Михаил Белозеров - Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018
— Это точно! — обрадовался Лёха. — Она, кстати, не прочь с тобой познакомиться. Ёх…
Но Феликс его уже не слышал. Он нёсся на крыльях любви в поисках своей отрады Гринёвой.
* * *Гринёву он нашёл мгновенно. И рыскать не надо было. Достаточно было сунуть нос в бар на сорок восьмом этаже и услышать её искромётный смех.
Она сидела в компании Глеба Исакова и ещё двух незнакомых прощелыг от журналистики с прыщами на шее и с липкими, потными ручками и заразительно смеялась точно так же, как с ним — Феликсом Родионовым. Такое, разумеется, не прощается, такое разрывает сердце напрочь. «Боже мой, что со мной? — удивился он, испытывая страшную муку. — Значит, она со всеми такая, похолодел он, как рыба. А я уже было хвост распушил, а я уже понадеялся на вечную, пламенную любовь».
Поэтому он, стиснув зубы, сделал вид, что не заметил её компании, а с каменным лицом и деревянной походкой прошествовал в противоположный угол и для начала заказал себе джин с тоником. Любил он этот напиток, не подделку в банке, а настоящий, сборный, из натуральных ингредиентов. Нравился ему горьковатый вкус и чувство легкого опьянения после десятого глотка. И только тогда, когда ощутил, что его медленно, но верно отпускает, набрался смелости и взглянул туда, где сидела она, но, конечно же, её не разглядел — мешала толпа. Зато услышал задорный, серебристый смех, готовый перейти в чистое контральто. В этот самый момент бар инстинктивно замирал и три десятка самцов прикидывали своим умишком, как бы переспать с Гринёвой, но так, чтобы она не заметила. Этого вынести было невозможно. Это было выше его сил — слушать, как она смеётся и как, настораживаясь, все они её слушают, в том числе старая, испитая Мика Ямамото, как будто она понимала, что происходит. «Спокойно, Бонифаций, спокойно, — сказал он сам себе, — забудь о ней!» Он глубоко вздохнул, как перед прыжком с парашютом, хотя никогда не прыгал выше, чем с трёх с половиной метров, да и то с закрытыми глазами. Напьюсь, подумал он, дурея от одних мыслей, напьюсь. И тут же голос второго человека произнёс: «Езжай-ка зарабатывай бабло! Нечего сопли распускать. Пользуйся моментом». Однако он ничего не успел возразить. Возражать против очевидного было глупо и даже опасно ввиду острого рецидива влюблённости.
— А вот кто знает всё! — воскликнул кто-то и больно ударил Феликса по плечу.
Сжав челюсти, Феликс развернулся, чтобы заехать наглецу в пах, но это оказался всё тот же самый Джон Кебич с испанцем Виктором Бергамаско. Однако успокоился: на шикарных брюках Джона Кебича за полторы тысячи долларов расплывалось огромное пятно то ли от кофе, то ли от плохого коньяка. «Не того ли, который я вожу?» — с удовлетворением подумал Феликс.
— Сиди, ты нам нужен! — продолжал кричать Джон Кебич так, чтобы все присутствующие в баре слышали. — Знакомься, Виктор!
— А мы знакомы, — буркнул Феликс, плюхаясь на место, и действительно вспомнил, что два года назад в Мадриде они пропивали гонорар фотографа и устроили борьбу на руках прямо в трактире «Ля Куарда» под пиками монастыря Эскориал, и Феликс, к его огромному удивлению, выиграл не только у Джона Кебича, но и у его друга-фотографа, человека-горы, а точнее, Виктора Бергамаско, который на радостях потащил их к себе в мастерскую на Маласана, похожую на лабиринты, и подарил Феликсу свою картину, которая называлась «Поцелуй в подворотне», а на самом деле картину надо было назвать «Жёлтый переулок под красными крышами». С тех пор она висит у него в квартире над телевизором. Пара-тройка его приятелей, из тех, кто воображал, что разбирается в живописи, возжелали её купить и предлагали хорошую цену, но Феликс не уступал. Благо, в картине было нечто свежее, необычное, что не бывает в ширпотребе ни на Пласа-Майор, ни на Трафальгарской площади в Лондоне, не говоря уже о московских бульварах. А одна девица специально проникла под предлогом любовных утех в квартиру к Феликсу, чтобы только стащить шедевр. Естественно, у неё ничего не вышло, потому что Феликс бдел денно и нощно за драгоценностью и застраховал её на всякий случай на крупную сумму. Странно, что после девицы больше никто не покушался на его «испанский переулок», как говорили в узких кругах, близких к журналистике. Впрочем, это уже стало анекдотом «Феликс Родионов и его картина», который целый год муссировался в курилках газет. Даже сейчас его не забыли.
Джон Кебич поставил на стол бутылку водки и сел так, что стул под ним жалобно скрипнул. Виктор Бергамаско тоже сел, и хотя был больше и грузнее, проделал это легко и даже изящно. Силён он был, это чувствовалось в его медвежьей фигуре. «Как я у него выиграл? — удивился Феликс. — Наверное, он был страшно пьян, а я ещё пьянее». Он уже собрался было встать и уйти, тем более что в углу снова раздался серебристый смех Гринёвой, но Виктор Бергамаско положил ему на плечо тяжёлую руку и, заглядывая в глаза, задал странный вопрос:
— А как ты относишься к нынешнему президенту?
— Франции?
— России, чудак.
Феликс поморщился: знал он эти журналистские штучки, когда тебя ловят на противоречиях, а потом тонко издеваются. Он и не думал, что этот приём распространён на Западе. Плохо, оказывается, он знал Запад, совсем не знал.
Джон Кебич заметил его реакцию и сказал заплетающимся языком:
— Не трогай его, видишь, он обожает своего президента, — его пьяная морда со светлыми неприятными глазами выражала ехидство, он взмахнул рукой и едва не отправил бутылку на пол — если бы не Феликс, который чисто рефлекторно поймал её на лету.
Хорошая была у Феликса реакция. Это все признавали, особенно женщины в постели.
— Да, люблю, — воинственно ответил он, ставя бутылку на место. — Что здесь плохого?
Однако это не произвело на Виктора Бергамаско никакого впечатления. Смысл начатого разговора заключался в чём-то другом. Феликс понял, что он, конечно же, совсем не знает Виктора Бергамаско да и не мог узнать за те несколько часов, что они общались в Мадриде. Мистер Билл Чишолм хитро устроил месячный круиз по Европе. Хорошее было время, беззаботное, а главное — Феликс ещё не понимал, кого надо опасаться, а кого нет, например этих двух типов, которые явно что-то затеяли. Интересно, он специально подсунул ему Джона Кебича или это вышло случайно: куда бы он ни приезжал, рано или поздно, как привидение, возникал Джон Кебич и начинал просвещать Феликса по части европейского общежития.
— Ладно, — сказал Джон Кебич, — вы здесь выясняйте отношения, а я схожу за стаканами.
— Давай выпьем, — предложил Виктор Бергамаско.
Был он чёрен, как грузин, и небрежная борода подчёркивала его грузность. На шее у него в густой поросли блестела золотая цепь толщиной в палец.
— Что, из горлышка? — удивился Феликс, желая одним махом прекратить непонятный разговор, но у него ничего не вышло.
— Ну да, — Виктор Бергамаско оценивающе посмотрел на Феликса.
Феликс пожалел, что не улизнул раньше, теперь надо было пить водку с этим странным испанцем и слушать, чего умного он скажет.
— Давно я не употреблял из горлышка, — признался Феликс с тем превосходством, когда русский хочет умыть иностранца по части выпивки. — Разве что во времена туманной юности.
В университете считалось шиком выпить бутылку водки на «камчатке», естественно, из горлышка, естественно, заснять на смартфоны и тут же выложить в инете. Но главное было даже не это, главным было не опьянеть на голодный желудок и досидеть до конца лекции, делая вид, что ты слушаешь. Феликс быстро стал чемпионом курса и продержался до предпоследнего семестра. Перед экзаменами этот титул завоевал его приятель — Жека Гейда, да и то лишь потому, что Гейда не пропускал лекции. Так что Бергамаско ничем не мог Феликса удивить.
— Ну… — многообещающе произнёс Виктор Бергамаско, сворачивая крышку на бутылке, как голову курёнку. — Как говорится, вперёд и с песнями!
Проверить хочет, решил Феликс, чего я стою. А стою я очень дорого.
Естественно, бутылка оказалась с дозатором. Пить водку из неё было сущей пыткой. Но храбрый Виктор Бергамаско показал пример. Он надолго присосался к бутылке. Феликс подумал, что так может пить только алкоголик, у которого горят трубы.
— А я думал, — удивился он, — что водку из горла пьют только русские.
— И мы тоже, — фыркнул Виктор Бергамаско, передавая ему бутылку с гримасой отвращения на лице.
В довершение ко всему водка оказалась ещё и тёплой. Ну и гадость, подумал Феликс, повторяя фокус с бутылкой и собственным ртом. К его удивлению, водка оказалась не такой уж противной, а даже наоборот — первые три глотка были приятными и отдавали чистым спиртом и чёрным хлебом, а потом — только одним спиртом. Когда он оторвался от бутылки, посчитав, что проглотил свою дозу, Виктор Бергамаско показал ему большой палец и сказал, сияя белозубой улыбкой:
