Андрей Колганов - Жернова истории 3

Глава 14

Дела военные… и педагогические

Во вторник, 19 апреля, придя на работу, обнаруживаю в газете "Правда" любопытную весть. Начну издалека — в отличие от покинутой мною реальности, здесь в настоящее время в Великобритании у власти находится не консервативная партия, а лейбористско-либеральная коалиция. Соответственно, Остин Чемберлен не является министром иностранных дел, а посему никакой январской ноты Чемберлена, как и "нашего ответа Чемберлену" здесь не было. Но при всем при этом политика британского правящего класса в основе своей не изменилась. И вот, министр иностранных дел нынешнего правительства, Артур Хендерсон, разразился-таки нотой, весьма близкой по содержанию той, известной мне по другой истории. Правда, лейбористы и либералы — это не совсем то же самое, что консерваторы. Потому и нота появилась не в январе, а апреле 1927 года, и тон ее оказался не столь резким, однако же, предостережение насчет нашего вмешательства в китайские дела оказалось вполне недвусмысленным. Интересно, зайдет ли теперешнее правительство в своем давлении на СССР столь же далеко, как консерваторы в моем времени? И как это может сказаться на наших экономических отношениях с Великобританией, особенно на перспективах получения крупных кредитов? Впрочем, пока никаких данных для ответа на эти вопросы у меня не было, и потому их можно было отложить в сторону. Тем более, что более насущных дел хватало, и всем им надо было уделить внимание. Наиболее срочным из этих дел была подготовка к предстоящему заседанию Военно-промышленного комитета при СТО СССР. Повестка дня была серьезная: организация серийного производства танков и боевых самолетов. Мне необходимо было присутствовать на этом заседании, как члену коллегии Центрального Военно-промышленного управления СНК СССР. (Господи, и где я еще не член коллегии? В Госстандарте, в Комитете трудовых резервов, да еще и тут до кучи. И это помимо работы в ВСНХ и "подработки" в ОГПУ!). Как меня в начале работы в ВСНХ посадили на дела с военной промышленностью, так с тех пор и кручусь. А вы думали, я на испытания МС-1 из детского любопытства ездил? Меня несколько насторожило то, что члены РВС СССР — при этом Тухачевский и Уншлихт, отнюдь не бывшие единомышленниками, по данному вопросу выступали чуть ли не в унисон, — не только настаивали на широком развертывании производства МС-1, но и ставили задачу скорейшей постановки в серию "оперативного танка", разрабатываемого сейчас под индексом Т-12. Особенно неприятно было то, что к этой точке зрения присоединился и начальник Военно-технического управления РККА Иннокентий Андреевич Халепский. "Погодите же", — думаю, ерзая н своем стуле, — "я вам устрою ушат холодной воды!" Когда мне предоставили слово, начинаю с того, что делаю реверанс в сторону военных: — Моей задачей не является участие в дискуссии на тему, насколько и в каком количестве нужен РККА танк МС-1, принятый на вооружение под индексом Т-18, и сколь велика потребность в перспективном оперативном танке Т-12, - во всяком случае, не стоит рассуждать на эти темы публично. — Буду рассуждать как инженер и как производственник. Танк Т-18 — это максимум того, что может сейчас дать наша промышленность. По существу, это лишь некоторая модернизация танка образца мировой войны (чуть не ляпнул — первой). Но даже с такой ограниченной задачей один из наших лучших заводов справился с большим трудом. Танк недостаточно надежен, его преследуют постоянные поломки, у него очень низкий ресурс двигателя и гусениц, — так, душки-военные уже скорчили кислые рожи. — Так что же, товарищи, представляющие здесь РККА, действительно хотят наводнить войска боевыми машинами, по поводу которых специалистов Орудийно-Арсенального треста будут засыпать жалобами на то, что танк больше ремонтируется, чем ездит? — по рядам военных прокатился шум. — Что касается более мощного танка, то для него попросту нет подходящих по мощности двигателей. Единственный практический вариант, который просматривается, — приспособить для этого освоенный на заводе "Большевик" авиационный двигатель М-5, в девичестве именовавшийся "Либерти", и разработанный американцами еще во время войны. А ведь ведущие империалистические державы — Великобритания и Франция — как раз сейчас прекратили работы по модернизации старых образцов танков, еще военной поры, и приступили к разработке принципиально новых машин, — тут военные не просто зашумели, но еще и завертели головами. Они что, ищут начальника РУ РККА, чтобы выспросить у него насчет этой новости? Так Яна Берзина здесь нет. — Что же делать? — задаю вопрос и сам же отвечаю на него. — Прежде всего, не впадать в излишнюю торопливость, не спешить насыщать войска сырыми, по существу, экспериментальными образцами. Впрочем, танк Т-18 способен выполнять реальные боевые задачи, хотя и ограниченно, из-за присущих ему недостатков. Он может быть использован для обучения танкистов применению танков, а пехоты, кавалерии и артиллерии — взаимодействию с танками. Вот с учетом данных обстоятельств и надо решать вопрос объемах производства этих машин, — на этот раз представители РВС СССР не шумели, а поглядывали на меня с заинтересованностью, от которой я, впрочем, не ожидал ничего хорошего. — Задачи производственников при таких условиях должны заключаться в том, чтобы тщательно изучать зарубежный опыт, осваивать передовые технологии, необходимые для производства боле современных боевых машин, целиком отвечающих современному уровню. В особенности в том, что касается двигателя, — сердца танков и самолетов, — мы пока не в состоянии конкурировать с ведущими державами, и придется приложить немало усилий, чтобы изменить это положение, — ряды производственников реагировали на мое выступление двойственно. С одной стороны, их не могла не привлекать перспектива избавиться от необходимости надрываться, обеспечивая массовое производство столь сложного и трудного в освоении изделия, как танк. С другой, некоторые из них явно связывали с большим государственным заказом по развертыванию производства танков возможность выцыганить всякие плюшки и преференции. — Тем временем, — продолжал я, — войска приобретут опыт эксплоатации (чуть не споткнулся на этом слове, но все же произнес его так, как ныне принято) танков и смогут уточнить свои требования к их тактико-техническим характеристикам. — Неизбежно возникает вопрос — следует ли нам ориентироваться на собственную конструкторскую разработку танков, или же сделать ставку на закупку и освоение производством новых зарубежных образцов? Мой ответ — и то, и другое. Придется покупать образцы за рубежом, потому что своя конструкторская школа пока слаба и может дать очень сырые образцы. Но и прекращать собственные разработки тоже нельзя, надо нарабатывать опыт, с тем, чтобы стать, в конце концов, независимыми от заграницы. В свете этого считаю необходимым, не откладывая, а лучше — сегодня же, — решить вопрос о создании серьезных танковых конструкторских бюро, и об обеспечении этих КБ специалистами и хорошо оснащенными опытно-экспериментальными производствами. Иначе мы к созданию достойных танков собственной разработки еще долго не приблизимся! — и на сем заканчиваю свое выступление. В регламент, кажется, уложился, что, по нынешним обычаям, — редкость. В обсуждении дел самолетных участия практически не принимаю — даже на дилетантском уровне разбираюсь в авиационной технике куда хуже, чем в танках. Тем более что свой вклад в проблему внести уже успел еще в начале прошлого года, когда, упорно пиная всех, от кого зависело решение, — от Троцкого до Уншлихта, — добился-таки, что концессионное (а не лицензионное, как в моей истории) соглашение с фирмой BMW было заключено почти на год раньше. И теперь Государственный авиазавод N26 в Рыбинске (бывший "Русский Рено") активно дооснащается немецким оборудованием, а немецкие инженеры и рабочие занимаются наладкой производства какой-то модели авиадвигателя из семейства BMW-VI — ну, не помню я все эти индексы, да и в прошлом их не знал. Так что есть надежда, что движок под отечественным индексом М-17 пойдет в серию не в 1930 году, а, вполне возможно, уже в 1928-м. Концессионный договор (тоже с моей подачи!) товарищ Троцкий состряпал хитрый. Срок концессии короткий — всего пять лет (1926–1931), и потому немцы за концессию не платят ничего. Но и мы ничего не платим за лицензию на производство двигателя, и за установленное немцами оборудование, которые по окончании срока концессии достаются нам. Интересы сторон удовлетворяет соглашение о разделе готовой продукции — часть движков получают концессионеры, а часть получает Авиатрест. Начало поставок определено в 1928 году, окончание — в 1931-м. Немцы решили, что могут рискнуть установить сравнительно дешевые моторы русского изготовления на свои машины, которые они должны поставить как раз в указанные сроки в Турцию, в Китай, и в Персию. Зато нам не надо будет мучиться с отладкой выпуска моторов — все сделают сами немцы. Самый яростный спор на этом заседании Военно-промышленного комитета при СТО СССР вспыхнул вокруг вопроса о применении алюминия для авиастроения. Алексей Иванович Рыков, ведший заседание, даже малость растерялся, не сразу сумев утихомирить разбушевавшиеся страсти. Представители Авиатреста готовы были руками и ногами драться за каждую золотую копейку валютной квоты на импорт алюминия. Однако они понимали, что рассчитывать на сколько-нибудь заметное расширение этой квоты нереально. Госпромцветмет был не прочь урвать государственные ассигнования на развертывание отечественного производства алюминия, но все упиралось в необходимые энергетические мощности. Для серьезного производства требовалась прорва электроэнергии, а взять пока было негде. Пожалуй, именно в этот вечер было твердо решено: Днепрогэсу — быть! До сих пор Совнарком и СТО тормозили инициативу Троцкого (возглавлявшего, помимо прочего, и Главэлектро ВСНХ) в этом вопросе. И их ссылка на преждевременность таких масштабных проектов из-за явной нехватки средств была вполне справедлива. Но и без таких проектов дело индустриализации вперед не двинешь. А алюминий — это не только самолеты. Это снижение веса моторов, что танковых, что авиационных. Это скоростные малые суда. Это фольга, необходимая в электротехнике и в пищевой промышленности. Да много чего еще! Настало время сделать шаг вперед. Резались и вокруг того, где размещать производство авиадвигателей. Завод "Большевик", производивший в настоящее время двигатели М-5 (это те, которые "Либерти"), и пытавшийся своими силами наладить выпуск BMW-VI, принадлежал Орудийно-Арсенальному тресту (ОАТ). А трест всячески пытался избавиться от непрофильного производства, хотя руководство завода как раз против авиадвигателя ничего не имело. Пытаюсь предложить "Соломоново решение": — Раз ОАТ категорически против производства авиадвигателей на своих мощностях, давайте выделим производство М-5 на "Большевике" в отдельное предприятие с подчинением его Авиатресту. А опытный участок, на котором возятся с BMW-VI, передадим вместе со специалистами на Рыбинский завод… Думал, меня съедят. Сырым, без хлеба и без соли. Раздались выкрики разгоряченных спорщиков: — Эти цеха не смогут работать, как отдельное предприятие! — причем, что интересно, этот тезис одинаково упорно отстаивал и Авиатрест, и Орудийно-Арсенальный трест. Только первый требовал на этом основании передать ему весь завод "Большевик", а второй категорически не хотел расставаться ни с какой частью своего производства. Но и я тоже не лыком шит. Без соли меня не съешь! И не зря я вбросил это яблоко раздора… Нужную мне позицию озвучил Начальник ВВС РККА Петр Ионович Баранов: — Не надо ничего менять! Поскольку "Большевик" вполне справляется с производством двигателя М-5, там его и оставить. Всякие реорганизации в данном случае только во вред делу. А вот все работы по BMW-VI, действительно, лучше сосредоточить в Рыбинске. Я поспешил согласиться. На том и порешили. Если уж ВСНХ СССР (в моем лице) и РККА (в лице Баранова) занимают общую позицию, то Орудийно-Арсенальному тресту деваться некуда. После совещания успеваю перекинуться парой слов с Михаилом Васильевичем Фрунзе. Он с места в карьер радует меня известием: — А-а, Виктор Валентинович! С вашей легкой руки мы уже полгода назад создали в структуре Главного управления РККА Центр боевой подготовки. — И как успехи? — с искренней заинтересованностью спрашиваю у него. — Из войск завалили жалобами, — усмехается в усы наркомвоенмор. — Замучил их это центр придирками: требует наладить боевую учебу согласно инструкциям, и обеспечить достижение нормативных результатов под угрозой понижения в должности. Кое-кто кричит про насаждение старорежимной муштры, и про то, что заслуженных красных командиров задвигают. — А многих ли, в самом деле, задвинули? Фрунзе снова усмехается: — Как-то так получается, что у действительно заслуженных командиров дела с боевой учебой обстоят в большинстве своем неплохо. А пострадали в основном разгильдяи и горлопаны. Хотя и просто малограмотных, которым обучение вверенных войск дается с большим трудом, тоже хватает, — но этих мы стараемся, по мере возможности, подтянуть, подучить, а не наказывать сразу на всю катушку. Пока ограничиваемся выговорами. — Михаил Васильевич, сейчас времени на разговор нет, но у меня созрел ряд конкретных предложений по активизации допризывной подготовки молодежи… — начинаю свое объяснение, но Фрунзе прерывает меня: — Краткую записку — через Григория Ивановича. Договорились? — Договорились. Домой прихожу изрядно уставший. Хорошо, что на завтра никаких совещаний не назначено, и вечером в субботу можно устроить, как и планировалось, банно-прачечный день. Лиде, в ее положении, стиркой заниматься совсем ни к чему, и потому к корыту со стиральной доской, нацепив фартук и вооружившись куском хозяйственного мыла, приходится вставать самому. Благо, навыки соответствующие имеются — спасибо родителям! Да и здесь берусь за стирку уже не первый раз. Конечно, можно отнести белье в китайскую прачечную — китайцы стирают быстро, качественно, и сравнительно недорого. Но поблизости таковой, увы, нет. И как-то не принято пока, даже в столице, отдавать вещи в стирку на сторону. Этим грешат в основном люди состоятельные, и еще всякие казенные заведения. Отдраив белье, намыленное хозяйственным мылом, на волнистой оцинкованной поверхности стиральной доски, отполаскиваю его в ванной, отжимаю, и развешиваю сушиться на веревках, протянутых под потолком в коридоре. Такого двора, где можно было бы сушить выстиранные вещи, как это делается в большинстве московских домов, у нас нет. Лида, в меру сил, помогает — расправляет вещи и подает мне, стоящему на стремянке. Вспоминаю, как она удивилась, когда узрела мужчину, да к тому же специалиста с высшим образованием, который правильно выжимает стиранное белье! Однако толику уважения с ее стороны это мне прибавило. Вот уж не угадаешь, чем еще можешь блеснуть в глазах любимой женщины… Прежде, чем отправить Григорию Ивановичу бумагу для Фрунзе со своими идеями насчет развертывания системы допризывной подготовки молодежи, а заодно — использования талантов Макаренко в деле подготовки защитников социалистического Отечества, записываюсь на прием к начальнику ХОЗУ ОГПУ Ягоде. Когда появляюсь у него в кабинете, бывший заместитель Дзержинского не выглядит обрадованным моим визитом (еще бы!), однако внешне ведет себя вполне выдержанно — только смотрит волком. — Здравствуйте, Генрих Григорьевич. Я к вам по делу. Что было — то было, но я под вас специально не копал, и сейчас не собираюсь. Забыть все я вам не предлагаю, но давайте постараемся личные претензии друг к другу оставить в стороне, — спешу сразу расставить точки над i. Ягода молчит, выжидая, когда ему будет изложена суть дела — понимает, что без своего интереса я бы вряд ли решил его навестить. Да мне его ответ не особенно и нужен — важнее, как он будет реагировать на мою инициативу. Что же, не буду затягивать. — Мне известно, что под вашим патронажем и под руководством Погребицкого удалось добиться очень неплохих результатов в работе Болшевской детской колонии. Так же успешно работает Куряжская детская трудовая коммуна под руководством Макаренко в системе ГПУ Украины. Моя идея заключается в том, чтобы сделать подобные заведения — избранные, разумеется, — базой подготовки будущих сотрудников ОГПУ и военного ведомства. — Сотрудников ОГПУ? Из малолетних преступников? — с ироничной улыбкой хмыкает Ягода. — А что, в ОГПУ лучше ангелов набирать? В белоснежных ризах и с крылышками за спиной? — немедля бросаю в ответ. — И много они в вашем ведомстве наработают? — Ягода опять улыбается, но на этот раз в искоса брошенном на меня взгляде сквозит тень понимания. — К тому же далеко не все там — преступники, да и среди них закоренелые бандиты вряд ли встречаются, — продолжаю убеждать своего собеседника. — И отсев надо будет вести достаточно строгий. Дать некоторые азы начальной подготовки, и присмотреться, кто на что годен. Кто — на оперативную работу, кто — в войска ОГПУ, а кого вообще близко подпускать нельзя. Кроме того, те, кто вам окажется негоден, вполне могут сгодиться, как бойцы РККА. Поэтому параллельно неплохо бы на базе части детских колоний организовать допризывную подготовку для Красной Армии, и спихнуть эти колонии на содержание Военведа. Генрих, несмотря на всю его, никуда не девшуюся, неприязнь ко мне, не стал с ходу посылать куда подальше, а замолчал, обдумывая высказанное предложение. Он, конечно, жук еще тот, однако неглуп, хороший организатор, и карьерный взлет его был отнюдь не случайным. А если удастся подписать его на это дело, то и польза Советской республике будет немалая, и, может быть, вес того камня, что он наверняка держит за пазухой, слегка уменьшится. Иметь эту продувную бестию во врагах — очень рискованное дело. — А какой тут ваш интерес? — спрашивает Ягода, прервав молчание. Я был готов к такому вопросу, и подготовил ответ на доступном для Генриха языке: — Мне удалось заинтересовать этим предложением Фрунзе и Дзержинского. Как вы думаете, расположение этих лиц чего-нибудь стоит? Впрочем, я не ожидаю, что вы тут же подскочите, возьмете под козырек, и кинетесь претворять в жизнь мои гениальные идеи. Вы — человек практический, и именно под этим углом зрения хотелось бы взглянуть на свою задумку. И Ягода не разочаровал, немедленно начав демонстрировать практический подход к делу: — Как вы себе представляете передачу детских колоний из системы ОГПУ на баланс Наркомвоенмора? И ведь наверняка Наркомпрос станет ставить палки в колеса. Там такие деятели засели — сразу завопят, что нельзя детей подвергать военной муштре, да еще идеологическую базу подведут, — да, хотя у Генриха Григорьевича была совсем не та весовая категория, чтобы жрецы педологической науки могли всерьез на него наехать, но, видать, от их поучений успело накопиться немалое раздражение. — Утрясти проблемы с Крупской, пожалуй, попробую сам. А вот как ОГПУ с РККА делиться будут — тут уж вам виднее, — с этими словами протягиваю ему три листочка со своими предложениями. — Аналогичная бумага ушла к Михаилу Васильевичу. — Так что теперь от вас зависит — будете ставить палки в колеса, или выступите в роли организатора побед в деле перековки беспризорников в защитников социалистического Отечества и бойцов невидимого фронта. — Как-как? Невидимого фронта? — переспросил Ягода. — Так ведь ваша работа особо напоказ не выставляется, — поясняю ему, — хотя на фронте борьбы с контрреволюцией по-прежнему идут бои. — Язык у вас, смотрю, хорошо подвешен, — и не понять: не то подколол, не то одобрил? — Ладно, подумаю. — И он встает из-за стола, давая понять, что аудиенция окончена, и машинальным движением протягивает мне руку. Интересно, чем обернется это рукопожатие? Вряд ли Ягода будет упираться из личной ко мне неприязни. Поскольку есть санкция Дзержинского, он, скорее, предпочтет засунуть свои обиды подальше, и постарается заработать добавочные пироги и пышки. Говоря Ягоде о том, что на стол Фрунзе отправлена аналогичная бумага, я не раскрыл всех карт. Бумагу туда ушла не одна, а две. Вторая — о расширении допризывной подготовки в школах, о развертывании подготовки технических специалистов для РККА и РККФ на базе добровольных ячеек Осоавиахима, и об организации школ младших командиров по образцу командирских курсов "Выстрел". Еще раз прокручивая в голове изложенные там мысли, сажусь на Лубянской площади на трамвай, чтобы побыстрее добраться к зданию ВСНХ (не хватало еще на такое расстояние автомобиль из гаража вызывать!). Трамвай, как водится, подходит к остановке переполненным. Делать нечего, ввинчиваюсь в толпу на площадке. Сзади слышен не лишенный приятности женский голос, громко призывающий: — Пройдите в вагон, господа! Господа? Давненько не слышал такого обращения! Оборачиваюсь, насколько это можно в плотной давке, и краем глаза ухитряюсь разглядеть висящую на подножке вагон девицу, которую по одежде можно, пожалуй, отнести к "благородному сословию", хотя какие-то неуловимые признаки мешают мне безоговорочно согласиться с этим заключением. Между тем "господа" остаются неподвижны, ведь вагон битком набит. Тогда девица взывает уже повышенным тоном: — Товарищи, подвигайтесь! Висящий рядом с ней на подножке мужчина в кожаной кепке недовольно бурчит: — "Господа" говорила вежливо, а "товарищи" — словно лает! Девица реагирует на эти слова довольно бурно, буквально взрываясь: — Нахал! Не вмешивайтесь, куда вас не просят! В ответ н это из публики слышатся выкрики: — Забыть "господ" надо! — "Господа" все в Черном море!". — И не подумаю даже! — возмущается девица. — Пусть на такси ездит… Все они такие… — слышится из разных углов. Не остался в стороне и кондуктор: — Граждане, прекратите перебранку! Не нарушайте порядок! На следующей остановке из вагона вываливается целый ком пассажиров с твердым намерением отвести возмутительницу спокойствия в комиссариат милиции. Кондуктор, облегченно вздохнув, дергает за вервк, давая вагоновожатому сигнал к отправлению. Завывая мотором, трамвая трогается с места, и тут среди толпы раздается выкрик солидного гражданина в френче и с кожаным портфелем: — Мой бумажник! Многие пассажиры хватаются за карманы, и еще один пострадавший восклицает фальцетом: — А у меня кошелек сперли! — И у меня, — упавшим голосом вторит ему следующий бедолага… Да, разыгранный как по нотам спектакль дал возможность под шумок успешно поработать группе карманников. Искать их поздно — судя по всему, это именно они изображали возмущенную группу, сошедшую вместе с девицей.