Олег Авраменко - Принц Галлии
С их помощью Филипп пробился к «петуху», как он окрестил предводителя, и пока друзья оттесняли иезуитов, налетел на него с занесенным мечом.
— Защищайтесь, сударь! Полно вам прятаться за спинами подчиненных!
Предводитель молча принял его вызов, и между ними завязалась жестокая схватка. На сей раз Филипп встретил достойного противника.
Иезуиты попытались было вновь сомкнуться и окружить нескольких смельчаков, но поздно спохватились — в образовавшуюся брешь уже ринулись гасконцы, и предводитель нападавших оказался отрезанным от остальных своих рыцарей.
Ряды иезуитов дрогнули, однако Филипп понимал, что даже гибель «петуха» не остановит дальнейшего кровопролития. С болью в сердце он думал о том, что, возможно, кому-то из близких ему людей суждено будет пасть в этом бою; особенно он беспокоился за отца и Гастона. Ожесточенно сражаясь с предводителем, Филипп мысленно взывал к небесам, моля их не допустить победы ценой жизней его друзей и родственников.
И небеса как будто прислушались к его страстным мольбам. Внезапно за спинами иезуитов из-за ближайшего холма выплеснулся на прогалину стремительный поток белых плащей, блестящих лат, разномастных лошадей, сияющих на солнце лезвий обнаженных мечей и полощущихся на ветру штандартов ордена Храма Сионского, что в глазах радостно потрясенных гасконцев выглядело неоспоримым доказательство безграничной милости Господней. Громко, зычно раздался боевой клич: «Боссеан!» — и неожиданное появление тамплиеров поставило крест на всех надеждах иезуитов преломить ход сражения. Зажатые с обеих сторон превосходящими силами противников, они были обречены на поражение.
Воспользовавшись секундным замешательством «петуха», Филипп плашмя огрел его мечом по голове, измяв роскошный плюмаж, затем корпусом и руками вытолкнул очумевшего иезуита из седла.
— Габриель! — крикнул он. — Займись этим мерзавцем и присмотри, чтобы его не прикончили. Он мой пленник. — А сам, пришпорив лошадь, помчался дальше.
С появление тамплиеров схватка, начавшаяся как яростное противоборство, вылилась в поголовную резню. Мало кому из черно-красных рыцарей удалось избежать смерти. Герцог, такой хладнокровный в бою, теперь дал волю своему гневу. В молодости он люто возненавидел иезуитов за зверства, которые они творили в Арагоне во время войны с катарами, и после смерти отца изгнал их всех из Гаскони и Каталонии, сравнял с землей их командорства и запретил деятельность ордена Сердца Иисусова в своих владениях. Герцог призвал не брать ни одного врага в плен, заявив, что в любом случае все пленники будут казнены.
Благодаря своевременному вмешательству тамплиеров потери среди гасконцев оказались незначительными. Из числа знатных господ погиб один только Ги де Луаньяк — камергер герцога. К превеликому облегчению Филиппа, никто из его друзей не пострадал и даже не был сколько-нибудь серьезно ранен. Лишь Гастон д’Альбре под конец схватки вывихнул руку — он так увлекся, преследуя уносивших ноги иезуитов, что позабыл об усталости, а когда у него закружилась голова, не удержался в седле и упал с лошади; остальные же вообще отделались мелкими царапинами и ссадинами. Филипп слегка ушиб себе колено, у него неприятно зудели онемевшие руки, но он счел это сущими пустяками, когда, к радости своей, убедился, что на его лице нет ни малейших повреждений.
«Хотя шрамы украшают мужчину, — рассуждал он, — мне они ни к чему. Меня вполне устраивает то, что есть».
К этому времени Эрнан уже пришел в сознание и теперь, сидя на траве, обалдело таращился на усеянное телами иезуитов поле боя. Вдруг он изумленно воскликнул:
— Да это же Клипенштейн, чтоб мне пусто было! Гуго фон Клипенштейн! Он самый, клянусь хвостом Вельзевула!
Гигант-всадник лет тридцати пяти, по всей видимости, предводитель отряда, остановил своего коня и повернулся к Эрнану. Остальные тамплиеры вместе с гасконцами продолжали добивать иезуитов.
— Брат де Шатофьер! Вот так встреча! — Он подъехал ближе, спешился и участливо спросил: — Вы ранены?
— Ну... В общем... — смущенно пробормотал Эрнан. Только с некоторым опозданием он сообразил, в какую щекотливую ситуацию попал. Все это время, пока вокруг кипел бой, пока его друзья бились не на жизнь, а на смерть, сам он пролежал в безопасном местечке, даже не вынув из ножен меч. — В общем, мелочи. Ничего серьезного.
— Уж поверьте, ничего серьезного, — поспешил на выручку другу Филипп, который проезжал мимо. — Просто господину де Шатофьеру не повезло. Он упал и немного ушибся. — Филипп спрыгнул с лошади и смерил оценивающим взглядом могучую фигуру прославленного воина, который за свои подвиги в Палестине заслужил прозвище Гроза Сарацинов. — Господин фон Клипенштейн, у меня просто нет слов, чтобы выразить всю глубину своей признательности за столь своевременную помощь. Благодаря вам мы избежали больших потерь, и многие жены и дети будут до конца своих дней вспоминать в молитвах имена героев, спасших от неминуемой смерти их супругов и отцов.
— Это обязанность каждого христианина — помогать ближнему своему в годину бедствий, — скромно ответил тамплиер. — Слава Богу, мы поспели в самый раз. Эти еретики еще хуже магометан. И как их только земля носит!
— Ума не приложу, — задумчиво произнес Филипп. — Зачем мы им понадобились?
— Говорят, — отозвался Эрнан, поднимаясь на ноги, — что отдельные отряды иезуитов с молчаливого согласия своих командоров занимаются разбоем на большой дороге.
— Что-то такое я слышал, — кивнул Филипп. — Но, насколько мне известно, этим промыслом они занимаются небольшими бандами и уж тем более не афишируют своей принадлежности к ордену.
— Что правда, то правда, — согласился Шатофьер. — Обычно они переодеваются и избегают нападать на вооруженные отряды. А тут черт-те что: все одеты в иезуитскую форму, да еще и с боевыми штандартами. Если не ошибаюсь, это знамена командорства Сан-Себастьян.
— М-да, в самом деле... Чертовщина какая-то!
Клипенштейн деликатно прокашлялся.
— Прошу прощения, милостивый государь, — обратился он к Филиппу. — Как я понимаю, вы монсеньор Аквитанский-младший.
— А отныне и ваш должник, — ответил Филипп. — Какими ветрами, столь счастливыми для нас, занесло вас в наши края?
Тамплиер улыбнулся:
— Смею надеяться, что ваш край вскоре станет не чужим и для меня.
— О! — радостно произнес Эрнан. — Вас назначили главой одного из гасконских командорств? И какого же?
— Берите выше, брат. Магистр Рене де Монтальбан после ранения в Палестине решил удалиться на покой в наш мальтийский монастырь и попросил гроссмейстера освободить его от обязанностей прецептора Аквитанского...
— Стало быть, вы назначены его преемником, — понял Филипп. — Очень мило. Но как вы оказались именно здесь? Верно, уже начали проводить смотр командорств?
— Нет, монсеньор, только собирался. Прежде всего, я хотел представиться вам и вашему отцу, как этого требует устав нашего ордена, но в Тарасконе я вас уже не застал, поэтому вместе с отрядом отправился вдогонку за вами. По счастью, я избрал более короткий путь, чем вы.
— И представились нам самым лучшим образом, — добавил Филипп. — Думаю, нет нужды особо оговаривать, что ни у меня, ни у моего отца не будет никаких возражений против вашей кандидатуры, как прецептора Аквитанского. Надеюсь, теперь вы присоединитесь к нам? По моим сведениям, король Наварры пригласил вас участвовать в праздничном турнире в числе семи зачинщиков.
— Это так, монсеньор. Однако я вынужден отказаться от вашего любезного предложения продолжить путь вместе. До начала турнира еще более двух недель, и я намерен за это время посетить несколько ближайших командорств.
— Что ж, удачи... Но, полагаю, вы согласитесь провести этот вечер и ночь в моем замке Кастельбелло, что в трех часах езды отсюда. Мы остановимся там на пару дней, чтобы похоронить погибших и позаботиться о раненных.
— О да, конечно, — сказал Клипенштейн. — Мы с удовольствием воспользуемся вашим... — Вдруг лицо его вытянулось от удивления, и он во все глаза уставился на предводителя иезуитов, которого, уже без шлема, вел к ним Габриель. — Ба! Родриго де Ортегаль! Прецептор Наваррский собственной персоной. Ну и дела!
Филипп внимательно всмотрелся в холодные, безмолвные черты лица иезуита.
— А хоть и сам Инморте. Кто бы он ни был, это не помешает нам допросить его с пристрастием.
— А еще лучше немедленно повесить его на ближайшем суку, как лесного разбойника, — послышался рядом голос герцога. Он подъехал к ним на лошади, с окровавленным мечом в руке и посмотрел на прецептора ненавидящим взглядом. Затем повернулся к своему оруженосцу: — Эй, Лоррис! Неси веревку. Сейчас мы вздернем этого мерзавца.
— Постой, Лоррис! — властно произнес Филипп. — Это мой пленник, отец.
