Инженер Петра Великого 10 - Виктор Гросов
За три дня, на грани человеческих возможностей, мы закончили. Готовый прототип лежал на верстаке — тяжелый, неказистый жилет, пахнущий кожей и металлом. Ничего героического. Просто надежная, грубая вещь, в которой была заключена вся мощь нашей инженерной мысли. В нем не было ни грамма красоты. Только функция.
Я подошел к жилету, провел пальцем по холодной стали. В этой неказистой груде кожи и металла решалась судьба Империи. И моя голова, если я просчитался хоть на долю дюйма. Выдержит ли? По расчетам — должна. Но между расчетами и реальностью всегда есть зазор, в который может просочиться смерть.
День испытаний выдался серым. На краю плаца, вдали от любопытных глаз, мы установили грубо сколоченный манекен, натянули на него старый мундир, а под него — наше детище. Чтобы хоть как-то оценить силу удара по внутренним органам, я велел поставить на грудь манекена глиняный горшок с водой. Простой и жестокий тест: треснет от гидроудара — значит, человеку внутри жилета пришел бы конец.
Отойдя на пятьдесят шагов, я почувствовал, как предательски взмокли ладони. В голове бился назойливый маятник: «А если просчитался? Если сталь хрупка? Если амортизатор не сработает?». Вскинув к плечу тяжелый, неуклюжий прусский мушкет, я поймал в прорезь прицела темное пятно на груди манекена и задержал дыхание.
Выстрел грохнул, больно ударив в плечо. Манекен дернулся, будто его лягнула лошадь. На миг показалось — глиняные черепки брызнули во все стороны.
Но когда едкий пороховой дым сдуло ветром, манекен все еще стоял. Целый.
Мы подошли. На коже жилета, в районе сердца, зияла уродливая дыра. Под ней — глубокая, рваная вмятина на стальной пластине. Она выдержала, но ее сорвало с двух заклепок, и она некрасиво топорщилась. Осторожно разрезав кожаную основу, я увидел, что подушка из конского волоса превратилась в спрессованный, плотный комок, приняв на себя всю силу удара. Горшок был цел. Ни единой трещинки.
— Сработало, — выдохнул Нартов, пар от его дыхания смешался с остатками порохового дыма.
— Сработало, — повторил я, расплываясь в улыбке. — Но на самом пределе.
На следующий день в главном шатре я демонстрировал жилет Государю. Петр вертел его в руках, с профессиональным интересом ощупывал отремонтированную вмятину, взвешивал на ладони.
— Добротная работа, генерал, — хмыкнул он. — Надежная. А попадание из «Шквала» выдержит?
— Нет, Государь, — честно ответил я. — Пуля «Шквала» его прошьет. Но от обычного свинца, с тридцати-сорока шагов, защитить должен. От шальной пули из-за кустов — спасет.
Петр задумчиво кивнул. А затем, к всеобщему ужасу, начал расстегивать свой темно-зеленый мундир. Скинув его на руки подскочившему денщику, он остался в одной белоснежной рубахе.
— Государь, ты чего? Ты чего удумал⁈ — ахнул Меншиков.
Отмахнувшись от него, как от назойливой мухи, Петр молча взял у меня из рук жилет и, кряхтя, натянул его на себя. Жилет плотно облегал его исполинский торс. Он поправил его на плечах, несколько раз присел, проверяя, не стесняет ли движений.
— Хорошо сидит, — констатировал он. — Крепко. — Его взгляд впился в меня. — Веришь ли ты в свою работу, Смирнов? Так же крепко?
— Верю, Государь. Расчеты верны.
Оглядев застывшую в оцепенении свиту, Петр подошел к старому денщику, державшему его оружие. Молча забрал у ошарашенного слуги обычное ружье старого образца — то, с которым тот охотился на уток, — и, вернувшись, протянул его мне. В мои руки лег приклад.
— Вот. Из этого.
Развернувшись, он пошел прочь из шатра. Мы вышли за ним. Толпа царедворцев и офицеров расступалась перед ним, как вода перед ледоколом. Он шел по плацу, мерно отсчитывая шаги. Раз, два, три…
Мозг вопил: «Безумие!», но, глядя на его удаляющуюся спину, я понимал — нет. Это не безумие. Это театр. Его личный, грандиозный спектакль, где он и режиссер, и главный актер. Петр Великий в своем репертуаре.
…Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать.
Он остановился и медленно, очень медленно, повернулся к нам лицом.
В тридцати шагах, на фоне серого, низкого неба, он казался несокрушимой скалой. Огромный, в одной рубахе, поверх которой чернел мой жилет. На его лице — ожидание. Он проверял, испытывал на прочность новый мир, который я ему строил. Веру в расчет, в науку, в человека.
В моих руках было оружие. Напротив — живая цель. И приказ. Мозг инженера, привыкший к уравнениям и допускам, отказывался обрабатывать эту переменную. Система дала сбой. Сознание раскололось. Во мне боролись двое: генерал, обязанный выполнить приказ, и создатель, который вдруг понял, что сейчас будет стрелять в собственное творение, надетое на самого важного человека в мире.
Где-то нервно всхрапнула лошадь. Кто-то из свиты громко сглотнул.
— Ну? — Петр недовольно крикнул. — Стреляй.
Глава 16
Приказ Государя заставил нервно дернутся. За спиной — шепотки и затаенное дыхание свиты. Впереди, в тридцати шагах, стояла живая мишень — исполин в одной рубахе, чья жизнь стоила дороже всей этой полузаснеженной Европы.
Абсурд. Полный, конченый абсурд. Система дала сбой, процессор в моей голове завис, отказываясь обрабатывать вводные. Отказаться — трус, опора Государя дала трещину. Стрелять — потенциальный убийца, чей гений не стоит и ломаного гроша, если рука дрогнет. Классическая вилка, цугцванг, как сказали бы шахматисты. Идеальная ловушка.
Холодное, шершавое дерево ложа неприятно жгло пальцы. Вскинув оружие к плечу, я поймал исполинскую фигуру. Сердце вдруг замерло и тут же забилось, отсчитывая секунды. Странная штука этот адреналин: мысли прояснились, заострились, словно осколки стекла.
Раз. Он ждет. Ему нужна вера. Слепая, собачья. Доказательство того, что мой мир расчетов и формул, сильнее его старого мира, где все решает удача и Божья воля.
Два. Язык прилип к нёбу. Сглотнув, я понял, что во рту пересохло. Палец лег на холодный изгиб спускового крючка. В голове на автомате заработал внутренний оценщик. Ствол — литье грубое, со следами раковин. Замок наверняка дает осечки. Люфт курка — полдюйма, не меньше. Оружие — дрянь. Непредсказуемая, капризная штуковина.
Три. Нестабильный пороховой заряд. Неравномерная сверловка ствола. Пуля на выходе может пойти не прямо, а чуть в сторону.
