Василий Звягинцев - Билет на ладью Харона
Коснувшись этого эпизода, Чекменев испытал некоторое внутреннее напряжение: что, если князю такая вызывающая самодеятельность со стороны полковника покажется недопустимой?
Но нет, сошло, вызвало даже благосклонный смешок. Мол, молодец Герой, использует на практике полученные знания.
– Считаешь перспективным? – только и спросил князь.
– Пусть занимается, вреда в любом случае не будет. А вот с Герасимовым я надеюсь поработать как следует. Пока информация о его аресте не успела распространиться, считаю полезным его отпустить, под негласный надзор, и использовать в качестве двойника…
– Действуй, – снова кивнул Олег Константинович.
– Есть основания полагать, люди Катранджи оперируют и в нашей зоне ответственности. Тут проблем не будет. Сработаем по той же схеме, как я почистил от вредных людей территорию Израиля. А вот в остальной России… Если позволите.
– На твое усмотрение и под твою ответственность. Я об этом слышать не желаю.
– Само собой, вам о таком слышать совершенно ни к чему. А я уж так, под шумок, Ваше Высочество. Под шумок много что интересного удается сделать.
И, наконец, «Проект Кулибин». То есть профессор Маштаков, «сумасшедший изобретатель» по терминологии американских фантастических кинофильмов. Взяли мы с ним и с его лабораторией столько, что я даже не знаю пока, как с этим разобраться. Конгениальных ему и одновременно полностью надежных ученых у меня пока нет, а привлекать к этому делу кого зря считаю рискованным.
– У тебя – и нет? – удивился князь.
– Да так вот, Ваше Высочество. Самокритично, невыгодно, а что поделаешь, вынужден признать. Но найду непременно. Не завтра, но найду.
– Так ты хоть намекни, что в результате мы сможем получить?
– Здесь скромничать не буду. Все! Тут уж мне поверьте. От абсолютного оружия до бессмертия…
Самое удивительное, что Чекменев саморекламой не занимался и не пытался поразить Олега Константиновича невероятными перспективами, под которые можно много лет подряд обделывать свои дела. Сказал, что думал и как сам понимал.
Что тут же вызвало естественный отклик собеседника.
– Про остальное – верю. Но насчет «бессмертия» – это не для красного словца? Или «бессмертие» в качестве эвфемизма употребляешь?
– Никак нет, Ваше Высочество. В буквальном. По крайней мере, из всего мне известного вытекает…
И он передал князю смысл разговоров с Маштаковым и Розенцвейга, и Тарханова. Григорий Львович ведь и после того, как полковник покинул автобус, до самой Москвы раскручивал профессора с еврейской дотошностью, помноженной на навыки высококлассного сотрудника «SD».[19]
– Сам с ним разговаривал?
– Еще нет. Совершенно нет времени. Но побеседую с помощью Ляхова.
– Вместе побеседуем. Он где сейчас?
– На базе «печенега». Под надежной охраной.
– Не слишком надежно. Сколько там тех «печенегов»?
– Батальон.
– Мало. Немедленно доставь его сюда. В сопровождении роты с бронетехникой. И я от себя кое-что выделю. Раз уж ради него города захватывают и войны затевают… Разместим, ну хоть в Тайницкой башне. Или в Троицкой. Сам поедешь, и сам привезешь. А я ждать буду.
– Будет исполнено, Ваше Высочество. Выезжаю немедленно.
Нельзя сказать, чтобы князя так уж волновала вдруг возникшая перспектива личного бессмертия. Мужчина он был спортивный и абсолютно здоровый, как говорили лейб-медики и как ощущал он сам, лет тридцать еще надеялся прожить, если повезет. А то и сорок.
Просто чутьем прирожденного государственного деятеля уловил в словах верного царедворца некую убежденность в правоте его мнения, а раз так – нельзя даже маленький шанс на чудо оставлять на волю случая.
Истинное ли бессмертие или другие технические чудеса подвластны неизвестному пока профессору Маштакову, но необходимо сейчас же обеспечить ему максимальную безопасность и максимальную подвластность его княжеским желаниям.
Таковое могло быть обеспечено именно здесь, в Кремле, по-прежнему наиболее неприступной крепости России. Особенно после тех дополнительных мер, что он предпринял для усиления его обороноспособности. Взять Кремль, обороняемый Гвардией, не разрушив его до основания, в течение нескольких суток не смогла бы и целая ударная армия центрального правительства.
Глава десятая
Когда вооруженные люди толпой ворвались на виллу, поломав ко всему прочему весьма приятно начавшийся вечер с очередной юной прелестницей, поначалу Виктор Вениаминович Маштаков сильно напугался.
Ведь каков афронт!
Пришла к тебе одна из красивейших девушек курса, очень здраво решившая, что трудный экзамен по высшей математике куда приятнее сдать за бокалом шампанского и под хорошую музыку, нежели в пропитанной негативной энергией поколений нерадивых студентов аудитории. Так хорошо началось предварительное собеседование.
И вдруг распахнутые окна, крики, топот кованых ботинок по недавно отлакированной лестнице, на которую он не разрешал ступать в уличной обуви даже близким знакомым, блеск автоматных стволов!
«Восточным «друзьям» надоело ждать, – подумал он, – и они решили вывезти меня в места достаточно отдаленные».
А уж что могло ожидать его там, он представлял достаточно хорошо. Даже и за десяток тысяч обманом вырученных рублей принято наказывать строго, а тут речь шла о миллионах!
Зато, поняв, что пришли к нему не турки и не арабы, а обыкновенные российские бойцы, Маштаков испытал прежде всего облегчение.
По обычному психологическому правилу – долгожданная неприятность наконец случилась. Больше не нужно бояться каждого шороха за спиной, каждого стука в дверь, каждой тени в окне.
Еще больше его обрадовало то, что он попал в руки не полиции и не МГБ, а армейской контрразведки.
Человек неглупый и эрудированный, профессор знал, что для этих мужественных парней писаные законы – дело десятое. Значит, он интересует их не как разоблаченный и подлежащий наказанию преступник, а в своем истинном качестве, и, скорее всего, ему и дальше придется заниматься любимой работой. Ну, может быть, не в столь комфортных условиях, но наверняка более безопасных.
О том же, что ему, возможно, никогда больше не придется оказаться на свободе, он предпочитал не задумываться до поры. Мало ли, как все может повернуться.
Дорога до Москвы в стремительном и комфортабельном автобусе оправдала его оптимизм.
После того как его покинул слишком экспансивный, но весьма интересный в научном плане полковник Неверов, Маштаков окончательно успокоился. Оставшийся господин устраивал его гораздо больше. И в качестве собеседника, и вообще.
Они попивали коньяк, курили хорошие сигареты и продолжали симпосион[20] на научные темы. Господин Розанов, Григорий Львович, более всего интересовался практической стороной возможного хроносдвига. В максимально популярном изложении.
То, что в случае срабатывания «Гнева» в радиусе ста километров от точки «взрыва» исчезнет все живое, сдвинутое «вбок» от шкалы времени, он принимал без особого, как казалось, удивления. Вроде бы так и должно быть.
Люди и животные исчезнут с территории, захваченной катаклизмом. Все прочее – дома, техника, материальные ценности, даже растения – останется на своих местах. И новопоселенцы вступят в «зону», как оккупанты в брошенный жителями город.
Если проблемы возникнут, так только юридического характера. При определении прав на опустевшую территорию и ставшее бесхозным имущество.
Международно-правовым организациям и адвокатам наследников «исчезнувших» хватит работы на многие и многие годы.
А вот каково придется «ушедшим»?
Как должен будет выглядеть тот, другой мир «на обочине»?
Если известно, что жившие сто, десять лет или всего час назад люди ушли вперед по оси времен, а неживая природа, искусственная и естественная, осталась там, где и была, каким-нибудь собором Парижской Богоматери или Московским Кремлем продолжают пользоваться тридцатые и сороковые потомки их первостроителей, то отчего не согласиться и с теорией Маштакова?
Пусть для человека реальность (то, что принято называть «настоящим») имеет протяженность, скажем, полторы секунды «в длину», а для каменного строения она равняется всему сроку его существования, поскольку все это время дом остается самим собой и функционирует в предписанном качестве, то какова эта же реальность «в ширину»?
В принципе она может быть соизмерима с длиной, то есть соответствовать продолжительности существования каждого реального объекта. Но даже если она составляет пусть всего несколько минут, то и тогда картинка будет интересной и пугающей одновременно.
Как воспринималась она людьми, первыми поднявшимися на борт шхуны «Мария Селеста», чей экипаж загадочно исчез в середине позапрошлого века. Все на своих местах, на камбузе стоят кастрюли с еще теплой похлебкой, в каюте капитана только-только догорел табак в трубке и витает запах крепкого «кепстена».
