекрестился на образа.
Тут ее и прорвало. Девочка из хорошей семьи, папа целый полковник, как водится, помоталась за ним по гарнизонам, пока он в чинах рос. Насмотрелась и на тупость армейского быта, и на то, что вокруг делается. А когда учительскую семинарию закончила и в училище пришла работать, наслушалась историй от детишек.
А потом все обычно – сильно поссорилась из-за одного талантливого, но неимущего ученика и с начальством, и с попечителями. Максимализм, категоричность в суждениях, и при первом удобном случае ей отказали от места.
Ну и «товарищи» к ней давно присматривались, а тут такой случай, настропалили, в Питер отправили, там ей еще немного мозги прокапали – и вот без пяти минут террористка. За народное дело, против кровавых сатрапов.
Но, похоже, до конца зомбировать не успели или не смогли, насколько я видел, она не врала. Ну или передо мной великая актриса, куда там сарам бернар или ермоловым с комиссаржевскими.
Договорились – пока поживет в общине, потом я ее в детколонию учительствовать определяю, а она мне тайник сдает, где бомбы хранятся. Потому как без такого с ее стороны обратный ход включить – как нечего делать. Можно было додавить и выведать и про членов группы, и про явки-пароли, но тут это считается противным порядочному человеку, никак нельзя-с, так ведь и сломать девушку можно. А бомбы – они неживые и многих неживыми сделать могут, все в рамках христианской морали.
* * *Отгуляли веселые Святки, и я отпросился у царского семейства на богомолье, в Троице-Сергиеву лавру. Ну, типа нагрешил на праздниках, пустился в разгул после Рождества. Аликс все старалась наладить меня куда поближе, лучше всего в лавру Александро-Невскую, чтоб под рукой был, но мне в Москву, в Москву, как Чехов писал.
Синий вагон встретил меня уютом и теплом, часть попутчиков поначалу глядела с удивлением, но через час после отхода поезда и шепотков по углам мой социальный статус прояснился. Это сиволапому мужику Распутину в первом классе ездить нельзя, а вот дворянину Тобольскому, другу и молитвеннику царской семьи, вполне можно. И даже, как оказалось, весьма полезно.
Впрочем, единственный мой сосед по купе изначально глянул на меня беглым взором без интереса и уткнулся
