Сергей Шкенев - Штрафбат Его Императорского Величества. «Попаданец» на престоле
Глава 19
Санкт-Петербург. 2 сентября 1801 года.
Никогда не любил англичан, - ни в прошлом, ни сейчас, ни в будущем. Что за люди, а? Нельзя отвлечься на минутку, как тут же напакостят, ур-р-р-оды! Во что мою столицу превратили? Куда ни взгляни, везде дымы пожаров, перегороженные баррикадами улицы, неубранные трупы в красных мундирах. Ну да, жители своих погибших стараются хоронить сразу же, а до этих руки не доходят. Как бы эпидемия не случилась.
Представляю, что творится возле Михайловского замка - говорят, его всё же пришлось отдать после двух недель обороны. Говорят… но доподлинно ничего не известно. Через половину России промчался как угорелый, но тут застрял на окраине и сижу пенёк пеньком, пользуясь в качестве источников информации обрывками слухов. А они до того причудливые…
О собственной смерти, кстати, слышал за сегодняшний день несколько раз. По одной из версий я погиб в абордажной схватке, лично возглавив атаку флота на английскую эскадру. По другой - взорвал себя в пороховом погребе вместе с семьёй, отказавшись сдаваться в плен. Третий слух самый интересный - моё Императорское Величество отправилось в Лондон, убило на дуэли английского короля, премьер-министра, половину верхней палаты парламента, и истекло кровью от ран. Забавно, не правда ли? И надо отдать должное распространителям этих слухов - ни в одном из них я не сбежал, не спрятался, а смерть принимал исключительно героическую, подающую пример и зовущую к подвигам. Хоть не воскресай теперь…
Как удалось понять в общей неразберихе, у нас с англичанами сложилась патовая ситуация. Шахматисты хреновы… Нельсон не получает никаких известий от десанта и продолжает упорно колотиться лбом в Кронштадт, мы же не можем его прогнать, потому что в городе творится чёрт знает что. Подозреваю, кроме чёрта ещё и Кутузов знает, но добраться до Михаила Илларионовича не получается. Не столица, а кастрюля с окрошкой, в которой перемешаны русские войска, шведские, английские, неизвестно кому подчиняющееся ополчение… И все стреляют, стреляют, стреляют…
- Павел, мы должны что-то предпринять!
Это императрица. Вид у Марии Фёдоровны усталый, но решительный.
- Конечно, дорогая. У тебя есть какие-то предложения?
- Нет! Но ты обязан сделать хоть что-нибудь!
Женская логика… знаю их на сто сорок лет вперёд, и не нахожу разницы. Сделай, и всё тут! Хоть тресни, хоть взорвись наподобие реактивного снаряда. Стоп… снаряда? Вдали над крышами взлетела сигнальная ракета и, оставляя дымный след, по широкой дуге упала вниз. Наши?
- Наши, Ваше Императорское Величество! - оживились егеря конвоя. - Кулибинские винтовки тявкают!
- Хосю к насым! - малолетний Великий Князь выхватил деревянную шпагу.
- Куда собрался? - еле успел ухватить отпрыска за ухо. - Рано тебе ещё воевать.
- А я хосю! - заупрямился Николай.
- Прапорщик!
- Слушаю, Ваше Императорское Величество!
- Выдели половину людей в конвой Её Императорскому Величеству и этому вот герою.
- Павел, - возмутилась Мария Фёдоровна. - Ты не должен…
- Молчать!
- А-а-а…
- Не пререкаться! Значит так, прапорщик, отвезёшь их в Шлиссельбург… Головой отвечаешь, понял? И сидеть там как мышь под веником! Справишься - быть тебе поручиком!
Офицер, произведённый из фельдфебелей на пятый день умопомрачительной гонки из Нижнего Новгорода в Петербург, задохнулся от восторга. В свете открывшейся перспективы он не только увезёт императрицу в крепость, но и сам единолично отобьет все приступы, буде таковые случатся. Орёл! Самый натуральный орёл! И чего меня Аракчеев дворянскими бунтами пугает? Вот живой пример - человек из захудалых помещиков, а дали ему надежду и… горы свернёт! И абсолютно плевать на то, что крестьяне из имения в армию уйдут или вольную получат. Все четверо.
- Давай, голубчик, пошевеливайся!
Чёрт побери, как же больно! И ещё этот старый хрыч нудит над ухом…
- Дурак ты, твоё величество, как есть дурак! Ну разве так можно?
- Ефимыч, заткнись, а? Шёй быстрее.
- А я чего делаю? - егерь бормочет невнятно, потому что держит во рту надёрганные из моей рубашки шёлковые нитки. - Сейчас больно будет.
- Знаю.
- Знает он… Станет невтерпёж - можешь орать. Но молча!
- Это как?
- Кверху каком!
Никакого почтения у паразита к государевой персоне. Или нарочитой грубостью подбадривает, чтобы злость придавала силы? А чего злиться-то? И не злюсь вовсе, если сам дурак. Кто просил соваться туда, куда ни один барбос хрен не совал? И людей за собой потащил. Теперь вот пожинаю плоды. У-у-у… больно! Сейчас бы граммов четыреста для наркоза принять. Но нету.
- Терпи-терпи, - приговаривает Ефимыч, ковыряясь в моём боку кривой иголкой. - На хорошем кобеле быстро заживёт.
- А ты не завидуй.
- Такому делу не грех и позавидовать.
- Я про рану.
- Так и я про неё!
Старый солдат смеётся. Хотя, какой же он старый? Скачет так, что молодые обзавидуются. Или не обзавидуются… Некому больше - из четверых сопровождающих меня егерей только Ефимыч и остался жив.
Не повезло, да. Попали даже не между молотом и наковальней, а между двумя наковальнями, по которым с обратной стороны непрерывно бьют, бьют, и бьют. Два шведских полка, вернее то, что от них осталось, в беспорядке отступали навстречу друг другу. И надо же такому случиться - мы выскочили на перекрёсток ровно в тот момент, когда там показался первый неприятельский солдат. И если бы один.
Хвалёные пистолеты знаменитого американского мастера (с сегодняшнего дня американцев тоже не люблю) дали осечку, причём одновременно. А швед, не долго думавши, засадил штыком прямо мне в брюхо. Точнее, хотел засадить, но то ли споткнулся, то ли поскользнулся, и в результате этого пробороздил бок почти до левой лопатки. Супостата застрелили егеря, а Ефимыч схватил за шиворот истекающее кровью величество и прыгнул в канал, и без того забитый раздувшимися покойниками. Жуть!
- Ну ты долго ещё? - мучитель не отвечает, занятый хирургической операцией. - Слушай, Ефимыч, а тухлятина из воды в рану не попала?
- Не боись, - обнадёжил солдат. - Вернейшее средство есть, даже антонов огонь останавливает. Хм… иногда.
- Так это оно французским сыром воняет?
- Зачем сыром? Обычная просушенная и перетёртая плесень из-под банного пола. Земляк из Галицкого полка посоветовал. Не, таперича из Лукояновского… или Волынского? Тьфу! Полк один, а названия каждый месяц разные.
Ефимыч не зря плюётся - я и сам запутался в постоянных переименованиях. Зато в Лондоне и Париже наверняка сломали голову, пытаясь объяснить четырёхкратное увеличение численности русской армии.
- Ну вот и всё! - солдат вытер руки остатками моей рубашки. - Сейчас ещё перевяжем.
- Подштанники снимать?
- Полотно есть чистое. И вот это! - вытащил из-за голенища плоскую фляжку, подбросил её, и засунул обратно. - Обезболивающее попозже.
- Что же ты, ирод, раньше молчал?
- А оно мне надо, пьяного тебя ворочать?
- В Сибирь сошлю.
- Ну и сошлёшь, - согласился Ефимыч. - Чай там тоже люди живут.
Вот так вот! Пугаешь-пугаешь человека, а он всё никак не пугается. И дело даже не в том, что такой бесстрашный - просто не чувствует за собой каких-либо прегрешений. Чисто серафим шестикрылый! А кажущаяся грубость и не грубость вовсе, а напротив, высшая степень доверия. К царю, как и к Богу, на Руси на Вы не обращаются. То есть, обращаются, конечно, но ощущается в этом какая-то искусственность, привнесённая чуждой культурой. Не от души идут все официальные величания.
- А одёжку придётся выкинуть, - старый солдат закончил мотать бинты и отпихнул ногой мешающий кафтан. - И красный цвет нонеча не в моде - живо пулю схлопочешь. Погоди-ка…
Достал из ранца гимнастёрку, ещё не получившую таковое название, а именовавшуюся попросту "павловской рубахой".
- Спасибо, Ефимыч.
Тот неожиданно смутился и вместо ответа сунул флягу. Ладно, не хочет принимать устную благодарность, получит её письменным указом. Что там у нас полагается за спасение жизни государя-императора?
Зараза… левая рука совсем не поднимается…
- Помоги.
Общими усилиями кое-как натягивает через голову тесную гимнастёрку, которая тут же намокает от проступившей сквозь бинты крови. А фляжку так и не выпустил? Ну-ка… хорошо пошла! Ещё глоточек…
- Будешь?
- Никак нет, Ваше Императорское Величество! Субординация не дозволяет!
Вот оно что! Я же опять в мундире, значит уже не раненый боевой товарищ, а строгий командир, каковому невместно распивать водку с подчинёнными. Тьфу! Наизобретал тут философских теорий… отец народа, понимаешь. Дурак ты, Павел Петрович. В смысле, я дурак.
Два часа спустя.
- И охота тебе, мсье Теодор, так себя мучить? - красногвардеец Иван Лопухин отвлёкся от чистки винтовки и насмешливо посмотрел на Фёдора Толстого, с самой страдальческой миной пытающегося соскоблить недельную щетину тупой бритвой. - Горло только не перережь, а то горничные шибко ругаться будут.
