В. Бирюк - Шантаж
Туда, Доман, туда. В ту самую яму, куда ты и нырнул. И единственное, о чем я жалею, что позволил существовать вот этой цепочке эскалации. Если бы я мог совместить начало и конец этой цепи, то Аким бы был целым.
Вот, Ванёк, мотай на ус. Неприязненные отношения не исправляются, а эскалируются. Этот процесс сопровождается тяжкими телесными повреждениями близких тебе людей. Хочешь сохранить своих — бей всякого «недоброжелателя» сразу и насмерть. Не жди, пока он всю свою мерзость и пакость проявит, пока вред существенный и очевидный принесёт. Тебе таких в суд не тащить. Здесь не героический роман-эпопея, где нужно эффектно наказать «закоренелого злодея» — здесь жизнь, где эффективнее не дать злодею «закоренеть».
«Если враг не сдаётся — его уничтожают». Какой безграничный гуманизм, человеколюбие и свобода выбора! Сдаётся — не сдаётся…. Чётче надо, короче, отчётливее. «Если враг — его уничтожают». Хорошо бы — ещё до боя.
Наконец и подмётки сапог Домана залила жижа. Пару секунд на поверхности этого… всего — стояли два маленьких озерца. Из этого всего. Потом равновесие в толще… массы сместилось, тело, видимо, провалилось вглубь. Всё это не то чавкнуло, не то хрюкнуло. Вонь стала совершенно невыносимой. Мы выскочили на воздух.
— Значит, мы его поймали, а он по нужде захотел. А тут, стало быть, доски-то того. А мы и не сообразили.
— Молодец, Ивашко. Всё правильно излагаешь. Именно так и было. Только не «поймали», а пригласили поговорить. Он же управитель, а в Рябиновке с супонями и чересседельниками непорядок — старший конюх недавно жаловался.
Я человек не злой и не мстительный. Разве что — пришибу и дальше пойду. Пошли отсюда, а то дышать нечем.
Только вернулись на двор — снова крик:
— Вирник Спиридон! Господин Спиридон! Он лампу золотую украл!
На крылечко выскакивает Николай с вцепившимся в него «лохошонком». Тут же из-за угла вырисовывается Спиридон. И ничего не делает. Стоит и на меня смотрит. Спокуха, Спирька. Мы по мелкоте не работаем.
— Николай, это наша лампа?
— Нет. Но…
— Она золотая?
— Да ты што! Бронзяк сурожский…
— Ну так и оставь её добрым людям. Видишь же — Спиридону она дорога. Как память о тяжёлом и голодном детстве. Все, мужики, Акима — на телегу. Майно — туда же. Серия вторая — «возвращение упрямого». Поехали.
…
У дедова знакомца и правда — усадьба большая, а насельников мало. Только разгрузились — у нашего «водителя кобылы» соображалка проснулась:
— А кто мне за извоз заплатит?
Что-то я сегодня не в настроении. Прогрессировать рыночные отношения в части извозчицкого промысла…, регулировать тарифы грузопассажирских перевозок в условиях «Святой Руси»… За извоз заплатил Ивашко. Кулаком в ухо. Пока посадский поднимался, да пыль дворовую выплёвывал, я предложил ещё получить. Авансом за следующую ходку — надо мужичков к лодейке нашей отвезти — переставить её ближе. Сам — бегом к Акиму:
— Ваня, Ванечка. Плохо мне. Горю я. В глазах темнеет. Попа позови. Исповедоваться бы мне. И вот ещё что… Как помру — моих-то не брось. Им же кроме как на тебя надеяться не на кого. Помоги им, христом-богом прошу.
Твою мать! А у деда и в самом деле под сорок. Блин! И рвёт его. Он что, какую-то желудочно-кишечную в этом застенке подхватил? Что здесь зеков гнильём кормят… Или это болевой шок так действует? Вроде поздно уже, сколько времени после пытки прошло. Так, мать вашу, чего делать-то?! Делать-то чего?!!
— Сухан, ведро воды из колодца. Бегом! Ивашко, сыскать лучшего здешнего лекаря. Быстро! За ценой не постоим, будет мявкать — бей в морду. И тащи сюда. Хоть за шиворот! Николай, попа мне. Дед исповеди просит. Ну! Ноготок, здешнего хозяина — ко мне. Чарджи — к воротом. Лишние будут соваться — бей.
— Я об русские морды руки марать не буду.
— Ты! Ты будешь делать всё, что я велю! Или сдохнешь! Только… я ведь не сказал: «бей кулаком в морду». Или забыл — на каком боку у тебя сабля?
Чарджи несколько изумлённо посмотрел на меня, потом на эфес сабли на левом бедре, потом на ворота. Не надо думать, что на «Святой Руси» вот так запросто можно резать людей в городе. Есть суд, есть стража. Есть население, почти поголовно вооружённое. Или — мгновенно вооружающееся. Ножами, топорами, дубьём…
Но «здесь и сейчас» — безвластие. Посадник — мёртв, тысяцкий — мёртв, стража — патрулирует город. В ожидании эксцессов. Ну, Россия же, «твою маман»! А я снова в панике: вот как ломанётся сюда толпа в несколько десятков придурков…
Почему «придурков»? — Потому, что я их не понимаю! Потому что не знаю, как будет вести себя толпа здешних гражданских! Не просекаю ситуацию. На чьём дворе мы стоим? Как у него с соседями? Кто-то лишнюю кружечку бражки примет, да вон на тот сарай с соломенной крышей горсть углей кинет. Ну, просто так, для забавы. Просто «акт вандализма» — а как оно будет когда «бздынь»? И куда я тогда с Акимом? Который сейчас как хорошая водка — сорокаградусный. Третья волна паники с последнего заката. Или уже четвёртая? Какой дурак сказал, что на «Святой Руси» жили тихо и благостно?!
Как минимум, на подворье мне лишних людей не надо. Давай, Чарджи, поработай вратарём. Или, как говорят и здесь, и в моём родном жаргоне — воротником.
Ворота были раскрыты, и в них как раз нарисовался какой-то местный попрошайка. Вынюхивает, журналюга. Понятно, что сегодняшние события всколыхнули весь город и резко прибавили нам популярности. Первыми на запах скандала всегда слетаются журналисты. Вторая, после проституции, древняя профессия.
Журналов ещё нет, масс-медиа ещё нет, жёлтой прессы — нет. «Деяния Сената», издание которых запустил в Древнем Риме Юлий Цезарь, не «прессовались», а писались. На деревянных дощечках. Совершенно безотходное производство. Дощечки потом шли в печку.
Вообще — пресса только в Китае. Империя Сун обеспечивает взлёт гласности и всеобщее процветание. В моём «сейчас» в Китае уже полтораста лет «прессуют» ихний «Столичный вестник» с доски. Но относительно недолго:
«Мир цветущего счастья, трёхсотлетний покой,Сад науки, искусства, сад культуры людской,Всё погибло, пропало — как метлой сметено!».
Ещё — «нет», но скоро будет.
Нам на «Святой Руси» этого не надо. Мы и сами… «из уст в уста». Вот только не надо искать в этом исконно-посконном выражении сексуальный смысл! Хотя… судя по удовольствию участников процесса…
«Словно мухи, тут и там,Ходят слухи по домам,А беззубые старухиИх разносят по умам,Их разносят по умам».
И этим вполне само-удовлетворяются. В смысле — сами удовлетворяют свою потребность. В общении, естественно.
Чарджи подошёл к воротам и вытащил саблю. Факеншит! За испуг оружием — вира. Статья восьмая «Русской Правды»: «Если кто вынет меч, а не ударит, то платит гривну».
Журналюга-побирашка испарился, а повернувшийся ко мне Чарджи, заметил мой встревоженный взгляд, понял причину и, нагло улыбаясь, успокоил:
— Ногти у меня грязные, почистить бы. Вот, остренькое достал.
Ага. Столетним боевым клинком ногти чистить? — А что, кто-то запретил? «Что не запрещено — разрешено». Кого ты, Ванька, жизни учить собрался? Дикого степняка? Обрусевший принц торкский и сам тебя научит. Всяким фокусам. И с конём, и с саблей, и с законом.
Так, здесь порядок. Что с дедом?
Сухан притащил ведро колодезной воды, а Ноготок, за неимением хозяина — хозяйку. Молодая женщина, смотрит испуганно.
— Давай тряпок.
— К-каких тряпок?
— Чистых. Вот как у тебя рубаха.
— Не! Нету! Хозяин придёт, тогда… Без хозяина — нельзя! Нету у меня!
Каждый, кому приходилось начинать жизнь с нуля, знает: наличие в хозяйстве тряпок, хоть бы и половых, есть признак обеспеченности и благосостояния. Ибо в тряпки идут вещи уже отслужившие свой срок. То есть — сначала была вещь. А потом появилась вторая такая же, такого же класса. И первая становится ненужной. Точнее — не единственной и необходимой. Проще: чтобы в доме было чем мыть полы, нужно иметь не меньше двух рубах. Или хотя бы — трусов. Такая, знаете, избыточность гардероба. Где-то даже роскошество.
Подворье-то не бедное, а она тряпки не даёт! Жадина-говядина.
— Ноготок, Сухан — бабу наземь. Пасть заткнуть. Чем-чем — шапка у тебя на голове. Ноги, руки, голову держать.
Бабёнка подёргалась сперва. Потом… в русской литературе используется термин «сомлела». Часто — с обоснованием причины этого «сомлевания»: от жары, от ласки, от испуга… Здесь — последний вариант. А какие ещё варианты есть у селянки, которую держат намертво два здоровых мужика, а дёрганый подросток в косынке идёт к ней, доставая ножик? А как? Швы на рубахе я руками порвать не могу — сил не хватает. Вот так и пришлось — подол её в зубы, рукой натянуть и ножичком по шву нитку надрезать. Дальше-то уже легче пошло. Рукава-то я оставил, а само полотно, что перед рубахи, что спинку — снял и на части порезал.
