Демократия по чёрному (СИ) - Птица Алексей

Вокруг царила дикость, никто не умел ни считать, ни писать, а те двести человек русскоязычных подданных Российской империи, тоже не были эталоном доброты и добродетели, да и не все из них были грамотными.

Одно радовало, из этой массы выделилась восьмёрка бывших крестьян. Они были в России грабителями и бандитами, из-за чего и оказались в Африке, сбежав из России с помощью экспедиции Ашинова. Здесь же, обилие не паханной саванны и крестьянские корни взяли вверх над чёрной сущностью душегубов.

Да и окружающее население было безалаберным, а уж женщин, так вообще, бери, не хочу. Хоть с тарелочкой в губах, хоть с длинной, унизанной кольцами, шеей, или отвисшими до плеч мочками ушей. Был, в общем, выбор. Вот вся восьмёрка уже и успела обзавестись жёнами, да не по одной.

Их руки помнили ещё соху и плуг, и они подошли ко мне в Банги, преодолев путь из Баграма сюда, с единственной целью, получить разрешение на проведение посадок картофеля, маниока, батата, тыкв и прочих овощей. Эти семена они привезли с собой, что-то купили у торговцев из Судана, которые, пользуясь временным союзом, стали потихоньку просачиваться на мои территории.

Была у них ещё одна просьба, отдать им в пользование только начинающие подрастать фруктовые сады. Мне было, впрочем, всё равно, кто будет ухаживать за садами, и я дал разрешение, а также позволение привлекать для этого местное население.

Еле заметная торжествующая искорка мелькнула в глазах их вожака, заросшего, как медведь, сутулого мужика, с диким взглядом из-под густых чёрных бровей. Уловив этот нехороший блеск, я сделал быстрый шаг вперёд, и ухватив за длинную и густую чёрную бороду, с редкими проблесками седины, притянул к себе его голову.

— А будешь рабов себе искать, и над чёрным народом изгаляться… и я стал медленно наворачивать на свой кулак его бороду, подтягивая к себе всё ближе и ближе.

— А будешь изгаляться над моими людишками! Я тебя, паскуда, на кол посажу, да эликсиры живучести в тебя вливать буду. А чтобы над тобой и черти в аду смеялись, жаря на сковороде, так ещё и усилитель мужской силы в тебя волью!

— Ничего для тебя не пожалею, чтоб ты чувствовал… погань, и страдал, одновременно, от боли, и от желания, и была бы тебе боль желанна, мазохист ты мой, доморощенный. А смерть, как избавление от мук, накрыла бы тебя своей тенью очень нескоро.

— Но мучения твои на этом не будут окончены. Властью своей, и властью духов, которые мне подчиняются, я прокляну тебя, и будет твой дух вечно скитаться по этой земле, пока я не прощу тебя. Понял!!! Смерд…

Не знаю, что там подумали мои «крестьяне», но то, что все немножко побледнели, а виновник «торжества» затрясся, как в лихорадке, это было точно. Да и правда, похолодало как-то. Ветерок холодный дунул, да потянуло чем-то сернистым, не иначе, черти подслушивали.

Ан нет, это «крестьянин» немножко обосрался. Ну да, с кем не бывает! И я грешен, боюсь, когда страшно, а когда не страшно, то и не боюсь.

— Ступайте с Богом, мужики… Но помните… ять, что я — Йоанн Тёмный, а не Василий Тишайший. Ясно…ять вам?

Вся восьмёрка дружно закивала головами, и нервно поглядывая на моё копьё, с шевелящимися под порывами ветра шкурками змей, безвольно свисавшими с него, быстренько ретировалась восвояси, радуясь, что и дело решили, и живы остались. А я уж и забыл о них, не до того сейчас. Думу горькую думать надо, а не с прохиндеями разбираться.

Глава 18 Подготовка к войне (продолжение)

Мои чёрные батальоны тренировались за городом. Об этом ясно указывали клубы пыли, поднятые во время штыковых атак, а также дикий гомон и крик, раздававшийся оттуда.

Каждый десятник считал своим величайшим долгом пнуть кого-нибудь непутёвого, из числа подчинённых ему лично солдат. Многие винтовки уже представляли собою бесполезную палку со штыком. Вдоль полигона стояли ряды сплетённых из жёсткой травы и обмазанных глиной чучел солдат противника.

Все они были жёстко исколоты не одной сотней ударов штыков. Хорошо ещё, что у меня были учебные винтовки, из числа вышедших из строя и подобранных в качестве трофеев. Много такого добра вынесла на берег река Убанги, после прошлогоднего разгрома бельгийских наёмников, которые пока что и не показывались.

Батальоны размещались в казармах. Казармы я приказал построить наподобие огромных, вытянутых хижин. Они располагались прямоугольником, закрывая со всех сторон центр лагеря. В центре лагеря был установлен столб, с укреплённым на нём моим личным штандартом, рядом стоял высокий коптский крест, к которому подходили и молились принявшие православие чёрные воины.

Хижины были сделаны на метровых сваях, с настеленными нарами. Банановые листья покрывали крышу, державшуюся на столбах и поперечных балках. Стены были сплетены из ветвей кустарников, и обмазаны сверху глиной, чтобы горячий зной не проникал вовнутрь. Между стенами и нарами оставались свободные площадки для перемещения.

В лагере оборудовали столовую, помывочную, в виде убогого душа, с закреплённым сверху большим железным котлом, дергая который за верёвку, прикреплённую к ручке, можно было обрушить на себя воду, ну, и отхожее место.

В качестве оного была глубоко выкопанная траншея, сверху которой располагались распиленные поперёк брёвна, со сделанными из крест на крест положенных жердей, колодцами. Эти колодцы и были предназначенными для приёма фекалий отверстиями. Добро пожаловать в туалет, типа «очко». Дальше, человеческое дерьмо попадало в траншею, которая после наполнения до половины глубины, сразу же засыпалась, а туалет переносился в другое место.

Моё сельское хозяйство начало набирать оборот, а благодаря присоединению южного Судана, у меня началось увеличение крупного рогатого скота, да и, бывшего ранее диким, скота тоже. Всё это позволяло без проблем кормить крупные скопления людей, а в особенности, пригнанных из разных мест воинов. Ещё бы тушёнку научиться делать вакуумным способом, но пока нечем и некем.

Это уже стали понимать и Ярый, и Момо, а в особенности, Бедлам, который давно уже превратился в кого-то вроде управляющего моим огромным хозяйством. Но это было, правда, только в Баграме.

Мне уже надо было давно выступать в поход, и гонец, прибывший от немцев, подтвердил это, принеся мне настоятельное требование губернатора Камеруна о наступлении на французов. Вслед за гонцом, как подтверждение его просьбы, был передан запас снарядов к орудиям. Теперь у меня было по пятьдесят выстрелов к каждому из шестнадцати орудий.

Вместе с этим караваном, прибывшим по уже достаточно хорошему караванному пути, пришли и долгожданные журналист и фотограф. Журналиста звали Александр Розен, а фотографа Филипп Мойсов.

Чтобы соответствовать образу чёрного короля, пришлось срочно расширять свою хижину. Плюнув на всё, я приказал сооружать большое помещение, которое с трудом можно было охарактеризовать как дворец туземного короля. На стенах нового жилища было развешено разнообразное оружие, а на полу расстелены разноцветные циновки, ковры, повсюду расставлены глиняные вазы, кувшины и прочие несуразности, хорошо смотревшиеся в большом и пустом помещении. Даже цветам нашлось место.

По случаю был доставлен и трон короля. Он состоял почти целиком из слоновой кости, с резной спинкой, сотворённой из ценных пород древесины, и украшенной головой змеи, как бы нависавшей сверху, над сидевшим на троне.

Змея была чёрной. С филигранной, вырезанной чернокожими умельцами каждой чешуйкой, и выглядевшей, как живая. В её глазницы были вставлены два чёрных, отшлифованных подручными средствами, алмаза. Подлокотники представляли собой два загнутых кверху слоновьих бивня, отполированных до нереального блеска.

На голове у меня возвышался головной убор из железного обруча, с переплетёнными и устремлёнными вверх острыми лезвиями, которые только подчёркивали моё, по-настоящему, жестокое лицо, со зловещим шрамом, бугрившимся справа по выбритой голове. Только небольшая, отросшая, курчавая, и словно состоящая из проволоки, борода и небольшие усы украшали моё лицо.