Игорь Николаев - 1919
— Да твою же мать, лентяи… — не выдержав, выругался сквозь зубы Шейн, сжимая дробовик. — Надымили, как трубку выкурили…
Янки наговаривал, артиллеристы постарались на совесть, но поднимался сильный ветер, треплющий завесу, вырывающий из нее отдельные клочья. Дрегер ждал, и все ждали вместе с ним, но, как это всегда бывает, его команда прозвучала неожиданно.
— Вперед! — прорычал лейтенант, резко опуская ладонь, словно рубя наотмашь. Взмахнул рукой и бросился вперед и вверх, склонившись как можно ниже.
Почти сразу же Галлоуэй вскочил на заранее подготовленную бочку и громко проорал в сторону немцев причудливую смесь английских и ломаных немецких ругательств, предлагая богопротивным бошам предаться содомии и прочим противоестественным порокам.
Очередь из дальнего капонира прошла буквально впритирку, но ирландец лишь чуть присел, выпаливая новую порцию ругательств, в которых описал кривизну немецких стволов и дал совет — куда их следует засунуть.
Одновременно открыли бешеный огонь «Льюисы», не стараясь куда-то попасть, лишь изображая бурную активность. Гранатометчики с винтовками уперли приклады в землю и дали залп. Гранаты с легким свистом очертили дуги и хлопнули рядом с капониром, впрочем, без видимого результата. Пулеметчики выпускали одну-две очереди, затем расчеты, яростно и сипло матерясь, взваливали на себя тяжеленных и громоздких «косильщиков» и меняли позиции, пробегая по траншее.
Прием достаточно бесхитростный — имитировать готовящуюся атаку под прикрытием дымовой завесы. С опытным и хладнокровным противником такое проходило нечасто, но Дрегер надеялся, что немецкие пулеметчики, отстреливающиеся почти что в одиночку, и так выбиты из колеи. Дым, гранаты, массированный огонь и жуткие вопли Боцмана, которым в меру своих глоток вторили прочие «кроты» в «L-6», — все это должно было приковать к себе вражеское внимание.
И стволы.
Вперед, вперед, между кочками и холмами, по уши в грязи, минуя сектора обстрела. Бежать уже не получается: недавние взрывы «чемоданов» почти сравняли траншеи, сгладив ландшафт. Приходится ползти на четвереньках, а кое-где и на брюхе, извиваясь, подобно червяку. Обрывки колючей проволоки цепляются за одежду, как ведьмины когти. Амуниция тянет к земле, она тяжела, невыносимо тяжела. Каждый выстрел бьет по ушам, как кнутом, сначала — ужасом, невыносимым ужасом от мысли, что пулеметчик заметил их и дал первую пристрелочную очередь. Затем на смену страху приходит облегчение — нет, не в их сторону, не заметил. И сразу же — новый выстрел и новый приступ паники.
Грязь везде, она налипает на лицо, руки, одежду, наслаивается на сапоги и ботинки. Она сковывает движения, и вот уже кажется, что ты не можешь продвинуться ни на дюйм — руки и ноги бестолково и бесполезно месят грязную жижу. Откуда столько грязи? Откуда здесь вода, ведь дождь давно кончился?
Сердце заходится в пулеметном ритме, оно уже разрывает грудь при каждом ударе, но воздуха все равно не хватает. Горло перехватывает при каждом вздохе, и тело словно кричит, ведомое древнейшим инстинктом: «Жить! Жить!» И, перекрывая страх, растет другое, более яркое, более острое, всепоглощающее чувство.
Ненависть.
Ненависть к миру, ненависть к проклятым немцам.
Выпустить бошу кишки и сказать, что восьмого не будет, да, только так. Горе тем, к кому ползут по земле, среди воронок и бочек «крыжовника» саперы во главе с Дрегером.
* * *Рош прижался к земле, высматривая гусеничного врага. С раннего детства бразилец был близорук. Когда же ему исполнилось девять, насмешки сверстников и снисходительная жалость взрослых переполнили чашу терпения. День за днем, месяц за месяцем юный Франциск упражнял глаза, выискивая разные методики в медицинских журналах, что доставляли из Европы и североамериканских Штатов. Это был долгий и трудный путь, полный ошибок и разочарований, но Рош не сдавался. Не сразу и не за один год, но в конечном итоге его глаза стали изощренным оптическим инструментом, безотказно служащим хозяину. Настолько безотказно и хорошо, что Рош обходился без прицелов, здраво рассуждая, что на расстоянии, непосильном для его взгляда, винтовка уже не может точно поразить цель.
Стрелок закрыл глаза и помассировал веки кончиками пальцев. Очень многие считают, что для лучшего видения нужно напрячься и «всмотреться». Он знал, что это не так. Настоящую остроту зрения дает только полное расслабление, когда ни одно ненужное сокращение мышц не мешает глазному аппарату. Франциск несколько раз глубоко вздохнул, представляя, как прохладный поток воздуха вымывает из глаз усталость и напряжение. Открыл глаза, и его взор устремился к «Рено».
Даже не пытаясь прицелиться — еще не время — Рош наблюдал. С первых же дней на фронте он вывел для себя простое правило. Главная добродетель снайпера — терпение. Не орлиный глаз (хотя с ним, конечно, проще), не пристрелянная винтовка из лучших мастерских (хотя и она не помешает). Успешный выстрел зависит в первую очередь от терпения и умения поставить себя на место противника.
Хотя, кажется, что пуля поражает цель мгновенно, на самом деле ее полет на дальнюю дистанцию занимает вполне определенное время, зачастую до нескольких секунд. Поэтому мало тщательно прицелиться, сделать поправку на ветер, износ ствола и многое иное. Нужно почувствовать и прочувствовать противника, попасть в ритм его движений, стать целью хотя бы на краткий миг. И послать единственный выстрел в ту точку пространства, где мишени еще нет, но где она непременно окажется через мгновение-другое.
Охота на человека и технику разнится по приемам, но одинаково сложна, пусть и по разным причинам. Человек мал, его движения быстры и труднопредсказуемы, но тринадцатимиллиметровому «клепальщику» все равно, куда попасть. Даже слегка коснувшись руки или ноги, его пуля оторвет конечность, убьет кровопотерей и болевым шоком. Машина велика и сравнительно медленна, поразить ее легко, но мало просто попасть. Попасть нужно точно, убив водителя или разрушив важный агрегат.
Танк с антенной управлялся опытным водителем, машина постоянно меняла направление движения и скорость, сбивая прицел возможному наводчику. Но в каждом действии есть свой ритм, следует только поймать его, вычленить из множества действий. Был свой ритм и в зигзагах «Рено», только нужно суметь прочитать его…
Франциск прижал ладонь к груди, туда, где под кителем мирно согревалась теплом тела обойма с бронебойными пулями. Чтобы снаряд летел дальше и точнее, он должен быть теплым, а лучше — горячим. Удивительно, но пуля покидает ствол настолько быстро, что не успевает разогреться должным образом. Поэтому нагревать патрон лучше заранее. И, конечно, подбирать их из одной партии.
Стрелок вызвал в памяти схематичное устройство танка. Двигатель? Водитель? Или все-таки оператор-корректировщик?
Время было на исходе, вот-вот лейтенант запустит зеленую ракету, и сводная группа пойдет в безумную контратаку, но для снайпера-бронебойщика время остановилось.
Пусть будет водитель. Остановить машину, а затем расстрелять.
Патрон оказался теплым, ободряюще теплым. Против воли Франциск остановился, наслаждаясь мгновением. Бой, цель, верный «клепальщик», переделанный под его руку. И тепло смерти — послушной, смирной, терпеливой смерти — до поры дремлющей в тринадцатимиллиметровом патроне «Т-гевера».
Тяжелым затвором можно было драться как короткой дубинкой, настолько он был велик и тяжел. Но, повинуясь руке Роша, скользнул мягко, почти невесомо, досылая патрон в ствол. Приклад в чехле из шинели крепко уперся в плечо. Легким движением пальца Франциск выбрал свободный ход спуска.
«Да упокоит милосердный Господь твою душу. Я не убийца, я лишь орудие в исполнении Его воли. Кто бы ты ни был, не держи зла. Ты храбр и умен, но твое время вышло».
* * *Пехотинцы преодолели простреливаемое пространство сравнительно быстро, не более чем за пятнадцать минут, но для них это время растянулось на многие часы. Девять человек собрались в глубокой воронке, тяжело дыша, жадно хватая воздух открытыми ртами.
— Л-лягу… и… сдохну… — прохрипел Мартин. — Прямо сей… час.
— Терпи! — Шейн выглядел не лучше, по пути он влез в глубокую лужу и теперь походил на страшного негра. — Повелитель огня…
Окончание фразы потонуло в грохоте стрельбы «Туфа». Пулеметчик занервничал, посылая очередь за очередью в клочья дымовой завесы.
«Может, у него ствол перегреется?» — мимолетно помечтал Дрегер, выглядывая из-за куста, буквально «обритого» осколками. Впрочем, надеяться на это не стоило, нервы нервами, но тот немец, что держался за рукоятки бронебойного пулемета, свое дело знал и долбил короткими — не более десятка патронов за раз — очередями.
