Олег Авраменко - Принц Галлии

Олег Авраменко

ПРИНЦ ГАЛЛИИ

Инночке — солнышку ясному.

ОТ АВТОРА

По весьма меткому определению Александра Дюма, история для писателя — это лишь гвоздь в стене, на который он вешает свою картину. Фактически все произведения исторического жанра (да и не только исторического) в той или иной мере являются фантастикой, поскольку автор зачастую описывает события, которые в действительности не происходили, выводит на сцену вымышленных героев, а реально существовавшим людям приписывает поступки, которых они никогда не совершали, и слова, которых они никогда не говорили (исключение представляют лишь документальные произведения, биографии, хроники и т. п. — но это не совсем художественная литература). В английском языке даже есть очень удачный термин: «fiction» — фикция, выдумка, вымысел. «Fiction» — это картина, висящая на гвозде, вбитом в стену реальности.

Но что делать, если на нужном участке стены нет свободных гвоздей, да и места для новой картины маловато? Эта ситуация особенно актуальна для истории Западной Европы. Еще в XIX веке целая плеяда авторов во главе с непревзойденными мэтрами жанра Александром Дюма и Вальтером Скоттом основательно «прошерстили» все второе тысячелетие; а в XX веке, пожалуй, лишь Морису Дрюону и Генриху Манну удалось отыскать относительно свободные «ниши». В сложившихся обстоятельствах остается только два выхода (вернее, три; третий — не писать вовсе). Во-первых, можно вторгнуться в чужую «вотчину» и попытаться ниспровергнуть авторитеты — но дело это неблагодарное и, по моему твердому убеждению, безнадежное. Куда проще и честнее отойти в сторону и, набравшись терпения, сначала заложить фундамент, затем возвести на нем новую стену, вбить в нее гвоздь, а уже после этого вешать свою картину. То есть, создать собственную историю, альтернативную нашей, но генетически связанную с ней. В конце концов, если придумываешь героев, то почему бы не дать волю воображению и заодно не придумать всю историю целиком?.. Собственно, так я и поступил.

В своем романе я не прибегаю к весьма распространенному приему «привязки» сюжета к нашей реальности — вроде того, как наш современник попадает в прошлое и постепенно убеждается в том, что это не то прошлое, о котором он читал в книгах. Все мои персонажи — дети своего времени, своей эпохи, своей реальности; они принимают ее такой, какая она есть, и даже в мыслях не допускают, что история могла бы развиваться по другому сценарию. Я старался вести повествование в таком ключе, будто пишу для людей из будущего того мира, где в действительности происходили описываемые мною события. Работая над книгой, я исходил из предпосылки, что моим гипотетическим читателям прекрасно известно, что во времена варварства, наступившие после падения Римской империи, некий Корнелий Юлий Абруцци, ставший затем Великим, объединил все итальянские земли в одно государство и провозгласил себя Римским императором, королем Италии, а впоследствии его потомки двинулись на север, чтобы вновь покорить Европу. Для людей той реальности представляется само собой разумеющимся, что орды хана Бату никогда не вторгались в Центральную Европу, поскольку в битве под Переяславом потерпели сокрушительное поражение и были отброшены на восток. Для них нет ничего удивительного в том, что Византия так долго и успешно противостояла турецкой угрозе, а выражение «латинские завоевания Константинополя» звучит для их ушей так же дико, как для нас, к примеру, «походы Александра Македонского на Норвегию»...

Я мог бы продолжать и дальше, но боюсь, что в таком случае мое вынужденное предисловие грозит превратиться в сравнительный анализ двух исторических линий — а это не входит в мои планы. Пускай читатель строит собственные догадки и предположения на сей счет — если пожелает, конечно. А ежели нет, то пусть воспринимает написанное как нетрадиционный исторический роман, где вымышлены не отдельные действующие лица, а все без исключения персонажи — от слуг и крестьян до королей и пап; где плодом авторского воображения являются не только конкретные ситуации и жизненные коллизии, но и события глобального масштаба.

Тем не менее, я полностью отдаю себе отчет в том, что предлагаемый на суд читателя роман все же сильно адаптирован к нашей действительности. В частности, это относится к терминологии, некоторым идиоматическим выражениям, личным именам и географическим названиям. Кроме того, в тексте упоминаются Боккаччо, Петрарка и Данте, а художника Галеацци кое-кто может отождествить с Джотто или Микеланджело, хотя они жили в разные времена. С другой же стороны, какой прок излишне запутывать читателя, говоря, например, Бордугала и заставлять его постоянно держать в уме, что это не что иное как Бордо? Здесь я пошел на компромисс, как мне кажется, вполне разумный и обоснованный. Впрочем, об этом судить самому читателю, а напоследок я просил бы его отложить в сторону все книги по истории и на время позабыть о них. Если же для удобства ориентировования ему захочется иметь под рукой карту, то сгодится и современный атлас мира.

Итак, иная историческая реальность, середина XV века от Рождества Христова...

ПРОЛОГ. ФИЛИПП, ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ВЕСНА

Горы были высокие, а ночное небо над ними — чистое и глубокое. В небе, окруженная россыпью звезд, медленно плыла луна, заливая призрачным светом громадный древний замок на холме с пологими склонами, вблизи горной реки, что несла свои быстрые воды с юга на север — с гор в равнину.

Вокруг замка, на склонах холма и у его подножия, раскинулся город. Как это часто бывает, замок вельможи, возведенный в глуши, но в стратегически важном месте, отовсюду притягивал к себе людей и постепенно обрастал домами, где селились рыцари и слуги, торговцы и ремесленники, придворные чины и просто дворяне мелкого пошиба, желавшие жить по соседству со своим сеньором.

Так и возник этот город между гор. А со временем он стал настолько большим, что был опоясан внешней крепостной стеной и глубоким рвом, заполненным проточной водой из реки. От главных городских ворот начиналась широкая, хорошо утоптанная дорога, которая, извиваясь змеей между соседними холмами, исчезала вдали среди гор.

В этот поздний час замок и город спали крепким сном, и дорога была почти пуста. Лишь один-единственный всадник, молодой человек лет двадцати, одетый в добротный дорожный костюм, не спеша, будто в нерешительности, ехал в направлении замка. Время от времени он и вовсе останавливался и осматривался вокруг. В такие моменты взгляд юноши становился мечтательным и чуточку грустным, а затаенная нежность в его глазах безошибочно указывала на то, что этот горный край был его родиной, страной его детства, которую он покинул много лет назад и теперь, после длительного отсутствия, вновь оказался в родных местах. Тот древний замок на холме вблизи быстрой горной реки некогда был его домом...

Горы те звались Пиренеи, река — Арьеж, замок — Тараскон, а молодой человек, о котором мы только что говорили, был Филипп Аквитанский, граф Кантабрии и Андорры. Изредка его называли Коротышкой, ибо был он невысок ростом, но чаще всего — Красивым или Красавчиком, и прозвище это не нуждалось в особых комментариях. Филипп действительно был красив; в его безупречно правильных чертах лица даже самый дотошный взгляд не отыскал бы ни малейшего изъяна, а его белокурым с золотистым отливом волосам позавидовала бы черной завистью любая блондинка.

Всякий раз, когда его называли Красивым, Красавчиком, Филипп снисходительно улыбался — ему нравилось это прозвище. Однако его улыбка мигом становилась горькой, когда он слышал свое имя с эпитетом Справедливый — так звали его отца, герцога...

Дон Филипп, герцог Аквитанский, принц Беарнский, граф Испанской Марки, верховный сюзерен Мальорки и Минорки, князь-протектор Гаскони и Каталонии, пэр Галлии, был самым могущественным и грозным из всех галльских вельмож. Он владел Гасконью — одной из пяти исторических провинций Галлии, а также Балеарскими островами в Средиземноморье и почти всей Каталонией (которая тоже была провинцией Галлии), за исключением графства Барселонского. Влияние в остальных трех провинциях — Провансе, Лангедоке и Савойе — делили между собой король, маркиз Готийский, герцог Савойский и граф Прованский; а в Лангедоке, к тому же, заметную роль играли кастильские короли, которые владели графством Нарбонн.

Надо сказать, что в последние сто лет правления династии галльских Каролингов, чаще называемых просто Тулузцами, так как они были из рода графов Тулузских, королевство Галльское представляло собой весьма шаткое образование. Являясь по сути союзом самостоятельных княжеств, лишь номинально подчиненных королю, Галлия находилась в состоянии неустойчивого равновесия. Вражда меж двумя самыми могущественными княжескими родами, герцогами Аквитанскими и графами Прованскими, передававшаяся из поколения в поколение, была ничем иным, как борьбой за галльский престол, которая становилась все ожесточеннее по мере дробления королевского домена на отдельные графства. И только благодаря поддержке со стороны маркизов Готийских и герцогов Савойских четырем последним королям Галлии удавалось удержать в своих руках кормило верховной власти.