Вперед в прошлое! - Денис Ратманов
Пока мы, дети, играли в дурака, рассевшись на полу на ковре, и я бессовестно поддавался, мама с бабушкой ушли готовить. Вернулись они с казаном плова, где мяса было больше, чем риса, с банкой компота, маринованными грибами, вяленым мясом и миской квашеной капусты.
Наташка с Борей ели, как потерпевшие, бабушка смотрела на них и умилялась. Потом настала очередь чая и блинов с самодельной сгущенкой. Пожалуй, впервые за все время мы разговаривали, как люди: Наташа хвасталась, как мы рыбачили и заработали кучу денег, Боря — как нарисовал Дарта Вейдера и продал за пятьсот рублей. На самом деле за двести, но пусть прихвастнет, если ему от этого легче.
Выкатившись из-за стола, мы снова оккупировали диван, бабушка достала альбом, где были только мамины фотографии — с рождения и до совершеннолетия, и рассказывала историю каждой.
Мама, оказывается, была очень пухлым младенцем. Вот она на четвереньках улыбается — совсем крошечная, почти лысая, на чем только держится огромный бант? Вот уже стоит, держась за стул. Вот таращится на огромного медведя. Целая жизнь в одном альбоме. Интересно, бабушка специально так делает, чтобы дети взглянули на мать по-новому и поняли, что она тоже была звонкой девочкой, каталась на велике, получала двойки в школе?
Когда начало смеркаться, в дом повисло напряжение. Наверное, каждый представлял отца, заходящего в пустую квартиру, рыскающего по комнатам, извергая проклятья. Что он думает? Допускает ли мысль, что его жена может покончить с собой? Или он включил на нашем магнитофоне песню «Нет жены» и радуется? Будет ли нас искать или решит, что перебесимся и сами приползем?
Только время покажет, как оно на самом деле. Мне хотелось верить, что наш отец — не сферическое зло в вакууме, не бывает ведь абсолютных злодеев, что-то человеческое в нем должно быть, вот только как это в нем пробудить?
Бабушка готовилась к войне. С каждым часом становилась все мрачнее. Достала ружье, положила себе на колени. Мама смотрела на нее с ужасом, на ее лице читался вопрос: «Неужели ты и правда это сделаешь?» Да, сделает. Пожертвует собой ради нашего счастья, она умеет убивать врагов.
Будто прочтя мамины мысли, бабушка холодно заявила:
— Если ты не сможешь разрешить проблему, это сделаю я.
Очень не хотелось бы, чтобы ее посадили до конца дней!
В десять вечера, когда всех начало клонить в сон, на улице зарычал и смолк мотор автомобиля, скрипнули тормоза. Хлопнула дверца. Боцман залился лаем, и, перекрывая его, донесся зычный требовательный голос:
— Ольга! Выходи.
Примерно так в фильмах показывают маньяков, которые ищут сбежавшую жертву. Не сговариваясь, мы рванули в прихожую, окна на дорогу выходили только оттуда. Не включая свет, сквозь тюль мы смотрели на черную фигуру, выхваченную светом фар ментовского «бобика». Бабушка переломила двустволку, зарядила ее, говоря:
— Знаете, что такое жакан? Пуля. На кабана или медведя.
Мама расправила плечи, встала в проеме двери звездой, лицом к бабушке.
— Стой! Не смей! Я сама с ним поговорю.
Мне показалось, или и правда на лице бабушки проступило торжество?
Глава 20
И паяльник пригодился
Я не верил своим глазам. Решимостью мама напоминала терминатора, спускающегося в расплавленный металл. Включив свет на улице, она вышла на порог, залитая золотистым светом, шагнула в темноту. Бабушка сразу же выключила освещение во дворе — чтобы видеть происходящее в темноте, возле ментовского бобика, приблизилась к окну, отодвинула шторы.
— Пойду к ним, — сказал я.
Борис ухватил меня за руку. Его так трясло, что казалось, он вибрирует.
— Стой!
— Пусть идет, — дала добро бабушка.
— Да что он мне сделает? Чего вы переполошились? — успокоил их я, осмотрел лица и скользнул за дверь, остановился.
От родителей меня отделял дощатый забор с большими прорехами.
Мама замерла в метре от отца.
— Поехали домой, — сказал он спокойно. — Что вы мне устроили?
— Дети не хотят тебя видеть, — отчеканила она.
— Это старая вас науськала? — прошипел он. — Что вообще происходит?
В его голосе слышалась растерянность. Да неужели? Шаблон трещит по швам?
— Дети не пойдут домой, пока ты там. Они тебя боятся.
— Ты им сказала, чтоб ехали к Яге? — повысил голос он, сделав акцент на первом слове. — В свои игры играете у меня за спиной?
Он надвинулся на мать, она отступила на шаг и оглянулась на дом.
— Это я придумал ехать к бабушке. — Я открыл калитку и вышел. — Па, пожалуйста, услышь нас. Будь счастлив… с ней. Иногда так правильно — слушать свое сердце… Если оно у тебя есть. Ты разрываешься между ними и нами, мы страдаем. Будь, б…ть, мужиком!
Думал, он поднимет ор, но нет, покосился на «бобик», где были коллеги, перед которыми он выставлял себя примерным отцом, шумно выдохнул. Я продолжил:
— Если сделаешь правильный выбор, ты все равно останешься нашим отцом, и мы будем продолжать тебя любить. Иначе ты убьешь все хорошее, что было и что могло быть. Мы станем врагами. Ты отречешься от нас, мы тебя проклянем. Начнется разбирательство, суды, ты потеряешь авторитет и работу. Никому хорошо не будет. Просто подумай, отец. Я очень рассчитываю на твое благоразумие.
Луна, висящая на небе, освещала его лицо, и я видел, как катаются желваки на скулах. И одновременно от него разило отчаяньем, замешанным на бессилии.
Мама прошептала:
— Я подаю на развод. Завтра же. Я люблю тебя, но не хочу потерять детей. — Всхлипнув, она убежала в дом.
Никогда не думал, что зауважаю мать! Всегда считал ее бесхребетной амебой. Значит, мы ей и правда небезразличны. Если бы это не спровоцировало вспышку отцовского гнева, я бы зааплодировал. Отец шагнул за ней, сжал кулаки и заставил себя остановиться.
— Значит, так? — прошипел он с угрозой, помолчал немного и сказал уже спокойно: — Ладно, посмотрим, что вы жрать будете. На пузе приползете, но поздно будет.
А вот сейчас захотелось закрыть лицо рукой. Испанский стыд! Взрослые же люди! Во истину — взрослых нет, все взрослые и даже старики — дети в большей или меньшей степени.
— Я искренне желаю, чтобы ты был счастлив. — В моих словах не было ни грамма лжи.
Развернувшись, он зашагал к машине, пару раз в сердцах пнул колесо, запрыгнул на сиденье рядом с водителем. Машина завелась и покатила прочь. Надо же, так офигел, что забыл затребовать назад обрез. Я не двигался с места, пока «бобик» не исчез из вида.
Можно ли назвать это нашей победой?
Означают ли его слова то, что он таки свалит из квартиры? Или рассчитывает, что мы поселимся у бабушки? Известны тысячи случаев, когда мужья после развода оставались дома, делали жизнь домочадцев невыносимой, и в итоге все равно на улице оказывалась бывшая жена — с детьми или без. «А чего это я должен уходить? Я тут балкон стеклил. Уходит тот, кому плохо».
Сейчас отец обижен и зол — его, такого прекрасного, отвергли, вынесли за скобки, обнулили! Да как они могли? Но, когда остынет, по идее, он должен все взвесить и сделать так, как наиболее выгодно.
Зажегся свет, все высыпали на крыльцо, кроме матери.
— Будем надеяться на лучшее, — сказал я и вернулся во двор.
Наташка показала дороге средний палец и бросила:
— Вот и проваливай, урод!
— Я так понял, домой мы не поедем? — жалобно спросил Борис.
Бабушка погладила его по макушке.
— Сегодня вы будете спать у меня.
Похоже, выспаться опять не получится. Мать свернулась калачиком на диване и рыдала, никого к себе не подпуская — наверное, винила нас, что мы разрушили ее счастье.
Оно вроде понятно… Но непонятно. Точнее неприемлемо. Как можно любить своих мучителей? О тебя ноги вытирают, а ты: «Божья роса!» Или дело тут в другом?
Или просто очень много латентных мазохистов, которым надо, чтобы их плеткой охаживали? Но они не хотят признавать свои наклонности и тащат непроявленные желания в повседневность?
Или просто страх одиночества сильнее самоуважения? Не понять мне этого.
Вот ведь мозг какая загадка! У всех он имеет одинаковое строение, и это обманывает, потому что функционирует он по-разному, а мы предъявляем требования к другим, как к себе. У тебя же есть ноги, они работают — почему же ты ползешь? «Ах, мне невыносимо, когда земная твердь ударяет в мои нежные стопы».
Я подозвал Наташку и попросил:
— Присмотри за матерью, ей сложно сейчас, а женщину может понять только женщина. — Сестра кивнула,
