Олег Измеров - Дети Империи
У Виктора опять возникло сознание какой-то компьютерности происходящего. Ходят люди, общаются, произносят фразы, а для большинства, с кем он общался, так и осталось непонятным, есть ли в этих людях внутренний мир, сложились ли эти фразы в какой-то цельный образ, или, как в ходилке, есть одни диалоги и квесты. Хотя… А насколько он сам-то пытался понять этих людей? Здрасьте-здрасьте, пока-пока… в коллектив влиться не пытался, свою душу никому не раскрывал. Как и вообще в нашем мире. У нас теперь каждый сидит в собственной скорлупе, потому что откроешь душу — кто нибудь тут же в нее смачно харкнет, чтобы пока ты плевок утираешь, протопать по твоим плечам к своему личному успеху. Как там у Макаревича — "Носите маски, ведь только под маской ты можешь остаться собой". Виртуальность — идеал нынешнего общества. Придумать ник, обмениваться на чатах, форумах и в аське набором стандартных фраз и смайликов, поздравлять друг друга стихами, выцепленными с сайтов поздравлений… притвориться роботами, пытаться, насколько возможно, превратить и свой реальный мир в один из бесконечных сериалов, где очень надуманные сюжетные линии, герои, как из папье-маше, а картонные люди в искусственных декорациях насильно вписаны в чудный город.
Вот и он, в силу обстоятельств, сидел в своей скорлупе и даже про Зину вообще толком ничего не знает, откуда она, как жила до этого — кроме пары эпизодов, ей же и рассказанных. Он видел в окружающих картонные фигурки, а они в нем видели робота, чужого — ну, пришел, ну, ушел, ну, снова пришел. Да он этой обособленностью здесь сразу себя и выдал.
Углубиться в самоанализ, однако, ему не дали. Из-за двери высунулся Волжанов, и, поискав глазами Виктора, кивнул — "Зайдите-ка на минуту".
— Добрый день, — сказал Виктор, заходя в кабинет. — Меня только что подвезли, так что, к сожалению, не сначала рабочего дня…
— Добрый, — прервал его Волжанов, доставая какие-то бумаги из верхнего ящика своего двухтумбового стола. — Ну что ж, Еремин. Рад был с вами поработать, жаль, что придется расстаться.
"Начинается" — подумал Виктор. "А никто и виду не подает".
— Я понимаю, — ответил он. — Неприятности в наше время никому не нужны.
Волжанов резко поднял голову и перестал вытаскивать папку с бумагами.
— Какие неприятности?
— Ну, то что я не смог поехать в командировку в Харьков… подвел…
Волжанов хмыкнул и выложил таки папку на стол.
— Чудак вы человек, Еремин. Неприятности… С таким чувством ответственности на вас все ездить начнут… Вам еще не говорили, что на Профинтерне создают филиал отраслевого института подвижного состава? Головное отделение, кстати, в Коломне.
— Еще нет, — сказал Виктор. В четверг он высказывал это предложение — объединить разделенные по двум министерствам производства тепловозов и электровозов, а заодно и уходящих паровозов под эгидой одной системы проектных и исследовательских учреждений, чтобы ликвидировать ведомственные барьеры. "Быстрота у них, однако, фантастическая. Только заикнулся — уже решение провернули…"
— Вас переводят туда по производственной необходимости. Думаю, что отказываться не будете, да и нашего с вами согласия по этому вопросу особо не спрашивают. К работе на новом месте приступаете с понедельника, не забудьте взять расчет в кассе, а то свои небось-то уже… Верно?
— Спасибо.
— Да, собственного жилья у филиала пока нет, и тут договорились, что после формального набора кадров и перевода жить будете пока у нас, комната в общежитии молодых специалистов. Так что удачи вам, Еремин… Ну а до конца дня, выполняйте нынешние обязанности.
"Так не бывает" — сказал про себя Виктор, выходя от завкафедрой. "С работой рвут на части, быт устроен… Никто никого на хрен не посылает, народ дружный, не грызутся, склок служебных и бытовых не видно. А где уроды-то? Почему такой процент уродов низкий на душу населения? И где уроды, имеющие власть? Что-то здесь не так."
По дороге в лабораторию он заскочил в кассу, которая была в двух шагах от кафедры на первом этаже; очереди там не было. Он думал, что ему начислят только за те несколько дней, что он непосредственно провел в лаборатории; но оказалось, что ему вывели за неполных две недели, частично по ставкам "за время исполнения гособязанности" и перевели надбавку за вредность с какого-то номерного полигона — впрочем, не настолько высокую, чтобы его зарплата стала бросаться в глаза окружающим.
Стенд уже за время его отсутствия смонтировали и даже собрали схему измерительной аппаратуры. Оставшаяся часть дня частично ушла на то, чтобы обучить помощников нехитрому, но нудному и требующему аккуратности процессу, который назывался тарировкой пути. По-простому, они измеряли упругость стальных лент, которые на стенде должны были заменять рельсы, и по которым катилась модель тележки, повторяя в миниатюре действие на путь машины весом более ста тонн. Приспособление было похоже на абстрактную скульптуру, блестело хромом и чернело воронением; в него грузили гирьки, смотрели на круглый, словно большие часы, индикатор, пускали ленту самописца, на котором вычерчивала отклонение стрелка, похожая на лапку гигантcкого насекомого и записывали данные в разлинованную амбарную книгу. Все это было похоже на какие-то магические действия средневековых астрологов. Не хватало звездного неба, хотя на втором этаже находился "Марс".
Но вот протрещал последний звонок, общий для студентов и сотрудников, и под звуки старого фокстрота конца 20-х жерло главного входа выбросило Виктора вместе с шумным потоком парней и девчонок на улицу, полную света. Ах, этот февральский свет, когда солнце сияет почти по-мартовски, когда небесная бледная акварель уже наливается весенней синевой, и сверканье небесного хрусталя, многократно отраженное ослепительно свежим, выпавшим к утру снегом, расплескивается по стенам домов по всей улице, когда трубы на крышах чуть оттеняют наступающую синь белыми колоннами дымков, и холодный хрусталь воздуха пронзен теплым дыханием солнца! Как рассказать об этом мгновении, когда на улице вдруг встречаются зима и весна, когда человека вдруг охватывает преддверие радости от понимания, что самые холодные дни уже пережиты и где-то вдали перед воображением уже мелькают свежезеленые ветви, теплые дожди и аромат цветущих лип? Когда сердце вдруг пляшет под звуки доносящегося из репродуктора саксофона, выводящего что-то древнее, легкое и ритмичное? Виктору казалось, что он прожил здесь целую жизнь, где-то с начала века, и только потом до него дошло, что это просто преддверие первой его в этой реальности весны.
11. Пароль — щепотка соли.
В холщовом портфеле среди джентльменского набора оказалась нужная в домашнем обиходе сетка, и Виктор до общежития сделал крюк по продмагам.
Общежитие молодых специалистов было построено где-то в первой половине сороковых, из расчета на не совсем сбывшиеся в те времена планы превращения института в научно-образовательный комбинат, в который бы вошли исследовательские лаборатории завода, вуз и политехникум. Ввиду избыточности пятиэтажного здания его частично использовали как бессемейку, частично — для подселения молодых спецов с Профинтерна, тем более, что Третьи Проходные рядом. Виктор получил на вахте ключи — в вестибюле стандартно висели доска объявлений, уголок полезной информации "Как улучшить быт" и "Советы молодой хозяйке" и транспарант "Бога нет"; его комната оказалась на пятом, а лифтов при высоких потолках в доме не наблюдалось. "Ладно, зато какой вид из окна будет…"
Комната фактически оказалась миниатюрной квартирой, хотя и поменьше, чем у Зины: каприз архитектора потребовал, чтобы в этом месте выступ фасада с кирпичными лентами плоских колонн был оттенен нишей. Поэтому большая комната оказалась чуть меньше девяти метров, санитарные удобства были ужаты до туалетной кабины и мойки в кухонной нише, причем в месте общего пользования, на удивление Виктора, на проволочном кронштейне висел рулон серой, но мягкой на ощупь туалетной бумаги, а гардероб заменяли два встроенных шкафа в прихожей и в главной комнате. Судя по интерьеру, жилое помещение ранее использовалось в качестве импровизированного гостиничного номера для временного поселения разных гостей и командировочных; письменного стола не было, вместо кровати вдоль стены стоял диван-кровать с пружинным матрацем и тумбочкой, в центре стоял столик с парой стульев, у другой стены — универсальный шкаф, выполнявший роль книжного и буфета, а угол у окна был занят креслом, показавшимся Виктору в данной обстановке абсолютно ненужным. Для удовлетворения культурных потребностей на тумбочке стоял довольно элегантный ламповый приемник "Лель" среднего класса, в деревянном корпусе (этак сотни на три с половиной потянет местными), и висел на стенке стандартный черный карболитовый динамичек, с решеткой наподобие лучей солнца, приглушенно курлычущий очередную пятиминутку новостей. Стандартная лампа в коническом молочном плафоне, свисавшая с потолка, завершала пейзаж. Виктор прикрутил репродуктор, открыл форточку, чтобы пустить свежий воздух, и сел на диван.
