В. Бирюк - Шантаж
Но здесь-то уже не моё детство. Та, первая жизнь, меня кое-чему научила. «Если бы молодость знала, если бы старость могла». Моя нынешняя «молодость» кое-чего уже знает. Что оплеуху можно пропустить над головой. И надо-то всего — просто присесть. А ещё можно поймать пролетающий рукав и дёрнуть на себя. Это уже из самбистских игр. И воткнуть в землю перед шагнувшей вперёд, вслед за взмахом руки, правой ногой «оплеуходавца» — свой дрючок. И, не отпуская ни рукав, ни дрючок, двинуться на полшага навстречу, чего никогда при «оплеухе» не делают, уходя с линии движения противника и разворачиваясь к нему спиной. И здоровый дядя, запнувшись на ровном месте, летит носом вперёд. По своей воле, под своей тяжестью, от своего шага. Так что остаётся только чуть подправить траекторию, пропуская перед собой падающего мужика, оттягивая его руку в сторону. И, падая вслед за ним, приземлится коленом ему на локоть.
Как он взвыл! Сирена. Причём, явно не древнегреческая. Бородатая, басовитая и противноголосая. Голосит противно и матом. Как от этой сирены шарахнулись мужички-носильщики! Все попадали! Все четверо. Кто — за носилки зацепился, кто — друг за друга. Пейзане, одно слово. И я следом. Следом за стражником. Упал, перекатился на спине через спину поверженного противника и, уже вставая рывком, уперев пятки в круп бедолаги, вытащил правой рукой у него меч из ножен. А иначе никак — левая-то занята. Дрын там у меня, берёзовый. Как прирос…
При первом же вопле, стоявшие во дворе дядьки развернулись в моя сторону. А некоторые и пошли поближе. Много их, не совладаю я. Приставил остриё меча к затылку лежащего, и истерично завопил:
— Всем стоять! Зарежу-порву! Назад! Железяки в ножны! Стоять! Порублю-покусаю! В куски покромсаю!
Здесь смысл не важен — важна экспрессия. Тезаурусы могут не совпадать, но сенситивная составляющая должна быть адекватно выражена. И приближаться к верхней границе «окна восприятия». Знать бы ещё: какое оно, это окно, у здешних аборигенов. Может, рубаху на себе порвать? Или ножичком вены порезать? Так руки заняты…
Я уже говорил об удовольствии работать в команде? И грустил о невозможности этого удовольствия на «Святой Руси»? Так вот — я был неправ. Когда моя команда появляется в последний момент и «работает моё спасение» — это очень большое удовольствие.
— Эй, вы там! А ну отойди от боярича! А то посечём-порежем! (Это Ивашка, стоя в воротах, вытягивает гурду).
А Чарджи только улыбается. Противненько. И поднимает лук с наложенной стрелой. Говоруны-демонстранты. Вот Ноготок просто прижал одного из стражников у ворот, приставил к его шее рожон своей секиры и негромко уговаривает. Будто девицу. Уговорил. Точно как девицу — дядя пояс развязал и на землю опустил. Уже согласен на всякие… «любовные игры».
А Сухан просто пошёл. Как-то… скользяще. Как дикий зверь в лесу ходит. Вот он был у ворот — и вот уже стоит передо мною. Закрывает меня. И — мне. Весь обзор закрыл. В этом своём интеллигентски-свято-древне-воинском прикиде. Он что, думает, что здешние «волчары» его оглобли испугаются? При таком-то раскладе! Моих — четыре бойца. Меня, Николая — вон тихонько из-за ворот выглядывает, носильщиков и Акима — не считать. Против четырёх десятков местных. Это что, «общество равных возможностей»? Нам такое равенство не надо. Нам такое равноправие — смерть неминучая. Думай, Ванька! Или хоть ори чего-нибудь. Орю:
— Спиридон! Господин вирник Спиридон! Убивают! Давай сюда! Уйми своих псов бешеных!
Уже разворачивающиеся в два отряда — к воротам и ко мне, местные вояки, несколько притормозили. Чтобы злодеи и душегубы звали на помощь главу местной правоохранительной системы… Для «Святой Руси» — стилистически несколько неправильно. «Сращивание с криминалитетом» здесь, наверняка, есть. Это не только наше исконно-посконное, это вообще — обще-системное. «Кто что охраняет, тот то и имеет». Но таких эпизодов, как в известном «деле Магницкого»… Оборотни здесь, конечно, в каждом лесу, но вот «в погонах«…Таковых нету ввиду не изобретения ещё самих погонов. Древность, знаете ли. Дикие люди…
Только теперь состоялся положенный по жанру выход американской кавалерии. Снова — не так. Хеппи-энд для американских вестернов на Руси исполняется специфически. В роли толпы звёздно-полосатых драгун с полковым духовым оркестром — Елнинский мятельник Спиридон. Ну и трубит он… соответственно.
Спиридон выскочил на крыльцо одного из строений. Оценив ситуацию, сунулся, было, назад. Ну очень не хочется ему во всё это вляпываться! Но следом за ним выскочил тот юный лох, которого я снял с поста у поруба. И радостно озираясь в предвкушении «момента славы» — «вот как они все сейчас перережутся!» — застрял в дверях. Спирьке не осталось ничего другого, кроме как явить народу свой «временно исполняющий» начальственный лик. И, естественно, этим ликом — заорать.
— Десятник! Ко мне! Быстро! Сабли убрать! Всем, мать вашу! Ты, как там тебя, поди сюда.
Как профессионально формулирует Спиридон! Он меня и знать не знает, и ведать не ведает. Народ бурчал, но воины мечи убрали в ножны. Остальные — заткнули топоры за пояса. Мои тоже придали себе мирный вид. Чарджи даже лук опустил и тетиву осторожненько отпустил. Но стрелу с тетивы не снял.
— Ты! Отдай ему меч стражников. Что ж это у тебя, господин старший десятник княжьей дружины, люди от сопли малолетней валятся? Или кормишь худо? Мечей в руках удержать не могут? Может, ты людей своих голодом моришь? А кормовые их — себе в скрыню прячешь? Стыд-то какой! Люди узнают, что малолетка гридня завалил — в нас тут — во всех! — местные сморкаться будут.
Толстый брыластый десятник сопел и тяжко соображал: что ж ему делать-то с двумя мечами в руках? Чтобы убрать меч в ножны — нужны две руки. Нужно выполнить команду старшего по должности, а оно никак. Руки-то заняты. И не повернуться толком. С таким-то брюхом да в доспехе. Он неуклюже топтался перед крылечком, пытался нащупать сползшие на спину ножны меча.
Вы будете смеяться, но мне пришлось помочь. Просто из вежливости. Забрал у него один меч, помог придержать ножны. С таким-то брюхом и правда — неудобно. Пока эти ножны на заду найдёшь…. Потом снова отдал дяде меч его человека. Десятник автоматически буркнул что-то благодарственное. Распрямился и отдышался. Ну, чего теперь? Спиридон уже перестал проповедовать и заговорил нормальным голосом.
— Оставь сторожей у ворот да пройдись с людьми по городу. Как бы местные не взбунтовались. Да даже не в бунте дело — передерутся, старые обиды повспоминают. А там пойдут богатые дворы разбивать, запалят чего-нибудь. А этих… Этих не трожь, они за мной. Надо чего с ними будет — сам скажу.
Десятник неразборчиво, но утвердительно, хрюкнул, по смыслу что-то вроде: яволь герр херр, хотя звучит более нецензурно, и пошёл собирать своих людей. А я махнул рукой своим.
— Господин вирник, (лохошок стоит у Спиридона за спиной — формулирую особо почтительно) коли дело с ложным доносом разрешилось, то не соблаговолит ли твоя милость вернуть назад барахло, которое посадниковы люди попятили. У Акима и его людей. Да выдать мне клепальщика Домана. На предмет взыскания с него установленной по «Русской правде» виры. (Если кто думает, что долбодятел кого-нибудь прощает… Я же сказал — я не ГГ, я — ДД)
— Ты, пойди, покажи там, где вещички взятые (это — лоху заспинному). Виру взыскивает князь. Он же и вину определяет.
— Вот и я про то.
С полминуты мы со Спиридоном смотрели в глаза друг другу. Доман, похоже, человек «из центра». Прислан из окружения светлого князя присматривать за политически неблагонадёжным отставным офицером. Здесь у него только контакты для обеспечения оперативной деятельности, а начальство в стольном городе сидит. Как светлый князь будет со своего сексота виру взыскивать — мне не интересно. Персонаж в моём хозяйстве нагадил — мне и прибирать. Гадину.
Спирьке, конечно, стрёмно. Выдать на расправу человечка из номенклатуры центра… Ну, Спиридон, решайся. Я ведь всё равно по-своему сделаю. Только Иисуса не забудь: «Кто не со Мною, тот против Меня, и кто не собирает со Мною — тот расточает». Хочешь… в «расточители»? Или тебе более короткий большевистский вариант процитировать: «Кто не с нами — тот против нас»? Нет, нет нужды большевиков вспоминать — не дурак, сам понял.
— С левой стороны — дверка в подклет. Я его там видел. Но… без меня.
— Само собой. Ты бы, Спиридон, посадника навестил. С подушкой.
— Зачем это?!
— На лицо положить. Что бы мягче было. Прижимать.
Тут и мои подошли. Разговор двух стервятников пришлось прервать. Ребятам я объяснил, где надо искать Домана. И куда доставить. У меня возникла твёрдая уверенность, что после встречи с моими людьми Доман очень захочет в туалет.
Во дворе появились бабы, и начался вой. Вой по убиенной посаднице. Многоголосый и надрывный. Четверть часа в таком режиме, и любой нормальный человек выглядит и ведёт себя истерично. Просто при такой организации дыхания организму ничего другого не остаётся, как вбрасывать и вбрасывать в кровь новые дозы адреналина и прочего. Химия тела меняется в соответствии с требованиями сценического образа. Вполне по Станиславскому.
