Вячеслав Шпаковский - Если бы Гитлер взял Москву
Сталин, грузин по национальности, на это ничего не сказал, что обычно подразумевало, что высказанное положение его полностью устраивает и он не считает необходимым его комментировать либо против него возражать.
Шапошникова, однако, его заявление не удовлетворило. Сама мысль о возможности отдать немцам нефть Баку казалась ему кощунственной. Однако он отметил и реакцию Сталина и поспешил успокоить себя тем, что их Главнокомандующий, конечно же, знает нечто такое, чего не знает он, Шапошников, и именно поэтому столь спокойно реагирует на слова Жукова.
Между тем доклад продолжался. Жуков сообщил, что постройка новой железной дороги между Ашхабадом и Мешедом в Персии идет полным ходом, а это значит, что совсем скоро у них будет еще одна транспортная артерия по снабжению на юге. Поставки через Архангельск, Коношу и Вологду также идут регулярно, причем если даже немцы и возьмут Вологду, то тогда снабжение пойдет по ветке на Котлас и Киров. Оставался также еще и Владивосток, однако над этим транспортным путем дамокловым мечом висели японцы. Еще одна большая победа над американцами, и они могут бог знает что о себе возомнить. К тому же, насколько это было известно, их очень сердит строительство аэродрома для посадки американских «Летающих крепостей» вблизи Владивостока. Конечно, нам нельзя было отказать в этой просьбе американцам, поскольку каждый погибший в море самолет и экипаж — это огромная потеря не только для Штатов, но и для всех сил союзников. Однако в этом же заключается и определенная опасность — японцы вполне могут расценить это как недружественный акт, нарушающий советско-японский пакт о нейтралитете…
На востоке уже светало, когда в зал заседаний совершенно бесшумно вошел один из офицеров связи и что-то на ухо сообщил Поскребышеву. Тот тут же подошел к Сталину и так же шепотом передал ему полученную информацию, после чего вернулся за свой стол. Сталина полученное сообщение, видимо, не слишком удивило, однако он явно был сильно взволнован, что заметили все присутствующие. Он подошел к Жукову, который, видя, что случилось что-то явно неприятное и то, что к нему направился Сталин, оборвал доклад на полуслове.
— Пока мы тут обсуждаем, что, как да почему то или другое сделают немцы в этом году, они это уже сделали. Только что немецкие войска вновь перешли в наступление на Тихвинском, Владимирском и Рязанском направлениях. Вполне возможно, что и на этот раз наша оборона не выдержит ударов противника. Что вы на это скажете, товарищ Жуков?
Заметно волнуясь, тот тем не менее ответил вполне четко и с достоинством:
— Вдоль нашей линии фронта, товарищ Сталин, сегодня стоят двадцать шесть армий, или три с половиной миллиона человек. И половина всех этих сил держит оборону именно в центре, в направлении на Владимир, Рязань и Воронеж. Шесть армий находятся в резерве, еще четыре развернуты в тылу двух центральных фронтов. Если немцы собираются наступать в центре «Волжской дуги», то им придется пройти через большую часть войск Красной Армии. Не думаю, что на этот раз это будет так, как было в сорок первом…
— Это хорошо, когда полководец настолько доверяет своим солдатам, — заметил Сталин и тут же добавил, увидев нетерпеливое движение Главкома авиации: — Кажется, нам что-то хочет сказать товарищ Новиков?
— Я хочу добавить только одно, — заявил тот, вставая, — наши летчики научились бить хваленых немецких асов, чему мы были уже не раз свидетелями. Да вот только недавно, например, двенадцатого марта, семь наших летчиков на истребителях Як-1 столкнулись в воздушном бою с двадцатью пятью вражескими самолетами, семь из них сбили и без потерь возвратились на свой аэродром! Возрос также выпуск самолетов, и увеличилось их поступление на фронт. Правда, из-за сохраняющегося количественного превосходства порой еще создается впечатление, что мы отстаем от них и по качеству самолетов. Но это не так…
— Скажи лучше, — буркнул Шапошников, — что до сих пор как следует воевать не научились ваши летчики. И техника-то у них лучше немецкой, и побеждать-то они научились семь к двадцати пяти, а немцы их как били, по большому счету, так и сейчас бьют.
Новиков поднялся, чтобы резко ответить, но Сталин не дал ему сказать:
— Не надо горячиться из-за в общем-то правильно сказанных слов. Я знаю другой факт, когда летчики, перегонявшие американские самолеты из Сибири, по дороге так напились, что не смогли ими управлять. Двое в полете разбились — туда им и дорога, а остальные, хотя и долетели, побили машины при посадке на аэродром. Более пятидесяти процентов машин из состава полка разбили, а ведь мы оплачиваем их поставки в нашу страну золотом! Нужно наказать их так, чтобы другим было неповадно так поступать. Сформируйте из этих летчиков отдельный истребительный полк, и пусть летают и сбивают немецкие самолеты, но чтобы они им не засчитывались. Вот как собьет из них каждый по пятнадцать вражеских самолетов, тогда всем, кто останется в живых, дать полное прощение, вернуть звания и боевые награды.
— А куда же девать эти не засчитанные им самолеты?
— Припишите тем, кто это заслужил, — бросил Сталин. — Не мне вас учить, как это делается. А повторится подобное еще раз — будем расстреливать, невзирая на ранее проявленную доблесть!
Он обошел стол с сидящим за ним генералитетом еще раз.
— Я думаю, что ви всэ знаете, — его грузинский акцент стал почему-то особенно заметен, — что «Волжская дуга» должна быть удержана во что бы то ни стало!!! А вам, товарищ Шапошников, слэдует хорошенько отдохнуть. Я думаю, что вам нужно перейти на преподавательскую работу в академию Генштаба. Там вы сможете передать свой богатый опыт молодым командирам, которым есть чему у вас поучиться. Как говорит русская поговорка — за одного битого двух нэбитых дают?! Желаю вам успехов на вашей новой преподавательской должности. Всэ свободны!
Это была опала, и все это поняли. Однако решение Сталина было высказано в достаточно щадящей форме, поэтому было очевидно, что этим все и ограничится.
* * *Ровно за час до рассвета 24 мая германская артиллерия начала артподготовку, а когда солнце уже поднялось над горизонтом, в бой пошли танки, поддерживаемые пехотой на полугусеничных бронетранспортерах. Боевой дух немецких солдат был высок. Солдаты пережили суровую зиму, и теперь, видя перед собой зелень листвы и яркое синее небо, они испытывали те же самые чувства, что и в начале лета 41-го. Два-три сильных удара, считали они, и красные орды неизбежно будут разбиты, после чего им уже не придется больше зимовать в ледяных окопах и хоронить товарищей, замерзавших насмерть, стоя на часах. А там дальше их и вовсе ожидает мир и возвращение домой, статус героя и… благодарность фюрера!
X. Гудериан в эти дни записал в своем дневнике: «Хотя некоторые моменты в плане нашего весенне-летнего наступления мне лично и были до конца неясны, наши солдаты встретили его с воодушевлением. Большинство из них считают, что война закончится до осени. Большинство офицеров с этим тоже согласны…»
Впрочем, для подобного мнения вроде бы были все основания. Уже в первый день наступления 24-й и 47-й танковые корпуса прорвали оборону русских на стыке между Двадцать четвертой и Пятидесятой армиями и, сделав бросок к Оке, углубились на 30 километров в глубь советской обороны. На северном участке наступления 4-я танковая армия с большим трудом преодолела линии обороны советской Пятой армии и вышла к реке Нерл. Это неожиданное сопротивление заставило Манштейна, который сменил заболевшего Гёппнера на посту командующего этой танковой армией, перенести направление главного удара несколько южнее, однако только лишь в сумерках его танки наконец-то сумели сбить многочисленные заслоны советских войск и выйти на дорогу Москва — Ярославль.
На следующий день их ожидал быстрый марш, но тут в планы военных опять вмешался сам Адольф Гитлер. Он отдал приказ о начале окружения русских войск на промежуточном этапе наступления, значительно западнее Горького. Таким образом, 4-я и 2-я танковые армии повернули навстречу друг другу, хотя в принципе и та и другая могли бы вполне успешно продвигаться и дальше. И Гудериан, и Манштейн поспешили выразить свой протест своему командующему фон Боку. Тот обратился к Браухичу, а он, в свою очередь, обратился к Гитлеру, разумеется, в исключительно дипломатичной форме, как бы желая уточнить, насколько правильно были им поняты отданные фюрером приказы.
Но Гитлер остался непреклонен. Он не внял никаким объяснениям и весьма резко указал Браухичу, а затем и лично Боку на необходимость немедленного исполнения приказов. Тем не менее целый день немцы успели потерять, в то время как командование Красной Армии использовало эту отсрочку и сумело отвести с фронта довольно значительные силы, которые, не случись всего этого, были бы успешно окружены немного позднее. В результате, когда соединения Гудериана и Манштейна встретились к востоку от Коврова вечером 27 мая, они закрыли практически пустой «мешок». В окружение попало всего лишь около 12 000 русских солдат и офицеров.
