Джон Мэн - Иоганн Гутенберг
Это история о путешествии Полифила от одной возлюбленной к другой, от одного сексуального объекта к другому.
В «Гипнэротомахии Полифила» откровенное изображение Леды и ее возлюбленного лебедя покоится над тщательно прорисованным заглавием, написанным на странной смеси итальянского языка и латыни, придуманной Колонной.
Кто же мог написать это произведение? И как оно могло быть напечатано? Официально книга анонимна, именно поэтому я до сих пор не упоминал имя автора. Однако из орнаментированных заглавных букв в начале каждой из 38 глав получается фраза POLIAM FRATER FRANCISCVS COLVMNA PERAMAVIT (Брат Франческо Колонна очень любил Полию). Так как «полия» означает «много вещей», это выглядит как тайное признание в своих эклектичных сексуальных вкусах. Считается, что этот Колонна жил в монастыре Святых Иоанна и Павла в Венеции, который был «нереформированным», а следовательно, нестрогим в своих стандартах, а это означало, что монахам было разрешено жить за пределами монастыря и делать практически все, что им нравится. До самой своей смерти в возрасте 94 лет скандально известному Колонне, очевидно, больше всего нравились женщины, архитектура и сады, что стало предметом энциклопедического исследования «всего, что возможно познать», и все это было вплетено в сюрреалистическое повествование. Он мог предаваться этим страстям благодаря удивительной щедрости или легковерию своего покровителя Леонардо Грасси (или Крассо), который оплатил Альду Мануцию издание книги.
В коммерческом смысле результат был катастрофическим. Очевидно, эта идея с самого начала была аналогична самоубийству, поскольку во введении покровитель пишет, что автор «задумал этот труд так, что лишь мудрые смогут проникнуть в святилище… Эти вещи не для масс». Он был прав. Мало кто купил эту книгу (хотя сам Альд, должно быть, гордился своим достижением, потому что заимствовал одну из иллюстраций, на которой были изображены дельфин и якорь, превратив ее в знаменитую эмблему Дома Альда, символизирующую активность, сдерживаемую самообладанием).
Скандально известному Колонне, очевидно, больше всего нравились женщины, архитектура и сады, что стало предметом энциклопедического исследования.
В коммерческом смысле это был провал, но что касается внешнего вида и последующей репутации, «Гипнэротомахия Полифила» стала настоящим чудом. За полстолетия она превратилась в культовую книгу, особенно во Франции. Использованный в ней шрифт, произошедший от латинского шрифта Жансона, – это свое образный типографский эквивалент вожделения. Историк книгопечатания Джордж Пейнтер описывал его следующим образом: «высокий шрифт с засечками, одновременно жирный и изящный, темный и сияющий в своих черно-белых тонах» (этот шрифт был восстановлен в 1920-х годах и получил название Poliphilus (Полифил), тогда он должен был использоваться для перевода, который так и не был сделан; появился шрифт позже, в новом переводе Джоселина Годвина). В «Гипнэротомахии Полифила» присутствуют вычурные орнаментированные инициалы и многочисленные надписи в римском стиле, торжественно возвещающие о совершенстве классических стандартов, которые все еще можно увидеть среди руин прошлого, и утверждающие превосходство латинского стиля над готическим шрифтом, который использовал Гутенберг. Иллюстрации навели различных историков искусства на мысль о влиянии, если не прямой причастности, таких замечательных художников, как Мантенья, Джокондо, Беллини, Боттичелли и Рафаэль. Дизайн с чудесным сочетанием текста, иллюстраций, заголовков и эпиграмм представляет собой настоящий шедевр. Текст часто вытянут так, чтобы он поместился под рисунком или вокруг него; иногда он принимает форму кубка. Ничего подобного больше не было вплоть до появления авангардных книг начала XX века, и коллекционеры готовы умереть – или, по крайней мере, заплатить до 500 тысяч фунтов (750 тысяч долларов) – за любую из сохранившейся сотни копий. Для некоторых это просто прекраснейшая из когда-либо напечатанных нерелигиозных книг.
За полстолетия «Гипнэротомахия Полифила» превратилась в культовую книгу, особенно во Франции.
Данная книга рассматривается также с совершенно другой точки зрения, игнорирующей язык и дизайн и исследующей ее как наглядный трактат о классической архитектуре, охватывающий широкий спектр зданий со всей соответствующей терминологией. Каждое упомянутое здание имеет свой древний источник: вот храм, связанный с Галикарнасским мавзолеем, а вот мостовая, напоминающая палестринскую мозаику. Но здесь есть не только реальные здания: в книге описываются вымышленные, фантастические строения, висящие в облаках, освещаемые через очень узкие щели или прозрачные, как Хрустальный дворец.
Знания автора настолько совершенны, что один эксперт, Лиана Лефевр из Делфтского технического университета, написала книгу, посвященную гипотезе о том, что автором «Гипнэротомахии Полифила» был не Колонна, а величайший и самый эрудированный из архитекторов Ренессанса Леон Баттиста Альберти, который использовал похожие источники и стилистические приемы. Она приводит серьезные аргументы (которые тем не менее не получили всеобщего признания), связывая Альберти с совершенно другим Франческо Колонной – римлянином, а не венецианцем. Таким образом, акростих, вероятно, является не подписью, а осторожным посвящением.
«Гипнэротомахия», несомненно, удивила бы Гутенберга. Ничто не могло быть менее логичным или невероятным следствием его Библии, чем это экстравагантное, языческое, совершенно некоммерческое предприятие; ничто не могло быть более чуждым его строгим, коммерческим и религиозным намерениям.
«Гипнэротомахия Полифила», несомненно, удивила бы Гутенберга. Ничто не могло быть менее логичным или невероятным следствием его Библии.
* * *В Англии и во Франции, где книгопечатание было не менее значимым, чем где-либо еще, развитие новой отрасли происходило без лихорадочной конкуренции и не слишком зависело от немецких предпринимателей. Здесь наблюдалась скорее приливная волна, чем сметающее все на своем пути цунами.
В интеллектуальной жизни Парижа господствовала Сорбонна. Руководство этого университета подписало с 24 книгоиздателями, продававшими свою продукцию через четырех книготорговцев, договор, согласно которому они должны были изготовить копии традиционных академических текстов. Но в XV веке преподаватели – во главе с Гийомом Фише – тоже хотели получить доступ к трудам греческих и римских писателей – вдохновителей распространения гуманизма в Италии. В 1470 году ректором Сорбонны был немец Иоганн Гейнлин. Вместе с Фише он положил начало новому подходу к книгопечатанию в Париже. При поддержке Фише Гейнлин пригласил двух своих земляков – Ульриха Геринга из Констанца и Михаэля Фрибургера из Кольмара, – для того, чтобы они основали книгопечатный цех, и сообщил им, что нужно печатать. Тогда издательство впервые было отделено от книгопечатания, тем самым положив начало специализации, которая в конце концов привела к формированию отдельных профессий: издатель, шрифтолитейщик, наборщик, книгопечатник, переплетчик, книготорговец.
Уильям Кэкстон, первый английский книгопечатник, примечателен хотя бы по той единственной причине, что он не был немцем. Это не является чем-то чрезвычайным, тем не менее до того, как стать книгопечатником, Кэкстон был признанным дипломатом и коммерсантом, и в своей новой профессии ему удалось достичь бо́льших результатов, чем предшественникам. Его выделяет не техническая компетентность, а стремление издавать книги на английском языке, которое положило начало долгому процессу превращения хаоса склонений и диалектов в более простой всеобщий язык.
Первый английский книгопечатник – Уильям Кэкстон.
Кэкстон был торговцем тканями, когда в 1462 году его назначили защитником торговых интересов Британии в Брюгге, где он управлял своей небольшой колонией в качестве посла и губернатора. Тогда ему было 40 лет. За несколько лет до окончания своего губернаторского срока в 1470 году Кэкстон начал работу по переводу собрания легенд о Трое, составленного французским священником и посвященного герцогу Бургундскому. Вскоре он оставил перевод, вероятно, потому, что не видел возможности продать его в Англии в разгар гражданской войны, получившей название «война Роз». Но после окончания губернаторского срока его призвали к Бургундскому двору. Случилось так, что в то время герцогиней была Маргарита Йоркская, сестра короля Эдуарда IV. Двумя годами ранее она вышла замуж за Карла Смелого Бургундского, который пытался сделать Бургундию независимой страной и искал поддержки Англии в войне с французами. В стране все еще говорили об их пышной свадьбе. Во время аудиенции герцогиня захотела увидеть перевод Кэкстона. Она предложила ему внести несколько правок и приказала закончить перевод. Затем Кэкстон поехал в Кёльн, где взялся за работу. Но для него это было слишком сложно. Когда он писал, перо изнашивалось, рука уставала и в глазах темнело от перенапряжения.
