Вперед в прошлое! - Денис Ратманов
* * *
Школу мы с Борисом прогуляли, поехали сразу домой — выяснить, что там происходит. Брат опять начал трястись, и на разведку я пошел один, рассчитывая на то, что отец уже на работе.
Было рано, и местные бабки еще не высыпали на скамейку. Впервые я об этом пожалел — свидетели мне бы сейчас не помешали. Поднявшись на наш второй этаж, я обнаружил, что дверь в нашу квартиру открыта.
Набухался, что ли, папаня с горя? Я аккуратно переступил порог. В квартире царил разгром, как после воров: вещи валялись на полу, ящики были вывернуты. И что это значит? Я распахнул шкаф в прихожей, не обнаружил там отцовскую одежду и улыбнулся, метнулся на кухню, высунулся в окно и крикнул Боре:
— Заходи! Чисто!
Брат рванул наверх. Я огляделся и выругался. Посуды не было. Папаша вынес все: кастрюли, сковородки, чашки, вилки и ложки, оставил только совсем старые. Также он унес полмешка сахара, обожаемые нами сизые макароны вместе с жуками и консервацию.
Н-да.
Борька растерянно остановился у порога, бросился в зал к рассыпанным вкладышам из жвачек, собрал их, глянул на стену, и лицо у него стало такое, словно он увидел повешенного. Я аж испугался, а ну и правда…
Конечно нет, никто там не болтался в петле. Папаня просто вынес телевизор. Все, что в «бобик» влезло, то и упер. Хорошо хоть шторы не поснимал и холодильник оставил.
Боря подошел к тумбе, провел пальцем по прямоугольнику пыли, над которым стоял телек, губы его задрожали.
— Как же мы теперь…
— Черно-белый посмотрим, — утешил его я. — Осенью новый купим, еще круче. И видик.
— За что мы их купим? — проскулил Борька. — Телек старый поломан же! А сегодня должны «Терминатора» показывать!
Он уселся посреди разгрома с видом единственного выжившего бойца, скорбящего над павшими.
— Только вот ныть не надо. Старый телек я починю. Денег заработаю, — попытался его утешить я. — К осени так точно.
— Как⁈ Гонишь ведь…
— Вот посмотришь.
Он, конечно, не поверил. Да и я на его месте не стал бы обнадеживаться. Ну ничего, снег сойдет, станет видно, кто где нагадил!
Стоп! Так выходит, деньги, что мы на новый телек копили, он тоже забрал? Жаль, не знаю, где они хранились, и проверить не могу.
Ладно, возвращаемся к насущному. Я как сейчас помнил, что в прошлой жизни, когда сгорела лампа в «Янтаре», показывали «Ниндзя-черепах». Нам очень хотелось посмотреть, и я взялся отремонтировать «Рекорд». Там всего-навсего разболталось гнездо антенны и отошли провода, и мне удалось все припаять. И это в пятнадцать-то лет! Сейчас и подавно справлюсь. Но — позже. Сейчас — позвонить матери. Потом — попытаться вернуть ее на работу.
Я пулей слетел по лестнице, добежал то телефонной будки на остановке, позвонил бабушке и все рассказал. Попросил взять на первое время посуду и еду. Когда вернулся, Борис так и сидел на полу, рассматривая вкладыши.
— Точно починишь? — спросил он обреченно. — А сможешь?
— Сто пудов! Вот только сбегаю кое-куда.
— Куда? Я что, тут буду один? — возмутился он.
— Мама с Наташей скоро приедут. А ты пока вещи свои прибери.
— Так куда ты?
— На кудыкины горы воровать помидоры. Нельзя говорить, а то не получится.
Я снял жилет и надел самую выцветшую, самую замызганную олимпийку. Осмотрел себя в зеркало и сделал скорбное лицо. Когда за взрослого просит ребенок, это особенно подчеркивает трагизм ситуации.
— Ну, ладно… А телек? — завел свою шарманку Боря.
— Потом. Вернусь через час-полтора.
Поликлиника, где работала мама, находилась напротив школы и очень напоминала модернизированную конюшню. Заходишь туда, и сразу одолевают мыли о тщете всего сущего. Организм же, шокированный обстановкой, включает скрытые резервы и быстренько излечивается, лишь бы снова сюда не попасть.
Я планировал поговорить с главврачом, Людмилой Федоровной Жунько по прозвищу Жопа или просто Жо, причем прозвище ей подходило по всем фронтам. Во-первых, эта женщина напоминала диплодока в миниатюре: голова на тонкой шейке, медленно перетекающая в огромный всесторонне круглый зад. Во-вторых, быть под ее началом — это полная Жо.
Пользуясь властью и связями, чтобы получать солидную премию за экономию бюджета, она заставляла писать медсестер и санитарок заявления в отпуск за свой счет, распределяя нагрузку между оставшимися сотрудниками. Это меня в прошлой жизни дико бесило, до сих пор помню. При том ее многочисленные родственники продолжали работать на две или три ставки.
В начале двухтысячных ее судили за мертвые души, деньги за которых она получала. В итоге Жо продала квартиру, отделалась условным сроком и сумела сохранить место. Правда, людей так сильно больше не ущемляла, и родственников в коллективе поубавилось.
В общем, мать страдала не потому, что были проблемы с зарплатой, а от жадности отдельно взятой Жо. А значит, можно попытаться разжалобить Людмилу Федоровну и попросить вызвать маму на работу. Тем более все знали о том, что батя, гад такой, бегает на сторону.
Изобразив на лице всю скорбь еврейского народа, я постучал в дверь главврача. Из кабинета донеслось громкое «да».
В отличие от кабинета Дрэка, тут было роскошно. Современная деревянная мебель, огромный лакированный стол, стул-трон, и на фоне этого великолепия — маленькая коротко стриженная женская голова. Главврач сидела, и ничто не намекало на ее габариты.
— Здравствуйте, Людмила Федоровна, — прошелестел я и подошел к столу.
— Мальчик, ты откуда взялся? — спросила она с претензией. — У нас взрослая поликлиника.
— Меня зовут Павел Мартынов, мама у вас работает.
— И что? — смоляные брови Жо полезли на лоб, как две мохнатые гусеницы.
Я сделал вид, что очень стесняюсь и собираюсь заплакать, она смягчилась.
— Что случилось?
— Извините, я… Я больше не знаю, к кому обратиться. — Блин, актер я никудышный, сейчас бы слезу пустить! — Только вы можете помочь. Родители разводятся. Отец вынес все из квартиры, и деньги, что мы собирали нам на одежду к школе. Даже сахар забрал! Нам теперь есть нечего. Я понимаю, как вам будет сложно это сделать, — я сложил руки на груди, — пожалуйста, возьмите маму обратно на работу!
Недовольство на ее лице сменилось озадаченностью. Одинокая женщина, а насколько я знал, Жо была в разводе, наверняка считает, что все мужики — козлы, и должна проявить солидарность.
— А почему она сама не пришла? — просила Жо уже мягче, и я внутренним взором чуть ли не увидел, как сквозь коросту жадности в ее душе пробиваются ростки человечности.
Нужно подпитать их, пробудив сострадание.
— Она… Не может. Это вчера случилось, с ней бабушка. Ей очень нужно на работу, иначе… — я покачал головой и протяжно вздохнул, — не знаю.
Я уставился ей в глаза, и она отвела взгляд. Почесала ручкой щеку и проговорила, глядя на шкаф:
— Посмотрю, что можно сделать. Ничего не обещаю… Это ведь не от меня зависит! Бюджет нам урезали.
Ага, урезали — выгрызли дыру зубки, которые наели такую жо.
— Теперь я — старший мужчина в семье, — продолжил я, — в моих силах только так о ней позаботиться.
Ух ты ж ешкин кот, буду во ВГИК поступать — она растрогалась! Наверное, ей безумно захотелось иметь такого сына — который маленький, но заботится.
— Я постараюсь, — сказала она дрогнувшим голосом.
— Спасибо! — просиял я. — Огромное вам человеческое спасибо! Я верю, у вас получится! Очень на вас рассчитываю! До свидания.
Когда вышел из ее кабинета, захотелось почесаться. Липкое противное ощущение осталось, все-таки ментально мне не четырнадцать, противно так вот сопли разводить. Ладно, представлю, что играю в спектакле и успешно прошел отбор. Будь мне шестнадцать, уже не сработало бы, а так — ребенок просит за маму… Но все равно хотелось сплюнуть.
Павел Романович, привыкай! Эту карту придется часто разыгрывать, если хочешь добиться успеха. Будем надеяться, что человечность в ней победит жадность.
Так, с основной задачей справился, теперь — чинить телек. Желательно, чтобы к приезду мамы он уже работал, а то как же они без телевизора? Мне-то все равно, двадцать лет жил и еще тридцать два года проживу, а детвора затоскует.
У подъезда бабка Тонька щелкала семечки в гордом одиночестве. Я с ней поздоровался, она подалась вперед и заголосила:
— Павлик, деточка! Ирод ентот, я видела, вещи вывозил! И телевизор увез, кобель проклятый.
— Спасибо за сочувствие, баба Тоня, справимся!
— А мы поможем! Всем миром, значить, поможем! — пообещала она.
Вот он, менталитет — жалеть обиженных и угнетенных.
