Мэри Джентл - Том I: Пропавшая рукопись
— Осаду вам придется снять. Это входит в контракт.
— Эй-эй. Не торопитесь так. Я всегда советуюсь со своими людьми. — Аш подняла руку. Что-то тревожащее чудилось ей в голосе визиготского командира. Ей хотелось подъехать поближе, но отсвет факела играл на наконечниках стрел, небрежно приложенных к тетиве или спокойно лежащих поперек колен визиготских всадников; да и у ее людей копья были в руках, а не в гнездах у седел. Оружие живет своей жизнью и владеет собственным голосом: Аш, не глядя, могла сказать, сколько стрелков посматривают на нее, рассчитывая дистанцию. Она чувствовала невидимые нити, протянувшиеся к ней.
Больше ради того, чтоб протянуть время, она спросила:
— Фарис, когда мы снова увидим солнце?
— Когда мы позволим, — спокойно ответил молодой женский голос.
Аш распознала ложь: ей и самой случалось в свое время лгать на публике. «Так стало быть, сама не знаешь? Калиф, там, в Карфагене, не обо всем, значит, уведомляет своего полководца?» Желтый свет факелов разросся, глиняные факельщики полукругом обступили командира. Замерцали тонкие колечки кольчужного плетения.
— Так что вы предлагаете?
— Шестьдесят тысяч дукатов. Контракт до окончания этой войны.
— Шестьдесят ты…
Так ясно, словно они прозвучали у нее в голове, Аш услышала мысли Роберта Ансельма: «Если у той сучки есть деньги, чтобы пускать их на ветер, не спорь с ней!»
Аш дала себе пару секунд на размышление, отстегивая и снимая свой салад; заодно это было знаком для ее людей стоять смирно — или, по крайней мере, не совершать резких движений, пока со стороны визиготов нет явных признаков враждебности.
Ягненок стянул перчатку и прикусил собственный палец.
Аш откинула со щек серебристые локоны (вспотевшие в теплом подшлемнике) и взглянула на генерала визиготов. Девушка после долгой паузы тоже сняла свой шлем с кольчужными подвесками и отодвинула вуаль.
Кто-то из визиготов яростно выругался. Его испуганный скакун оторвал от земли оба передних копыта и тяжело опустил их на соседа. Поднялся такой вопль, что Аш пришлось левой рукой натянуть поводья Счастливчика. Годфри Максимиллиан открыл глаза, и Аш увидела, что священник смотрит прямо перед собой.
— Иисус Христос! — вырвалось у него.
Молодая Фарис сидела на лошади в ярком свете факелов. Она движением закованного в сталь и одетого алым бархатом тела послала свою кобылу на шаг вперед и застыла. Блики пробегали в потоке ее серебряных волос.
Темные, изогнутые, тонко прочерченные брови; темное сияние глаз; но главное — губы. «Я видела эти губы в зеркале каждый раз, когда мне в руки попадали зеркала», — подумала Аш. А еще та же длина рук и ног, твердые маленькие бедра, сильные плечи и даже — хотя этого ей не видно — та же посадка в седле.
Она снова перевела взгляд на лицо визиготки.
Шрамов нет.
Окажись там шрамы, она бы упала с коня и поползла по земле, взывая к Христу с молитвой защитить ее от демонов и безумия, от всех порождений преисподней. Но щеки девушки были чисты и гладки.
Лицо полководца визиготов застыло холодной бесстрастной маской.
В ту самую секунду, когда европейцы и визиготы сгрудились вместе, толкая друг друга конями и коленями, Аш подумала: «Так вот, как я выглядела бы без шрамов.
Шрамов нет.
А в остальном — мы двойники».
3Фарис подняла руку и отдала короткое приказание. Слов Аш не разобрала — слишком быстро.
— Я пришлю к вам своего квахида с контрактом, — добавила визиготка в сторону Аш и коротким движением корпуса развернула на месте лошадь, дала шенкеля и ускакала галопом к лагерю. Остальные немедленно последовали за ней. Барабанщики, орлы, поэты и солдаты с грохотом унеслись вниз по склону.
— Назад в город, — услышала Аш в тишине свой хриплый и отрывистый приказ. Подумала: «Видели не все — только несколько человек, что стояли рядом — за тридцать секунд в темноте не очень-то разглядишь лицо, — но скоро кто-нибудь проговорится, пойдут слухи…» — Назад, в город!
В течение следующих пяти суток ей ни разу не случилось говорить меньше, чем с двумя собеседниками зараз, а бывало и по трое.
Годфри принес ей копию контракта на подпись, заранее выверив латинский текст, в котором, кажется, была предусмотрена каждая мелочь. Она подписала, не прервав выговора Густаву и его латникам за самовольную вылазку к замку Гизбурга, в то же время просматривая с Генри Брандтом сводки расхода овса и обсуждая, где бы раздобыть ремонтных лошадей, выслушивая жалобу стрелков на недостачу пороха и доклад Флориана — Флоры! — о состоянии раненых. Согласие отряда на контракт она получила уже к середине первой ночи, обойдя все копья на их квартирах.
— Ночные переходы, — объявила Аш. Отчасти потому, что ночью было хоть немного светлей — убывающая луна давала больше света, чем дневные звезды, — отчасти, чтобы не заставлять людей лишний раз смотреть на черное дневное небо — уж лучше пусть едут ночью, а днем отсыпаются. Передвигать лагерь восьмидесяти копий вместе с обозом, разбивать его после перехода и сворачивать снова перед маршем — дело хлопотливое, что днем, что в темноте.
Она ни разу, ни на миг не оставалась одна.
Она отгородилась непроницаемой завесой властности. Никто не смел задавать вопросов. Никто и не задавал. Самой себе она казалась спящей, в лучшем случае, двигающейся, как лунатик.
Она пришла в себя на шестой день, как ни странно, от страшной усталости.
Аш очнулась от дремоты и обнаружила, что лежит щекой на шее своей кобылы. Обнаружила, что ее рука, вцепившаяся в гриву лошади, все еще движется, описывая небольшие круги. Кажется, она что-то говорила — вот только что?
Она подняла голову и покосилась на Рикарда. Вид у парня совсем замотанный.
Леди подтолкнула ее плюшевым носом, фыркнула. Аш выпрямилась, погладила теплый шелковистый бок, растянутый скрывавшимся внутри жеребенком. Кобыла тихонько заржала и толкнула Аш золотистым плечом. Осока под копытами приятно пахла конскими яблоками.
Аш опустила взгляд. На ногах высокие скаковые сапоги, с голенищами, привязанными к полам камзола, чтоб не сползали. До колена вымазаны грязью и навозом.
— Славная жизнь ландскнехта! Если кто хочет ходить по колено в дерьме, ему ни к чему покидать крестьянский двор. По крайней мере, крестьянину не приходится с каждыми петухами перетаскивать все хозяйство еще на пятнадцать миль. Где это я так вымазалась? Рикард, почему я по жопу в дерьме?
— Не знаю, командир. — Риторическое замечание, которое можно принять за приглашение к шутливой перебранке, однако, похоже, Рикарду не до шуток. Но вроде бы он обрадовался. Перемене темы? О чем же она говорила до того?
А Рикард, ободрившись, решил завязать разговор:
— Через пятнадцать дней она опорожнится.
Все тело ломит и ноет от усталости. Ажурный железный фонарь освещает полотняные стены передвижного стойла и клочки сена, торчащие из кормушки Леди. Приятно и спокойно, как всегда поутру.
Только, если выйдешь на улицу, рассвета не увидишь. Одна чернота.
Снаружи слышались голоса солдат и поскуливали собаки; стало быть, через лагерь она шла под охраной. Не настолько уж я рассеянна! Но в памяти полный провал — будто только что вернулась из долгого путешествия.
— Пятнадцать дней, — повторила Аш. Красавчик-мальчишка не сводил с нее глаз. Рубашка у него выбилась в разорванную пройму рукава, лицо осунулось, потеряло ребячью пухлость, стало взрослей.
Аш ободряюще улыбнулась ему:
— Вот и хорошо. Слушай, Рикард, вот обучишь Бертрана на пажа и кравчего, я тогда попрошу Роберта взять тебя оруженосцем. Хватит тебе учиться.
Он ничего не ответил, но лицо у него заиграло красками, как разрисованная страница рукописи.
Тело после физической работы расслабляется. Аш почувствовала, как отпускает боль в мышцах; тепло разошлось по телу, укрытому полукафтаньем поверх легкого бригандина; еще сильней захотелось спать. Вспыхнула вдруг память тела: голый бок Фернандо дель Гиза, горячая кожа под ее пальцами, пробегающими от плеча к бедру, и напор его вздыбившегося члена.
— Вот дерьмо!
Опешивший Рикард нерешительно напомнил:
— С вами хотел поговорить мастер Анжелотти.
Рука Аш машинально огладила шею ласкавшейся кобылы. От прикосновения к мягкой шерсти ей полегчало.
— Где он?
— Ждет снаружи.
— Хорошо, да, я поговорю с ним. Скажи всем, что в ближайший час буду занята.
Пять ночных переходов среди голых скалистых склонов, с пятнами снега, блестящего под луной. Она не замечала дороги. Холодные заросли высокогорных трав и кустарников, стук стекающих на дорогу камушков осыпи. Лунные дорожки на глади озер, изгибы вьющейся тропы далеко под ними. Сейчас, если бы взошло солнце, впереди внизу виднелись бы широкие зеленые луга и маленькие замки на холмах.
Тонкий месяц, висевший над головой, когда она брела к конюшням, мало что позволял разглядеть. Из лагеря и вообще ничего не видно.
