Владимир Шкаликов - Колымский тоннель
Нет, не вспоминается. Почти везде она к кому-то обращается: то спорит, то умоляет. И никогда — ни одного собеседника. Шары, шары… А может, и не шары, а какие-то облака разной формы. Вот еще одно:
Не ходите кругами, ведь я же вас вижу насквозь.Даже если у вас ваша совесть и не ночевала,Я за труд не сочту……………………………….
И следом, немедленно, на фоне облупленного пола:
Вот ответь-ка на вопрос:Если я тебя не звал,Бог тебя ко мне послалИли чёрт тебя принес?
Совершенно странная личность. Где она живет, с кем, что делает? Можно подумать, что свою телесную жизнь среди предметов она считает не более чем случайным поводом для этих странных стихов.
Не жди, что я с горя не выживу.Когда-то и мне повезет,И я без восторга увижу,Как совесть тебя загрызет.
Так я и промучилась весь сон. Натыкалась на деревья, на сугробы, на людей. Под конец меня сбила-таки машина. И я, лежа на земле, вдруг увидела все таким, как есть. Настоящие люди, не тени, поднимали меня, укладывали на носилки, говорили со мной. Все это помню, но все это обычно, рассказывать нечего. Самое интересное было в больнице. Я лежу под простынкой, входит мужчина в какой-то непонятной форменной одежде, в наброшенном розовом халате, садится на край кровати и строго спрашивает: "Ну что, вы все поняли?" Мне отчего-то очень страшно, до тошноты, до удушья. Хочу что-то быстро-быстро сделать и — просыпаюсь на самом непонятном месте.
И едва осознала, где нахожусь, и кто я на самом деле, как брошенное вслед, из глубины сна всплывает последнее не мое — мое стихотворение:
Ты, рябинка, лист прекрасный,В "бабье лето" красный-красный,Мне на радость подари.Раз в году от первой стужиВся твоя беда — снаружи…А моя — всегда — внутри.
Я слышала, что поэты специально ищут страдания, ковыряют себе душу, чтобы сочилась стихами. После этого сна — сомневаюсь. У поэта душа с активной изнанкой. Он живет то снаружи, то внутри. А моя бедолага жила, кажется, только внутри. Да еще никого туда не пускала. Вот ее и переехали.
8. Сон о разорванной душе
Вот где я была сама собой! Вся та жизнь, которая могла произойти, пришла ко мне во сне. Если бы не тот паразит, что подвел меня под статью, я сразу после института поехала бы в такую же деревню, только преподавала бы другой предмет. Может, и конец такой же…
Итак, время — через три года после войны. Место — большое село в Белоруссии. Уже восстановлена школа, меня прислали преподавать географию и биологию.
Наглядных пособий почти нет. Живу прямо в школе. Запираюсь от двух бывших партизан, которые каждый вечер хотят на мне жениться. Хорошо, что не могут меня поделить — только поэтому дверь еще целая. Зато дрова есть в избытке: лес кругом богатый, женихи стараются друг перед другом — возят, пилят, колют, только в печку не кладут, потому что не подпускаю. А не подпускаю, потому что еще не отхотела принца. Чтобы офицер, чтобы Герой, чтобы красавец и умница. Такого нет и нет. Раз в месяц заглядывает председатель колхоза. Справляется, не нужно ли чего. И смотрит так же, как те двое. Он высокий. Он, пожалуй, красив лицом. Издали посмотришь, как идет — хоть сейчас соглашайся. Герой к тому же. Но — без обеих кистей. Прячет культяшки в карманы, а когда надо писать, поворачивается левым боком, выставляет плечо, выдвигает из правого рукава две розовые косточки, ловко берет карандаш и пишет. Он даже сам застегивает пуговицы. Я, наверно, поддамся, только надо обоим перешагнуть через жалость. Ее между нами быть не должно. А пока — есть.
Детки все худенькие, много болезненных. Мальчиков чуть больше половины класса. Они все меня любят. Может, потому что я их люблю, а может, потому что многие без отцов или матерей. Я и сама без отца. В общем — все свои. Они мне помогают, как у себя дома. Девочки все норовят на мне повиснуть, а мальчики очень мужественно и грубо дают отпор моим ухажерам.
Учителей, конечно, не хватает. Весь год вела свои предметы от случая к случаю, потому что главным образом приходилось преподавать "более нужные" — математику, химию, физику, русский язык. Сама не верю, что это возможно, но точно знаю, что ТАМ такое бывало и не во сне, и нередко.
И вот — лето. Последние уроки мы все же посвятили моим любимым предметам. Гриша Прокопчик принес большую трофейную карту Могилевской области, правда, на немецком языке, но основы топографии мы с грехом пополам разобрали. Даже — по трофейному же компасу-буссоли — прошли теорию движения по азимуту.
И вот мы за деревней. Закрепление азимута на практике и полевые занятия по биологии. Мы поём, мы собираем растения для гербария, мы часто останавливаемся, чтобы взять ориентир по буссоли. Самые обыкновенные сосны и березки через прорези в крышке прибора даже мне кажутся какими-то особенными. Это наш первый выход на природу, потому что все выходные и много учебных дней пришлось помогать колхозу в весенних работах. Работали в телятнике и зернохранилище, перебирали картошку для посадки, а в поле нас не пускали, потому что там каждую весну что-нибудь случается. Как бабахнула противотанковая мина в этом году, слышали все. Тракторист и прицепщик уже месяц в больнице, легко отделались.
И теперь мы гуляем по лесу, где уже поработали саперы. И знаем, докуда нам можно гулять и куда нельзя сворачивать.
Ах, Вася, я жила в этом сне, как в собственном детстве. Они все такие… Не знаю, какие. Такие, как я сама. Пятый класс! Человек верит в чудеса, в неизбежность счастья, в достижимость любой цели и в собственное бессмертие!
Я шла по тропинке, как пчелиная матушка, с роем девочек, висящих на моих руках. Мальчики прыгали впереди. И вот — большая поляна, а на той стороне — обгорелый танк, стволом в небо. Я ничего не успела! Мальчики, все девять, закричали "ура" и бросились через поляну. Они бежали вприпрыжку, трава и цветы были им по пояс, и первая коротенькая мысль была у меня о том, что скоро и сюда придут с косами и поставят здесь несколько стожков. Но тут же я вспомнила, как безрукий сапер-председатель напоминал в последний приход: "Если в лес, то только по тропинкам, а лучше бы и вовсе пока не надо". Они доскакали уже до середины поляны. Как раз до самой середины. Они очень шустро скакали. Плотной стайкой. Я сделала большой вдох, чтобы закричать, вернуть их, но над поляной уже взлетела грязная тучка, потом воздух лопнул, потом резануло по веткам над нашими головами, обсыпало листьями и щепками, и девочки отпустили мои руки и присели. И завизжали. А я стояла столбом и смотрела на тучку. И ни один из моих мальчиков не скакал. Все куда-то делись.
Я бросилась туда.
Девочки завизжали вслед еще сильнее. Я точно знала, что они не побегут следом, и не беспокоилась за них. А мне нужно было непременно и скорее — ТУДА.
Метров за двадцать до места взрыва трава была выкошена или повалена — бежать стало легко. Я вбежала в грязный круг. Среди минной вони и копоти все они лежали неподвижно, срезанные, как травинки, как цветочки.
Я должна была быть с ними. Я не могла без них.
И вот я начинаю бегать вприпрыжку вокруг, точно так же, как бежали они. Я изо всех сил топаю ногами и бормочу, очень сосредоточенно бормочу: "Вот она! Вот она! Вот она! Вот она!" Уже не бегаю, я скачу двумя ногами, будто в классы играю: "Вот она! Ну вот она!" А ее нет, нет и нет, МОЕЙ мины. Она здесь, мины по одной не стоят, здесь минное поле, а в девочек не попадет, проверено…
Я замечаю краем глаза, как убегают мои девочки. Они умницы, они приведут взрослых. А я тем временем найду… "Вот она, вот она!.."
Я истоптала всю поляну, до самого танка, ничуть не устала, а мины все нет. Вот уже по тропинке крадется машина, люди прыгают через борт. Я в отчаянии, мне здесь нельзя, я к мальчикам… Вот она! Меня подбрасывает, разрывает, мне легко, я бегу к танку вместе с моими мальчиками, трава нам по пояс… Опять мина! Опять меня разрывает, еще легче мне… А люди набегают, прямо по минному полю, хватают меня и ведут. Я стараюсь вырваться к мальчикам, а они успокаивают, что все хорошо, все в порядке, мальчики придут ко мне…
Потом меня отпускают из рук, уже в больнице. Делают уколы, я засыпаю, мне снится поляна, танк, мальчики, я бегу вместе с ними, нас вместе разрывает, мы вместе просыпаемся… Я одна в больнице.
Окончательно я проснулась как безумная. Очень хотелось на минное поле. И я решила, что с меня довольно: это намек, чтобы выметалась, иначе душа и в самом деле разорвется. Такэси с Розой уже перебрались в новое жилье, незачем было ночевать в мастерской. И я вернулась в пирамиду.
Однако оказалось, что мастерская вовсе ни при чем. Сразу, в первую ночь, я увидела такой же реальный сон, как под землей. И опять нехороший. Вот он.
