Инженер Петра Великого 10 - Виктор Гросов
Четыре. Нет. Этот риск в уравнение не закладывался. Система должна быть надежной. Весь мой мир построен на надежности, и, нажав сейчас на спуск, я предам самого себя.
Пять. Есть. Нашел.
Медленно, подчеркнуто плавно, я опустил оружие. По рядам свиты пронесся выдох. Сам Петр не шелохнулся, однако на его скулах заходили желваки — он, очевидно, решил, что я сломался.
Не дождетесь.
Сжимая в руках ружье, я пошел к нему. Тридцать шагов по хрустящему насту под перекрестьем десятков взглядов. Каждый шаг — тяжелый.
— Мешкаешь, генерал? — прорычал он, когда я остановился в шаге.
Я проигнорировал вопрос.
— Государь, — я вздохнул, — я верю в свои расчеты. В каждую пластину и каждую заклепку этого жилета. Моя вера в систему абсолютна. Однако есть одна переменная, которую я не могу просчитать, — это оружие. И стрелок. Я — инженер, а не егерь. Моя рука может дрогнуть. А в деле такой важности нужна твердая рука и верный глаз.
Протянув ему ружье прикладом вперед, я продолжил:
— Поэтому предлагаю поменяться. Броня на вас — мне. Вера в нее — моя. Но стрелять должны вы. Отдайте жилет и я встану на ваше место. А вы, как лучший стрелок Империи, произведете выстрел. Так испытание будет честным.
Завершив тираду, вложил оружие в его руку. Все. Мяч на его стороне. Я не отказался. Я оптимизировал процесс, устранив ненадежные элементы — паршивый мушкет и паршивого стрелка в моем лице. Я апеллировал к гордыне.
Петр застыл, переводя взгляд с меня на оружие в своих руках. В его голове явно шла работа: он просчитывал ход, оценивал изящество расставленной ловушки и понимал, как его брутальный спектакль только что превратили в интеллектуальную дуэль. Медленно, гнев на его лице уступил место изумлению, а затем в глазах вспыхнул блеск. Ход был оценен.
И тут он откинул голову и захохотал. Громко, во все горло, так, что с обледеневших ветвей посыпался снег. Он хохотал, выдыхая всю свою ярость и напряжение последних минут. Отсмеявшись, он с силой швырнул ружье на землю.
— Довольно балагана! — улыбаясь рявкнул он, его голос раскатился по плацу. — Испытание окончено. Броня годная.
Подойдя, он опустил свою огромную ладонь мне на плечо, словно кузнечный молот.
— А инженер, который за свои расчеты готов встать под пулю, — добавил он уже тише, но так, чтобы слышали все, — вдвойне годный.
Повернувшись к застывшей свите, он махнул рукой:
— А теперь — к делам!
Представление было окончено. Я остался стоять. По спине медленно стекла струйка холодного пота.
Ганноверский двор притих. После того «судилища», вежливость их стала почти ледяной, а за дежурными улыбками сквозил страх. Курфюст Георг этой охотой пытался утянуть нас на свою территорию, в мир понятных ему аристократических ритуалов. Петр же, войдя во вкус психологической войны, собирался продемонстрировать уже не защиту, а нападение, взяв с собой свой личный «Шквал».
Для меня же эта «прогулка» обернулась чистой воды авантюрой. Ушаков который день твердил одно: лес — идеальное место для «несчастного случая». Сотня стрелков, разбросанных по чаще, — попробуй потом найди, чья пуля оказалась «шальной». Мы ехали в любезно подстроенную нам засаду. Вся надежда была на мой «бронежилет».
Утро началось с мерзкой измороси. Вцепившись в голые ветви, туман превращал лес в лабиринт из серых теней, где каждый ствол и куст казался притаившимся стрелком. Глухая тишина топила в себе лай собак и звуки рогов. Я держался рядом с Государем, непроизвольно сжимая под мундиром рукоять дерринджера. По флангам рассредоточились лучшие гвардейцы Орлова, их взгляды шарили по чаще, выискивая угрозу, а не зверя.
Петр ничего не замечал. Или делал вид. Он был в своей стихии — риск, азарт, опасность. Демонстративно держа «Шквал» наготове, он громко переговаривался с немецкими егерями, словно бросая вызов невидимому врагу. Курфюст Георг, напротив, ехал с таким лицом, будто его везли на собственную казнь.
И тут лес взорвался.
Из густого орешника с оглушительным треском вылетела серая молния. Секач. Огромный, старый, с налитыми кровью глазами и клыками, похожими на обломки косы. Он летел, взрывая копытами прелую листву. На мгновение замер, и в его утробном реве послышался звук ломающихся костей. За ним, визжа от боли и страха, кубарем катился загонщик, которого он поддел на клыки.
Зверь бросился на ближайшую угрозу — на Петра.
Время сжалось в тугую пружину. Немцы в панике заорали. Мелькнул Орлов, вскидывая СМку, — слишком далеко. А вот Петр не дрогнул. Спокойно, будто на учениях, он вскинул «Шквал». Грохнула злая очередь. По щетине кабана, в районе лопатки, брызнули три фонтанчика крови. Попал. Остальные — в молоко.
Но зверь не упал.
Взревев уже от боли, он только увеличил скорость. Смертельно раненый, подхлестнутый адреналином, он несся на царя, как чугунное ядро. Его единственной целью было умереть, забрав с собой врага.
Не останавливает… Прошивает, но не останавливает!
Петр понял это в то же мгновение. На его лице мелькнуло недоумение, сменившееся яростью. Он пытался сменить кассету, но пальцы соскальзывали с холодного металла. Поздно. До зверя оставалось несколько шагов.
В голове — пустота. Никаких расчетов, никаких формул. Только животный инстинкт. Рука сама выхватила из-под мундира тяжелый дерринджер. Два шага в сторону, прикрывая собой Государя. Не целясь, я просто ткнул стволом в сторону несущейся на меня головы.
Грохот выстрела ударил по ушам. Голова кабана мотнулась в сторону, будто наткнувшись на невидимый молот. Его передние ноги подломились, и вся туша, проехав на брюхе еще несколько метров, рухнула в грязь у моих ног.
На прогалину обрушилась тишина. Пахло порохом и мокрой псиной. Петр смотрел на огромную, неподвижную тушу. Затем его взгляд нашел меня. В глазах не было благодарности. Только невысказанный вопрос: «Что это было?».
Вечером в охотничьем замке, игнорируя праздничный ужин, я заперся в оружейной. Петр, Орлов и Нартов застали меня за дубовым столом, на котором в свете свечей подрагивали два куска металла. Царь был мрачнее тучи. Он ждал ответа.
— Что это было, генерал⁈ — хмуро поинтересовался он. — Твои хваленые «Шквалы» годятся только для того, чтобы злить свиней⁈ Я чуть не простился с жизнью!
Он был зол. Его лучшее в мире оружие подвело его на глазах у этих напудренных немцев.
— Оружие не подвело, Государь, — ответил я резко. — Оно сработало идеально. Подвела задача, которую перед ним поставили.
Я поднял тонкую, почти не деформированную пулю от
